зрения и медленно умирает в своем роскошном и пустынном дворце.
Тем временем в приемную воротился давешний слуга,
сопровождаемый гайдуком в позументах, с серебряным подносом в
руках.
-- Позвольте-с книжечку, вами принесенную!
Василий развернул сверток. Там была книга и список
жертвователей, чьи дома он уже успел посетить. Гайдук, держа
поднос с маленькой книгой и списком перед собою на вытянутых
руках, величественно поплыл снова в глубину анфилады. Василий,
робея, подумал:
-- Уж коли слуги таковы, каков же должен быть сам хозяин?
Кто их знает, господ этих важных с их причудами. Ведь,
сказывают, барин-то здешний -- чудак, право слово!
И почти сразу же Василий увидел гайдука. Тот уже не плыл,
а стремительно бежал назад, с пустым подносом в руке.
Запыхавшись, он проговорил:
-- Его превосходительство с графом в висячем саду. Просят
вас туда, наверх-с!
Баранщиков не успел даже пересчитать покои, которые они
миновали почти бегом. По мраморной лестнице поднялись на второй
этаж. Наконец из-за бархатной портьеры блеснул яркий солнечный
свет, показалось синее небо, и Василий увидел себя... не то на
Босфоре, не то в Венеции, среди лавров, пальм и красивых
цветников.
По узкой дорожке, присыпанной желтеньким песочком,
прогуливались хозяин и гость. Над их головами плыли облака в
петербургском небе. Вдоль каменной балюстрады разрослась стена
зеленых кустарников. Она защищала от ветра нежные экзотические
цветы, и в глубине сада, под деревьями, сгустилась устоявшаяся,
недвижно жаркая тень. Хозяин был без парика, в длинном халате с
кистями, гость по-домашнему снял кафтан и разгуливал в камзоле.
По одному взгляду на них можно было определить, что эти люди
знакомы друг с другом давно и близко.
Граф Миних подозвал Баранщикова. Бецкой через лорнет
разглядывал только что поданную ему книгу. Он держал ее у самых
глаз, но и сквозь сильные стекла не мог, видимо, разобрать даже
крупной печати титульного листа.
-- Ну, здравствуй, Мирамонд-путешественник! Рассказал мне
заступник твой, а мой лучший друг в горестях утешитель Иван
Христофорович [Настоящее имя Миниха-старшего -- Бурхард
Христофор. В России его звали Христофором Антоновичем. Поэтому
сына его, Иоганна-Эрнеста, именовали Иваном Христофоровичем.]
твою нещастную историю. Говори по совести: много ли присочинил?
Баранщиков засмеялся.
-- Коли соизволите прочитать книжку, ваше
превосходительство, сами убедитесь, сколь мало в ней вымысла. А
сколько забыто и умолчено -- то господи веси!
-- Самому прочесть? Эх, брат, прошло времечко! Бывало, я
государыне все книжки на сон грядущий читал, а ныне -- глазами
слаб; иные мужи, стало быть, читают теперь ее величеству... Но
я велю, велю непременно, чтобы на ночь мне сочинение твое
прочитали. Граф сказывал, будто ты и по-французски выучился?
Ну-ка, граф, давайте устроим сейчас экзаменационный акт! Сразу
видно станет, достоин ли сей Мирамонд помощи! Тю а фризе ла
корд, не с па?
-- По-французски не больно горазд, но понимать могу.
Изволили заметить, что я смерти счастливым манером избежал.
-- Примерно так. Ну, а в итальянском -- ты мастер?
Изъясни-ка нам с графом, что там на картине перед входом в сад
изображено. Ведь самому такое испытать приходилось, не так ли?
-- Точно так! В темницах пришлось побывать. Изобразил
живописец цветы весны, из тюремного окна зримое. По-итальянски
так скажу: ла примавера ведута да уна пригнионе.
-- Изрядно! Слышали, граф? Вот оно, наше третье сословие,
разумное, природными талантами награжденное щедро, а правилами
политическими, гражданскими -- скудновато! Много ли,
сознайтесь-ка, получило мещанское сословие от "жалованной
грамоты городам"? Да оно и по сию пору немногим отличимо от
крестьянства! Стало быть, по-прежнему на Руси остаются два
сословия -- дворяне и крестьяне. Неправильно сие! Надобно
растить третье сословие граждан российских, вот таких, как сей
мещанин. А мы норовим мещанина, чуть что, с мужиками в тюрьму,
на соль, на каторгу! Возьмите для примера хоть вон его
гишторию! -- Бецкой указал на Василия. -- Разве сыщется дело, к
коему этот Баранщиков не способен? Глядите: ведь он и
жомы-мельницы в Америке налаживал, и сапожки турецкие не хуже
мастеров турецких шил, и на море, никогда в глаза его прежде не
видевши, первым матросом стал токмо удалью своею российской! А
как языки чужие схватил без гуверненров и без розог?! Вот из
таки и должно быть у нас третьему сословию! Где вы его
подобрали, граф?
Миних самодовольно потер руки.
-- Давеча Яков Александрович Брюс мне книгу его показывал
и ко мне самого автора прислал. Помочь ему просил. Три часа я
слушал его историю и не устал слушать! Книга его столь же
занимательна, как и устное повествование.
Граф Миних говорил по-русски неторопливо, но без заметного
немецкого акцента. Тем временем солнышко перевалило за полдень,
деревца в саду давали уже мало тени, граф потел в своем
пудреном парике. Обмахиваясь палым листом фикуса, Миних
продолжал:
-- Граф Строганов будто бы самой государыне об этой книге
за картами рассказал. Ее величество изволила улыбнуться амурным
похождениям сего героя и графу Строганову пальчиком пригрозила.
Посему именитые дамы и фрейлины двора книжку на другой же день
потребовали. Но автор ее в нужде обретается: теперь, по совету
графов Брюса и Строганова жертвовательный лист открыт, с коим
на руках сей бедствующий литератор к нашим меценатам
обращается.
-- Стало быть, книга при дворе уже известна? Знатно!
Извольте прочитать мне, граф, чьи же имена означены на
жертвовательном листе.
Иоганн Миних взял у Баранщикова лист и, пропуская
второстепенные имена, стал читать вслух лишь знатнейшие. Бецкой
качал головой.
-- Да ты, брат, успел пол-империи полонить! Шутка ли! Граф
Брюс, Яков Александрович. Слышал о нем? Недавно войсками
московского гарнизона командовал, да не прижился в Москве,
суров очень и сух. Упросил государыню, чтобы она его в
Петербург отозвала. Теперь -- член совета по турецкой кампании,
ведь он когда-то крепости брал турецкие, отличился и при Ларге,
и под Кагулом. Дальше кто там? Ага, Воронцов, Александр
Романович. Сенатор и бывший президент Коммерц-коллегии.
Скажи-ка, брат, не встретился ли тебе в доме графа Воронцова
близкий его друг, Александр Радищев, забыл, как его по батюшке,
начальник петербургской таможни? Либеральнейший господин и
учен, умен!
-- Не припоминаю, ваше превосходительство.
-- Ну-ка, читайте, кто там следующий! Анна Родионовна
Чернышева? О, сиятельная графиня, фрейлина двора... Ах, скажи,
сам Александр Сергеевич, граф Строганов! Большой ценитель
искусства, собиратель коллекций вроде меня и, главное, лицо,
приближенное к самой государыне... Иван Михельсон? Правду
сказать, сей генерал от кавалерии против пруссаков отличился, а
с Пугачевым еле справился, лавров долгонько не мог обрести!
Митрополит Гавриил... Иван Иванович Шувалов тоже в списке!
Мальчиком его помню, бывалый царедворец, у двух императриц
доверие заслужил! Впрочем, довольно, надоело! Но, скажите, граф
Миних, почему же собственная ваша фамилия сей лист еще не
украсила, коли книгу при дворе одобрили? Ведь и сами вы, Иван
Христофорович, сочинительству не чужды, и превратности судьбы
вас не обошли, также и батюшку вашего, как, впрочем, в
некотором роде, и моего... [Отец Бецкого, фельдмаршал И. Ю.
Трубецкой, находился в шведском плену в начале XVIII в. Там в
1703 или 1704 году и родился внебрачный сын его И. И. Бецкой.
Граф Миних, как и его отец, фельдмаршал Миних, провел около 20
лет в северной ссылке, где написал интересные "Записки для
детей", изданные лишь в XIX столетии.] Вам здесь, граф,
беспременно тоже расписаться надлежит!
-- После вас, ваше превосходительство! -- засмеялся Миних.
-- Не по чину мне опережать Ивана Бецкого в таком деле, как
благотворительность!
-- И, полно вам шутить, граф! Ну да бог с вами, пишите
сперва меня. Дескать, вот вошел в компанию и Иван Бецкой с
улыбкой уж не молодецкой!
Старик положил руку на плечо Василию Баранщикову.
-- Занятно мне еще потолковать с тобою, путешественник!
Скажи: чью роскошь ты находишь великолепнее, петербургскую или
стамбульскую? Где убранство дворцовое тебе более по душе, у нас
или там?
-- Может, я не так скажу по невежеству своему, -- подумав,
ответил Василий, -- однако сдается мне, что роскошь тамошняя
хоть и пышна, но токмо для изнеженного тела владельца служить
пригодна.
-- Ну а у нас?
-- У нас? Да вот хотя бы этот дворец взять. Здешняя
роскошь не для тела, а более для души пищу дает. Способна она
не единую токмо душу хозяйскую услаждать, но и иных людей
радовать, коли они сюда допущены будут для обозрения сих
богатств.
-- Гм! Вы вникли, граф, в его суждение? Если его развить
-- мысль сия весьма демократическая и даже... небезопасная,
памятуя о крайностях, угрожающих аристократии во Франции. Ну да
ладно! Лучше расскажи, какое ты у себя в Нижнем Новгороде
хозяйство заведешь, когда голову из петли вынешь. Вот этим не
думаешь ли заняться? Ведомо тебе сие золотое дно?
неожиданно дав беседе с Баранщиковым совершенно иное
направление, старик Бецкой зесеменил к башне. Баранщиков и
Иоганн Миних заторопились следом з хозяином. Слуга распахнул
входную дверь, открылась большая комната, хорошо освещенная
двумя окнами.
В глубине комнаты топилась печь со вмазанным в нее котлом,
похожим на банный. Трубы от котла шли в массивный деревянный
ящик. Слуга подвел Баранщикова к ящику, и сквозь круглый
отверстия в стенке ящика Василий разглядел множество пушистых
желтых шариков с бусинками глаз: только что вылупившиеся
цыплята! Слуга приподнял крышку ящика и прищелкнул языком, мол,
какое диво! Гордый хозяин стоял поодаль, у дверей, ожидая
обычных похвал своему нововведению.
-- Без наседки вывелись, понимаешь, брат! Паром, теплом!
Каждому мужику такое устройство доступно. Монарх французский
лишь мечтал, чтобы у его подданных был бы ежедневно суп с
курицей на столе, а Иван Бецкой устройство придумал, чтобы
королевскую мечту в явь обратить! Заведешь у себя паровую
наседку, а? Постой, постой, а сей дар природа тебе ведом?
Баранщиков увидел в кадке тутовое дерево, или шелковицу.
Она прекрасно разрослась под петербургским солнцем и в зимнем
комнатном тепле. На листьях шелковицы Василий заметил несколько
коконов шелкопряда.
-- Ну, что скажешь об этом дереве? Видеть приходилось его?
-- В Турции такие дерева во множестве разводят, червей же
шелковичных там на дерево не пускают, ваше превосходительство,
а листьями сорванными кормят. Доход большой получают от
торговли шелком, но, думается, у нас холодновато для этого
дерева.
-- Верно, все верно, путешественник! Ты и природу
наблюдал, это повально, и я тебя, брат, полюбил! Ступай теперь!
Пора домой, к делу, к семье. Полно по столицам пороги обивать.
От долговременного ига нищеты и позора будешь избавлен. Только
уж вдругорядь с чужеземными хватами поосторожнее себя держи,
коли опять повстречать случится. Ну, прощай, Мирамонд!
Первое издание "Нещастных приключений", сохранившее на
титульном листе инициалы С. К. Р., за которыми скрылся
литературный редактор и соавтор Баранщикова, разошлось в
считанные дни, а спрос на книгу среди петербургских читателей
