государственно-политических установлений и, наконец, цикла
общенародных жизненных норм, осуществляющихся в обряде, в
повседневном укладе быта, в обычае.
_______
' При этом само понятие "данной культуры" может
быть осознано не более четко, чем это было, например, у
греко-римлян, с их противопоставлением себя всему остальному
человечеству как варварам.
_____________________________________
Определение дедуктивное.
Общий миф сверхнарода есть осознание сверхнародом в лице
его наиболее творческих представителей некоей второй
реальности, над ним надстоящей, в которую он сам входит частью
своего существа и в которой таятся руководство его становлением
и корни его судьбы, - осознание, замутненное посторонними, из
неупорядоченной человеческой природы возникающими примесями.
Эту вторую реальность, служащую объектом трансфизического
и метаисторического, художественного и философского постижения,
можно условно обозначить термином трансмиф.
Само собой разумеется, что степень отличия мифа от
трансмифа может быть весьма разной. Ограниченность тех, кто
воспринимал трансмиф через интуицию, сновидения, художественные
наития, религиозное созерцание, метаисторическое озарение;
национальные, эпохальные, классовые и личные особенности этих
сознаний и той подсознательной области их существа, которая
деятельно участвует в этом процессе; невозможность найти в
слове или в образах трехмерного искусства точные аналогии для
выражения реальности иномерных миров - разве может все это не
привести к бесчисленным аберрациям, к загромождению мифа массой
случайного, неточного, антропоморфного, примитивизирующего,
даже просто неудачного? Но миф динамичен, он движется во
времени, развивается, меняет лики, и поздние его фазы, как
правило, ближе к трансмифу, потому что за истекшие века сами
воспринимающие сознания стали тоньше, богаче, зорче, шире.
Но тем временем развивается и сам трансмиф. Запредельная
реальность полна кипучего движения, о се статике не может быть
и речи. Как отличаются города-крепости времен Меровингов от
современного Парижа, так же отличаются ландшафты, сооружения и
все содержание трансмифов в пору их возникновения и к концу их
метаисторического развития.
Но на всех стадиях развития сверхнародного трансмифа
присутствуют, наряду с постигающим его народом Энрофа, две
другие реальности, два других слоя, два полюса метакультурной
сферы. Вокруг них и между ними находятся и другие слои, но
каждый из них возник потом или же претерпел коренные изменения;
некоторые исчезли. Незыблемы и долговечны только три области: в
Энрофе - сверхнарод, в иномерном пространстве над ним -
обиталище его просветленных душ, священные грады, небесная
страна метакультуры, а внизу, в мирах нисходящего ряда -
антиполюс этой небесной страны: цитадель, сооружаемая в мирах,
связанных с глубинными пластами в физическом теле планеты. Это
- средоточие демонических сил данной метакультуры. Небесные
страны и все, что в них, называются затомисами подземные
цитадели - шрастрами.
Обычно из этих двух полюсов ярче и четче бывают отражены в
мифах именно затомисы. Образы шрастров далеко не всегда
отливаются в сколько-нибудь законченную форму. Затомисы же,
обиталища синклитов метакультур, можно встретить в мифах
решительно всех сверхнародов, и притом в мифах и религиозных, и
общих. Такова Эанна вавилонян: зиккурат в городе Эрехе был, по
воззрениям сумеро-аккадийцев, подобием этой горы богов, Эанны
Небесной, а позднее аналогичный смысл усматривался вавилонянами
в главном культовом сооружении их великого города - в
семиступенчатом храме Эсагиле. Таков Олимп греко-римлян. Такова
Сумэра (Меру) индийцев - индусский Олимп, на склонах которого
блещут небесные города богов индуизма. Таковы образы Рая -
Эдема в метакультурах Византийской и Романо-католической,
Джаннэт - в Арабо-мусульманской, Шан-Ти - в Китайской,
Монсальват - в Северозападной, Китеж - в Российской
метакультуре.
Сквозь клубящиеся тучи искусств, верований, мифологий и
народоустройств стараясь разглядеть небесную страну
Северо-западной метакультуры, ни на миг не следует забывать,
что сверхнароды, пока они существуют в Энрофе, не завершают
творение своих мифов никогда. Меняются формы выражения: в
качестве выразителей на историческую арену выступают новые
человеческие группы; от анонимных творцов фольклора и обряда
задача мифотворчества переходит к мыслителям и художникам, к
чьим именам поднимаются волны всенародной любви: но миф живет.
Живет, углубляясь, наполняясь новым содержанием, раскрывая в
старых символах новые смыслы и вводя символы новые - сообразно
более высокой стадии общего культурного развития воспринимающих
- во-первых, и сообразно с живым метаисторическим развитием
самого трансмифа - во-вторых.
Небесная страна Северо-западной культуры предстает нам в
образе Монсальвата, вечно осиянной горной вершины, где
рыцари-праведники из столетия в столетие хранят в чаше кровь
Воплощенного Логоса, собранную Иосифом Аримафейским у распятия
и переданную страннику Титурэлю, основателю Монсальвата. На
расстоянии же от Монсальвата высится призрачный замок,
созданный чародеем Клингзором: средоточие богоотступнических
сил, с непреоборимым упорством стремящихся сокрушить мощь
братства - хранителей высочайшей святыни и тайны. Таковы два
полюса общего мифа северо-западного сверхнарода от безымянных
творцов древнекельтских легенд, через Вольфрама фон Эшенбаха до
Рихарда Вагнера. Предположение, будто раскрытие этого образа
завершено вагнеровским "Парсифалем", - отнюдь не бесспорно, а
пожалуй, и преждевременно. Трансмиф Монсальвата растет, он
становится все грандиознее. Будем же надеяться, что из толщи
северозападных народов еще поднимутся мыслители и поэты, кому
метаисторическое озарение позволит постигнуть и отобразить
небесную страну Монсальват такой, какова она ныне.
Нетрудно понять, что большинство даже самых огромных
человекообразов Северо-западного мифа не связано и не может
быть связано с образом Монсальвата непосредственно. Ожидать
непременной непосредственной связи значило бы обнаружить узкий
и формальный подход и даже полное непонимание того, что такое
общий сверхнародный, а не религиозно-национальный миф.
В конце концов, любой человеческий образ, созданный
великим писателем, художником, композитором, доящий свою жизнь
в сознании и подсознании миллионов и становящийся внутренним
достоянием каждого, кто этот образ воспримет творчески, - любой
такой образ есть образ мифический. Кримгильда и Офелия, Макбет
и Брандт, Эсфирь Рембрандта и Маргарита Гете, Эгмонт и м-р
Пикквик, Жан Кристоф и Джолион Форсайт мифичны совершенно в
такой же мере, как Лоэнгрин и Парсифаль. Но в чем же
заключается связь художественных образов, а также философских и
социальных идей Северо-западной культуры с полюсами
Северо-западного мифа - с Монсальватом и замком Клингзора?
Полюса всякого сверхнародного мифа опоясаны множеством
кругов, целыми мирами образов, связь которых со средоточием не
в сюжетной от них зависимости, а во внутреннем родстве, в
возможности для нас мыслить эти образы и постигать их
метаисторическим созерцанием в средоточии мифа или рядом с ним.
Фауст, конечно, не Мерлин: байроновский Каин - не
Клингзор: Пер Гюнт - не Амфортас, а гауптмановского Эммануэля
Квинта, на первый взгляд, просто странно сопоставлять с
Парсифалем. Образ Кундри, столь значительный в средоточии мифа,
не получил, пожалуй, никакой равноценной параллели на его
окраинах. С другой стороны, никаких прообразов Гамлета и Лира,
Маргариты или Сольвейг мы в средоточии Северо-западного мифа не
найдем. Но их взор туда обращен; на их одеждах можно заметить
красноватый отсвет - то ли Грааля, то ли колдовских
клингзоровских огней. Эти колоссальные фигуры, возвышаясь на
различных ступенях художественного реализма, на различных
стадиях мистического просветления, похожи на изваяния,
стерегущие подъем по уступам лестницы в то святилище, где
пребывает высочайшая тайна северо-западных народов - святыня,
посылающая в страны, охваченные сгущающимся сумраком, духовные
волны Промысла и благоволения.
Разве блики от излучения этой святыни - или от излучения
другого полюса того же мифа, дьявольского замка Клингзора - мы
различаем только на легендах о рыцарях Круглого стола? или
только на мистериях Байрэйта? - Если Монсальват перестает быть
для нас простым поэтическим образом в ряду других, только
чарующей сказкой или музыкальной мелодией, а приобрел свое
истинное значение - значение высшей реальности, - мы различим
его отблеск на готических аббатствах и на ансамблях барокко, на
полотнах Рюисдаля и Дюрера, в пейзажах Рейна и Дуная, Богемии и
Бретани, в витражах-розах за престолами церквей и в
сурово-скудном культе лютеранства. Этот отблеск станет ясен для
нас и в обезбоженных, обездушенных дворцовых парках
Короля-Солнца, и в контурах городов, встающих из-за океана, как
целые Памиры небоскребов. Мы увидим его в лирике романтиков и в
творениях великих драматургов, в масонстве и якобинстве, в
системах Фихте и Гегеля, даже в доктринах Сен-Симона и Фурье.
Потребовалась бы специальная работа, чтобы указать на то, что
могущество современной науки, чудеса техники, равно как идеи
социализма, даже коммунизма, с одной стороны, а нацизма - с
другой, охватываются сферой мифа о Монсальвате и замке
Клингзора. Ничто, никакие научные открытия наших дней, кончая
овладением атомной энергией, не выводят северо-западного
человечества из пределов, очерченных пророческой символикой
этого мифа. Думается, что тому, кто прочитает настоящую книгу,
уяснятся эти, не вскрытые еще, взаимосвязи.
Я заговорил об одной из метакультур с ее мифом и
трансмифом лишь для того, чтобы помочь конкретными образами
понять идею о небесных странах человечества, пребывающих в
просветленных слоях на вершинах метакультур, и задуматься над
их антиподами - крепостями богоотступнических начал, деятельно
творящих свой антикосмос и борющихся с силами Света во всех
сверхнародах Энрофа, во всех слоях, во всех метакультурных
зонах.
Но лестница слоев Шаданакара не заканчивается там, где
завершаются сегменты метакультур: дальше поднимаются пятимерные
и шестимерные миры, тоже получившие свое смутное отображение в
мифах и религиях человечества. В этом смысле ко многим из этих
слоев тоже применимо наименование "трансмифы". Но в более узком
и более высоком смысле слово "трансмиф" применяется к особой
сакуале: это система миров с пятью измерениями пространства и с
огромным числом временных координат; это пять грандиозных, как
бы светящихся изнутри солнечным сиянием, прекрасных и
прозрачных пирамид, незыблемо высящихся над Энрофом. Не только
Энроф, но и небесные страны метакультур кажутся оттуда глубоко
внизу, в сумраке. Эти миры - высшие аспекты трех (не четырех!)
великих международных религий и двух религий, почти не
разбивших своей национальной замкнутости вследствие ряда
исторических причин, но носивших на себе отблеск как своих
затомисов, так и этой, несравненно более высокой сакуалы. Об
этой сакуале подробно будет сказано в одной из следующих
частей.
Хочу предварительно сделать замечание еще вот по какому
поводу. Думаю, что у многих, читающих эту книгу, возникает не-
доумение: почему все новые слова и имена, которыми обозначаются
