Награблены, силой взяты
У вдов, у сирот несчастных. [Гайдуцкая болгарская песня
"Страхил-воевода и плевенский кади" заимствована из академ.
сборника "Гайдуцкие песни" и приведена здесь с сокращениями.]
Несколько дней прожил Василий у болгар-гайдуков, хаживал с
ними на охоту, хозяйствовать помогал, песни слушал и свои
собственные приключения рассказывал. Когда разведчики доложили
своему предводителю, что путь в горах свободен и безопасен,
предводитель юнаков велел Василию вновь наголо обрить голову,
обрядиться в турецкую одежду и запомнить свое новое имя. Потом
теми самыми "троянскими" горами, что воспеты во всех песнях про
Страхила-воеводу, дружинники проводили путника в городок
Тырново, обойдя тропами все опасные перевалы и турецкие
заставы.
Долиной реки Янтры беглец спустился с гор и после долгого
пешего марша увидел перед собою огромный водный простор,
спокойный и голубой, как разостланная на земле шелковая ткань.
Российский странник вышел на берег Дуная 4 августа 1785
года и здесь... был опознан!
На счастье Василия Баранщикова, опознали его не турки, а
"бывшие россияне, из прежних казаков-некрасовцев или
булавинцев, кои живут по правому берегу Дуная, невдалеке от
впадения в Черное море, своими домами, а число их великое.
Султан турецкий берет с них десятину рыбой". [Парафраз из
"Нещастных приключений" В. Баранщикова.]
Оказалось, что эти некрасовцы нередко посещали Стамбул,
доставляя туда морским путем вяленую рыбу, мед, зерно и кожи на
базар. Там, на российском Гостином дворе, они приметили Василия
и теперь опознали его в турецком обличии. Однако ни один
некрасовец не выдал русского странника турецким властям, хотя
Василий признался "бывшим россиянам, что бежал из Стамбула с
превеликими опасностями.
Рыбаки гостеприимно встретили беглеца, укрыли в селе,
обещали помочь переправиться через Дунай, но уговаривали
Василия отказался от дальнейшего пути, поселиться здесь, на
приволье, и оставить мысли о России, чтобы не нажить там себе
новых бед и тягот.
Вечерами, сидя у казачьего камелька, слушал Василий
рассказы этих людей.
Деды и отцы их ушли в Турцию под предводительством атамана
Игнатия Некрасы после подавления булавинского восстания донских
казаков. Были они раскольниками-поповцами и поселились на Дунае
отдельными деревнями. Села эти быстро пополнялись новыми
жителями: с Украины, а также из Великороссии, бежали сюда все
новые и новые крестьяне-раскольники, спасавшиеся от религиозных
гонений и свирепой солдатской рекрутчины.
Но бежали сюда не одни раскольники. Ниже по течению Дуная
поселились в этих же краях запорожские казаки, недовольные
роспуском Новой Сечи. Молдаване и валахи называли некрасовцев
"липованцами", а запорожцев "руснаками".
Между обеими группами переселенцев вспыхнула лютая,
непримиримая вражда, доходившая до жестокого кровопролития, об
этом с горечью рассказывали Василию старики некрасовцы.
Баранщиков пытался убедить приютивших его некрасовцев
воротиться на родину: дескать, всемилостивейшая государыня всем
прощает старые вины и в Херсоне дает на поселение дом, лошадь,
корову, овцу и несколько денег. А старики деды, которые еще
малыми детьми пришли сюда в 1709 году, только печально головами
качали, слушая Васильевы уговоры.
-- Нет, -- говорили они, вздыхая, -- хоть и тянет в родные
края, да не забыты нами старые обиды, неохота шею совать в
крепостное ярмо, а спину под плеть подставлять.
Один из этих дедов, девяностолетний старец Трофим, еще
помнил страшный для казачества 1708 год. В тот год воевода
Долгорукий расправился с непокорными казаками-булавинцами
станицы Решетовой, так расправился, что до старости лет
сохранил дедушка Трофим в памяти ряды виселиц, пламя пожаров и
грохот ружейных залпов: это солдаты расстреливали пленных.
-- И ты, когда пойдешь, добра не найдешь! -- говорил
старик Баранщикову. -- Оставайся с нами, женим тебя, хозяйство
завести поможем, без царицыных милостей.
-- Спасибо на добром слове, дедушка! Только лучше уж
пособите мне через Дунай перешагнуть. На родной стороне и бог
помилует, а на чужой-то и собака тоскует. Три сыночка в Нижнем
Нове граде остались, и живы ли -- не ведаю. Решил домой, не
обессудьте. Есть ли у вас здесь досмотр турецкий на берегу? Или
нет на переправу запрета?
-- Бывает, осматривают. Да велик батюшка Дунай Иванович,
не больно-то и надобно туркам за каждой лодкой смотреть. Ежели
стоишь на своем -- собирайся завтра в дорожку: поутру наши
рыбаки в Журжево пойдут, на тот берег. С ними и переплывешь.
На другой день, 10 августа, переправили рыбаки-некрасовцы
своего гостя на левый берег. Без всяких приключений дошел он до
города Бухареста, пересчитал здесь остатки монет в мошне и
решил поискать приработка. Вскоре узнал Баранщиков, что здесь,
"в Букурештах, русские снимают подряды, делают мазанки, погреба
для вин и другую тяжелую работу исполняют, до коей природные
тамошние жители не охотники". ["Нещастные приключения", изд
III, стр, 68.] В такую русскую артель плотников, каменщиков и
землекопов Василий подрядился на две недели -- строил погреб
для местного винодела на окраине города. Артельщики звали
Василия остаться с ними до зимы, сулили верный заработок, но
как только кошелек нижегородца чуть-чуть потяжелел, он снова
пустился в путь, на северо-восток.
Еще дважды пришлось наниматься на поденные работы, в
Фокшанах и Яссах. Василию очень понравились эти города и сам
валашский народ. С добрым чувством рассказывал потом Баранщиков
о молдавском гостеприимстве и навсегда сохранил в памяти, как
"молдаванцы переправили его через Днестр в местечке, называемом
Сорока". ["Нещастные приключения", изд III, стр, 68.]
Ведь за Днестром -- конец турецким владениям! Конец
неотступному тайному страху -- быть изобличенным и схваченным.
Там, на северном берегу Днестра, начинается Речь Посполитая и
живет православный малороссийский народ. Неужто подходит конец
наитягчайшему мучительству и самым великим опасностям? Только
бы напоследок не обмишулиться! К кому здесь за помощью, за
советом обратиться? Как избежать роковой ошибки на пороге
спасения?
В местечко Сороки пришел Василий перед вечером. На
оранжевом фоне закатного неба виднелась мрачная крепость. У
самого берега Днестра, на небольшом взгорке, по углам
правильного четырехугольника, высились круглые зубчатые башни,
соединенные между собой неприступной каменной стеной. А на той
стороне реки мирно зеленели над водой кустарники и паслось
стадо. Вот она, воля, рукой подать, но...
На верху одной из башен, мелькая между зубцами,
прохаживалась крошечная фигурка в белой чалме. Турецкий солдат,
наблюдатель или часовой! Такую же фигурку разглядел Василий и
на другой крепостной башне. Что же делать?
В стороне от крепости, вдоль плавной излучины реки,
тянулись изгороди и белели домики поселка Сороки. Путник
медленно брел по улице, смотрел на дома, на чужие лица. Кому
довериться?
Вдруг он различил всплески весел и скрип уключин: с левого
берега подходила лодка! Василий обогнул чей-то огород и задами
выбрался к реке. Гребцы-молдаване удерживали багром у мостков
большую лодку. Какой-то мальчик старательно черпал деревянным
ковшом воду, набравшуюся на дне. Несколько молдаванских
крестьянок и два пожилых поселянина сошли с мостков на песок,
усыпанный ракушками.
К высадившимся приблизился турецкий стражник.
-- Бумагу давай! Развязывай узлы!
Пока женщина сердито препиралась с турецким солдатом,
Баранщиков шепнул гребцам:
-- Когда обратно пойдете?
-- Сейчас. Мы с того берега, близ Ямпола живем.
-- Ребята, возьмите меня с собой. Не говорите турку, что я
чужой. Скажите, мол, лекарь, и вы должны доставить меня к
больному. А солдату я покажу бумагу.
И Баранщиков отважился на риск -- он развернул свой
венецианский паспорт в надежде, что стражник не сумеет его
прочесть. Когда стражник потребовал фирман от нового пассажира,
Василий важно помахал великолепной бумагой с печатями,
геральдическим львом и святым Марком, покровителем Венеции.
-- Это -- большой лекарь, из Кишинева. К больному везем!
-- заявили гребцы.
И турок уступил "врачевателю" дорогу к мосткам. Лодка
закачалась, берег Бессарабии стал отдаляться. Вот и вся
красивая излучина Днестра перед глазами, поселок и заречные
холмы. Прошли стрежень реки с быстрым течением. Последний
взгляд назад, на силуэт сорокской крепости и... здравствуй,
берег желанной свободы!
Василий выскакивает прямо в воду. Помогает подтянуть
лодку, обнимает удивленных гребцов и рукавом вытирает слезы с
лица.
Молдаванские перевозчики даже не захотели взять плату с
этого странного путника.
Наличных денег хватило ненадолго. А погода подгоняла!
Кончились теплые ночи, позволявшие ночевать хоть под открытым
небом; дожди м дорожная грязь сменились морозцами; ветер
свистел в облетевших ветвях, и лишь в погожие деньки бабьего
лета, когда летающая паутина садилась на лицо, удавалось
путнику делать большие переходы. Прекратились и случайные
заработки, приходилось частенько пробавляться подаянием.
"Многие не отвергали моего прошения, кто пищей, а иные
деньгами", -- вспоминал впоследствии российский странник.
Так дошел Василий Баранщиков до уманских владений графа
Потоцкого. Под вечер спросил у встречного украинца, что за село
впереди, получил ответ:
-- Ладыжинка, на ричцы Ятрани стойить, а до Уманимиста ще
двадцять верстов.
Начинало смеркаться, моросил холодный дождик. Василий
присматривался к хатам, нет ли где дымка из трубы. Опыт давно
научил Василия не искать пристанища у богатых. Поэтому и здесь
постучался он в окошко, затянутое бычьим пузырем вместо стекла.
Пожилая крестьянка впустила его в дом, где Василий поздоровался
еще с двумя женщинами, видимо матерью и сестрою хозяйки.
Мать была очень стара, обеим сестрам перевалило давно за
сорок.
-- Ты блызэнько стань, божа людыно! -- зашамкала старуха,
порываясь встать с лавки, задвинутой за стол. -- Часом нэ в
Билу Цэркву ты зибрався?
Василий помнил наизусть курьерскую маршруту. Он
подтвердил, что дня через три, четыре доберется и до Белой
Церкви.
-- Ой! -- закричала старуха дочерям. -- Вы чулы? Що я вам
казала, дурни дивчата? Дочекалысь, дочекалысь заступныка.
Садовить вэчэряты господню людыну. Це вин, вин, Ивана Гонты
ридна дытына...
Обе дочери только хмурились и отмалчивались. А старуха,
отпихнув стол, выбралась из-за него и бестолково суетилась в
горнице.
Одна из сестер не выдержала:
-- Та посыдьтэ вже, мамо, нэ хвылюйтэсь за доброго
чоловика!
Незаметно она указала гостю на мать и покрутила пальцем
около виска, дескать, не в своем уме старуха. А та все
старалась поцеловать у странника руку, тащила его под икону в
красный угол и вдруг, словно вовсе позабыв о чужом человеке в
доме, притопнула босой ногой, развела руками и запела, хрипло,
низко:
А нам сотнык Гонта папир от царыци дав,
Та й давшы, нам всим в голос сказав:
Що царыця кошовому звэлила так служыты... [Подлинная песня
гайдамаков в 1768 году.]
Седые волосы женщины выбились из-под платка, глаза дико
сверкали, она была страшно и жалка в своих отрепьях, босая, с
костлявыми жилистыми руками. Приплясывая, она все ковыляла на
глинобитном полу и вдруг, споткнувшись о домотканый половик,
