наблюдений, сделанных по дороге в аббатство. Кто был Вильгельм
и чем интересовался, ты, о добрый читатель, лучше выведешь сам
из его действий в те дни в монастыре. Не сулил и не сулю тебе
исчерпывающей картины. Могу дать лишь перечень фактов, но
предивных и престрашных, это несомненно.
Таким-то образом, день ото дня узнавая учителя и провождая
бесконечные переходы в длительнейших с ним беседах (их вспомяну
при случае), я вдруг обнаружил, что путь наш скончался и
впереди высится гора, а на ней то самое аббатство. Ступай же
вперед и ты, моя повесть, и да не дрогнет перо, прикасаясь к
рассказу обо всем, что случилось затем.
Примечание
1 Переводчик благодарит П. Д. Сахарова за ценные
консультации.
1 Le manuscrit de Dom Adson de Melk, traduit en francais
d'apresl'edition de Dom J. Mabillon. Paris, Aux Presses de
L'Abbaye de la Source, 1842. (Прим. автора.)
2 монастырь (нем.). Здесь и далее, кроме особо отмеченных
случаев, - прим. перев.)
3 Древняя антология, или Собрание древних трудов и
сочинений любого рода, как-то: писем, записок, эпитафий, с
немецкоязычным комментарием, примечаниями и исследованием
предодобного отца, доктора теологии Жана Мабийона, пресвитера
монашеского ордена Св. Бенедикта и конгрегации Св. Мавра. Повое
издание, включающее жизнь Мабийона и его сочинения, а именно
записку "О Хлебе причастия, пресном и квасном" к Его
высокопреподобию кардиналу Бона. С приложением сочинений
Ильдефонса, епископа Испании, на тот же предмет, и Евсебия
Романского к Теофилу Галлу послания "О почитании неведомых
святых"; Париж, типография Левек, при мосту Св. Михаила, 1721,
с разрешения короля.
1 La Repubblica, 22 sell. 1977. (Прим. автора.)
1 Liber aggregationis seu liber secretonim Alberii Magni,
Londinium, juxta pontem qui vulgariter dicitur Fletebrigge,
MCCCCLXXXV. (Прим. автора.)
2 Les admirables secrels d'Atbert ie Grand, A Lyon, Ches
les Heritiers Beringos, Fratres, a l'Enscignc d'Agrippa,
MDCCLXXV; Secrets merveilleux de la Magie Naturelle et
Cabalislique du Petit Albert, A Lyon, ibidem, MDCCXXIX. (.Прим.
автора.)
1 Schneider Edouard. Les heures Benedictines. Paris,
Grasset, 1925. (Прим. автора.)
1 в зеркале и в загадке; в отражении и иносказании (лат.).
2 дословно (лат.).
1 временно (лат.).
1 Ирландия.
2 Нортумберленд (самое северное графство Англии).
1 обращения к детям, подросткам и женщинам (греч..).
2 распутник (греч.).
* ДЕНЬ ПЕРВЫЙ *
Первого дня ЧАС ПЕРВЫЙ,
где описано прибытие к подножию аббатства,
причем Вильгельм проявляет величайшую проницательность
Было ясное утро конца ноября. Ночью мело, но не сильно, и
слой снега был не толще трех пальцев. Затемно, отстояв
хвалитны, мы слушали мессу в долинной деревушке. Потом
двинулись в гору навстречу солнцу.
Мы подымались по крутой тропе, огибавшей гору. Вдруг
аббатство встало перед нами. Меня поразила не толщина стен --
такими стенами огораживались монастыри во всем христианском
мире, -- а громадность постройки, которая, как я узнал позже, и
была Храминой. Восьмиугольное сооружение сбоку выглядело
четырехугольником (совершеннейшая из фигур, отображающая
стойкость и неприступность Града Божия). Южные грани
возвышались над площадью аббатства, а северные росли из склона
горы и отважно повисали над бездной. Снизу, с некоторых точек,
казалось, будто не постройка, а сама каменная скала громоздится
до неба и, не меняя ни материала, ни цвета, переходит в
сторожевую башню: произведение гигантов, родственных и земле и
небу. Три пояса окон сообщали тройной ритм ее вертикали, так
что, оставаясь на земле физическим квадратом, в небе здание
образовывало спиритуальный треугольник. Подойдя ближе, я
увидел, что на каждом углу квадратного основания стоит
башня-семигранник, из семи сторон которой пять обращены вовне,
так что четыре стороны большого восьмигранника превращены в
четыре малых семигранника, которые снаружи представляются
пятигранниками. Не может быть человек равнодушен к такому
множеству священных числ, полных, каждое, тончайшего духовного
смысла. Восемь -- число совершенства любого квадрата, четыре --
число евангелий, пять -- число зон неба, семь -- число даров
Духа Святого. Величиной и планом Храмина походила на виденные
мной позднее в южных краях Италии замок Урсино и замок Даль
Монте, но была еще неприступнее, и робость охватывала всякого
идущего к аббатству путника. Добро еще в то ясное утро у
постройки был не такой мрачный вид, как в ненастную погоду.
Однако не скажу, чтоб она выглядела приветливо. Мною
овладел страх, и появилось неприятное предчувствие. Бог
свидетель, что не от бредней незрелого разума, а оттого что
слишком заметны были дурные знаки, проявившиеся на тех камнях
еще в давние времена, когда они были во власти гигантов.
Задолго, задолго до того, как упрямые монахи взялись превратить
проклятые камни в святое хранилище слова Божия.
Наши мулы вскарабкались на последний уступ взъезда. Отсюда
расходились три тропы. Вдруг учитель остановился и осмотрелся,
кинув взгляд и на кромку дороги, и на дорогу, и поверх дороги,
где несколько вечнозеленых пиний, сойдясь, касались кронами,
образуя что-то вроде седого от снега навеса.
"Богатое аббатство, -- сказал он. -- Аббату нравится
хорошо выглядеть на людях".
Я так привык к неожиданности его суждений, что не удивился
и ничего не спросил. И некогда было спрашивать: за поворотом
послышались крики, и навстречу высыпала возбужденная толпа
монахов и челяди. Один, завидев нас, отделился от остальных,
свернул с пути и любезно приветствовал:
"Пожалуйте, отец мой, -- сказал он,--и не удивляйтесь, что
я знаю, кто вы, ибо о вашем приезде известили. Я Ремигий
Варагинский, келарь этого монастыря. Если вы тот самый, кем я
вас счел, то есть брат Вильгельм из Баскавиллы, надо доложить
настоятелю. Ты, -- обратился он к кому-то из свиты, -- ступай
наверх и объяви, что ожидаемый гость вступает в стены обители!"
"Благодарю, отец келарь, -- учтиво ответил учитель, -- и
тем более тронут, что вижу: ради меня вы прервали погоню. Но не
огорчайтесь. Конь действительно поскакал в эту сторону и
свернул на правую тропку. Далеко уйти он не должен: добежит до
помойки и остановится. С откоса спускаться не будет -- слишком
умен".
"Вы когда его видели?" -- спросил келарь. "А мы его не
видели, верно, Адсон? -- Вильгельм повернулся ко мне с лукавой
усмешкой. -- Но это неважно, так как ваш Гнедок именно там, где
я говорю".
Келарь помялся, взглядывая то на Вильгельма, то на тропу,
и в конце концов не выдержал: "Откуда вы знаете, как его
зовут?"
"Уж знаю, -- ответил Вильгельм. -- Вы ищете Гнедка, это
любимец настоятеля, лучший скакун на конюшне, темной масти,
ростом без восьми вершков в сажень, хвост пышный, копыто малое
и круглое, однако на скаку ровен. Голова некрупна, уши остры,
глаза очень велики. Подался он направо, как я уже сказал, и в
любом случае советую поторопиться".
На мгновение келарь застыл в полной растерянности, затем
махнул остальным и бросился вниз по правой тропинке, а наши
мулы снова затрусили в гору. Я был вне себя от любопытства, но
Вильгельм знаком велел обождать и не задавать вопросов. И
впрямь через минуту послышались ликующие вопли и из-за поворота
вывалились монахи и служки, удерживая в поводу жеребца. Они
обогнали нас, очумело озираясь, и скрылись в воротах аббатства.
Допускаю, грешным делом, что Вильгельм мешкал не случайно, а
давая им время рассказать о происшествии. Я ведь видел уже и
ранее, что учитель, во всем прочем образец высочайших
добродетелей, попускает одному своему пороку -- славолюбию,
особенно когда показывает проницательность. Зная его тончайший
дипломатический ум, я понял также, что он хочет явиться в
монастырь уже овеянный славой мудреца.
"А теперь откройте, -- не утерпел я, -- как вы
догадались?"
"Добрейший Адсон, -- отвечал учитель. -- Всю поездку я учу
тебя различать следы, по которым читаем в мире, как в огромной
книге. Сказал же Алан Лилльский:
всей вселенной нам творенье --
будто бы изображенье,
книга или зеркало, --
и судил о неисчерпаемом обилии символов, коими Господь
чрез посредство творений своих глаголет к нам о вечной жизни.
Однако вселенная еще красноречивей, чем казалось Алану, и
говорит не только о далеких вещах (о них всего туманней), но и
о самых близких, и о них -- яснее ясного. Даже стыдно повторять
все то, что ты сам обязан был увидеть. На развилке, на свежем
снегу, были четкие следы копыт, уходившие на левую тропу.
Отпечатки правильные, равномерно расположенные, копыто
маленькое, круглое. Поскок ровный. А это означает, что лошадь
чистокровная и шла спокойно, а не летела сломя голову. Далее.
Там, где сросшиеся пинии образуют что-то вроде навеса, было
сломано несколько ветвей -- именно на высоте пяти футов, как я
и сказал келарю. Ты видел ежевичник у развилки? Там конь
свернул направо, помахивая своим пышным хвостом, и оставил на
шипах несколько длинных черных-пречерных волос... Наконец, не
скажешь же ты, что не догадывался про эту помойку. Мы ведь
вместе видели на нижнем уступе горы поток нечистот, лившихся
из-под восточной -башни и пятнавших снег. А от развилки правая
тропа может вести только туда".
"Да, -- кивнул я. -- Но маленькая голова, острые уши,
большие глаза..."
"Не знаю, что там на самом деле. Но, безусловно, монахи
должны в это верить. Сказано же Исидором Севильским, что
лучшего коня "стать такова: невелика глава и плотно шкурою до
кости облеплена, кратки и остры уши, очи зело громадны, широки
ноздри, шея пряма, грива и хвост густы, подбитые копыта
кругловидны". Если бы жеребец, чей путь я выследил, не был и
вправду лучшим на конюшне, как объяснить, что его ищут не
только конюхи, но и сам отец келарь? А монах, когда он считает,
что конь великолепен и превосходит все природные совершенства,
видит в нем только то, что предписано видеть. Особенно если
этот монах, -- тут он иронически улыбнулся, явно по моему
адресу, -- если это ученый бенедиктинец".
"Ладно, -- сказал я. -- Но почему Гнедок?" "Да ниспошлет
Святой Дух в твою башку хоть капельку мозгов, сын мой! --
воскликнул учитель. -- Ну какое другое имя может носить эта
лошадь, если даже сам великий Буридан, готовясь вступить в
ректорскую должность в Париже и произнося речь об образцовом
коне, не находит более оригинальной клички!"
Вот каков был учитель. Не только читал он великую книгу
натуры, но умел угадать и то, что вычитывают другие в книгах
культуры, и что они мыслят. Сия способность, как увидим, немало
раз ему пригодилась в последующие дни. Что же до Вильгельмова
доказательства, то к концу оно показалось мне настолько
простым, что вместо стыда за свою недогадливость я ощутил
гордость, как некий соучастник расследования, и почти готов был
восхищаться собственной смекалкой. Таковы свойства всего
истинного, которое, как и все доброе, легко находит путь в
душу. И да славится святейшее имя Господа нашего Иисуса Христа
ради сего чудесного ниспосланного мне открытия.
Но вернись к брошенной нити, моя повесть, ты, которую этот
дряхлый монах задерживает, копаясь в маргиналиях! Лучше
расскажи, как подошли мы к главным воротам аббатства, и как
