Стамбул, нас обязательно перехватят. Тревога, вероятно,
поднимется на рассвете, через несколько минут. Как турки
поступят с нами, угадать не очень трудно -- говорят, они
положительно недолюбливают, чтобы у них увозили золото, вязали
часовых и резали чиновников. Неподалеку отсюда есть укромная
бухта. Там мы затопим шлюпку, поделим деньги, переменим одежду
и разными дорогами будем пробираться в Стамбул, на "Валетту",
или... куда глаза глядят.
-- Гм! У твоей мельницы, Метью, неплохо крутятся жернова,
клянусь невыпитым джином! Он прав, ребята, надо идти в эту
бухту. Только кто нам ее покажет?
-- Я! -- отвечал Николо Зуриди.
-- А где мы возьмем другую одежду? -- проворчал кто-то.
-- Здесь, в мешках, -- пояснил Зуриди.
Шлюпка пошла вдоль берега и завернула за мыс. Поселок,
пристань и залив исчезли из поля зрения. Гребцы одолели первую
милю пути. И тогда порозовели легкие облака над морем, только
берег оставался еще одноцветным и темным.
-- Еще миля, ребята, и мы у цели. Бухта -- вон за тем
мыском.
-- Быстро тает южная ночь! Коротки здесь и сумерки, и
зори! Но вот уже и мысок. За полоской прибрежной гальки --
кусты и песчаные холмы. Берег -- вот он, рукой подать.
Николо Зуриди и Василий Баранщиков привстали, бросив
весла. Громким голосом Николо приказывает гребцам:
-- Держите сюда, к устью ручья. Сейчас покажем удобную
стоянку.
Грек уже разглядел мачту спрятанной здесь шаланды. Теперь
-- предупредить Константина о неожиданном обороте событий.
Вложив пальцы в рот, Николо засвистал. С берега, совсем
близко, раздался ответный свист. Зашевелились кусты над
водой... Зуриди и Баранщиков выскочили из лодки и выхватили
пистолеты.
-- Бросай весла! Руки вверх!
Из-за укрытия показался Константин, тоже с пистолетом в
руке. Позади него Баранщиков разглядел Панайота и Захариаса.
-- Выходите из лодки поодиночке!
Ошеломленные матросы с поднятыми руками выбирались на
берег. Их по одному обезоруживали и вязали. Такая же участь
постигла Метью Глена.
-- Константин, выноси эти мешки. Руби дно у шлюпки! И
пусть она идет на дно, к морскому дьяволу!
Связанные матросы молча следили, как их шлюпка погрузилась
в розовые от зари волны. Бобби-постник проворчал злобно:
-- Ты предал нас грекам, Метью Глен! Узнаю твою работу. Но
это был твой последний обман, клянусь невыпитым джином! Эй ты,
грек Николо, или как тебя там: что вы сделаете с нами?
-- Это вы сейчас узнаете. Константин, веди их всех в
кубрик на шаланду.
...Четырех связанных пленников усадили в кубрике,
удивившем матросов "Валетты" своим нарядным убранством. В этом
диковинном для рыбачьей шаланды кубрике матросы "Валетты"
встретили совсем молодого юнгу с очень красивым лицом и пожилую
заплаканную женщину.
Следом за пленниками в кубрик втиснулись и сами
победители. Сюда же ввели Еву.
-- Скажи нам, девушка, откуда похитили тебя эти пираты? --
спросил Николо Зуриди.
Василий Баранщиков исполнял роль переводчика с турецкого
на итальянский.
-- Эти люди спасли меня от гибели в море, после
кораблекрушения...
-- Спасли, чтобы продать в турецкое рабство! Для этой цели
они и привезли тебя сюда, в Агиос Стефанос, или, как вы,
итальянцы, говорите, Сан-Стефано. Ты предназначалась в подарок
важному паше и, наверное, действительно погибла бы. И спасли
тебя от гибели не эти работорговцы, а мы, греческие
братья-клефты из дружины Александра Арматола, нашего капитана.
-- Что же будет теперь со мной и этими людьми?
-- Решай сама, девушка, с кем из нас тебе по пути! Я
должен вернуться в свою дружину. Моего русского друга Василия,
который помог нам в трудный час, наши люди проводят по ту
сторону Балкан. Вот эта чета новобрачных направится сегодня же
морем в Галлиполи, за сотню миль отсюда, чтобы какой-нибудь
сговорчивый шкипер взял их обоих на свой корабль, прошел
Геллеспонт и высадил где-нибдь под небом твоей Италии. Ты
можешь попытаться бежать с ними, Ева... А работорговцев мы
предоставим божьему суду! Ради твоего спасения мы отменили
смертную казнь вот этому предателю, и он разделит участь своих
матросов, работорговцев. Я намерен по пути в Галлиполи спустить
их за борт. Мы пойдем в двадцати милях от берега. Коли бог
захочет -- он спасет их. Или даст им утонуть, на то его воля!
-- Дай мне сказать слово, Николо! -- заговорил один из
матросов. -- Мы -- люди грешные. На совести у нас немало темных
дел, и пощады мы не просим. Но ты, Николо, не должен смешивать
нас, матросов, вот с этим Метью Гленом. Он предал нас, своих
товарищей, в ваши руки. Дай нам самим и судить его!
-- Это вы сделаете в воде, -- сказал Николо.
-- Слушай, Николо, а не возьмешь ли ты меня в свою
дружину, если там все ребята похожи на тебя? Я ведь на
"Валетте" недавно, и мне там чертовски не по душе. Если
возьмешь -- не пожалеешь!
-- А меня, Николо, -- заявил старший из матросов, -- лучше
прикончи здесь, сразу. Я плохо плаваю, а для дружины твоей
слишком стар и грешен. Незачем мне выходить с тобой в это
плаванье!
Только Бобби-постник ничего не сказал. Он предпочитал
купанье в обществе Метью Глена, чтобы в воде разделаться с этим
франтом. Бобби смерил Глена таким взглядом, что у того сразу
задергалась щека.
-- Сейчас -- все на борт шаланды! -- приказал Константин
Варгас. -- Здесь не место для казней. Дорога каждая минута.
Прощайте, папа Панайот, мама Анастасия. До лучших времен.
Парус развернулся, шаланда быстро набрала ход. Вскоре
маленький юнга перестал различать прощальный взмахи белого
платка на берегу и сквозь слезы улыбнулся своему капитану.
Для бегства с Зоей Константин Варгас выбрал лучшую из
рыболовных шаланд в артели своего отца. У нее был хороший ход
-- даже в сравнительно тихую погоду она могла покрыть сотню
миль до Галлиполи за девять часов. Но прийти туда следовало в
темноте, и Константин не очень спешил.
Его друг, Николо Зуриди, показывал берега родной страны
Василию Баранщикову.
-- Видишь, вот этот поселок у залива -- это
Кючюк-Чекмедже. Там, за мысом, будет Бююк-Чекмедже. Вон, вдоль
моря, пошла дорога на Силиврию, родину Константина. А там,
повыше, в горах -- городок Чаталджа, главный город нашего
санджака. Туда на днях прибыл новый начальник, офицер
Дели-Хасан, чей фирман позволяет нам выход в море.
-- Знал бы он, что его фирман помогает янычару Селиму
выбраться из эдакой каши! -- про себя пробормотал Василий
Баранщиков.
Когда солнце перевалило за полдень, берег почти исчез из
виду. До него было верст двадцать -- двадцать пять. Полуденное
марево делало берег призрачным, как мираж. Шаланда шла на
траверзе Текирдага и приближалась к Газикею. Сейчас расстояние
до берега начнет уменьшаться. Пришел час "божьего суда" над
работорговцами.
Молодого матроса, который попросился в дружину, Николо
решил не спускать в море, а провести к предводителю, чтобы
испытать в первом же бою. Старшего из матросов-работорговцев
решено было тоже увести в горы как пленника, чтобы не
подвергать его неминуемой гибели в море. Пусть дружина решит
его участь! Обоих же приговоренных к купанию, Бобби-постника и
Метью Глена, снабдили ножами и несколькими червонцами. Ни тот,
ни другой не просили пощады.
Первым ушел за борт Бобби. Плавал он, как настоящая акула.
Уйдя под воду, он долго не выныривал на поверхность, опасаясь
выстрела: он судил о людях по себе! потом, проводив глазами
парус, выбрал направление, перевернулся на спину и, чуть шевеля
ногами, стал двигаться к берегу. Ветер ему помогал, но пловец
решил не торопиться: выйти на берег можно было только в
темноте.
Через пятнадцать минут окунулся в море и второй
осужденный, Метью Глен, или, точнее, Матиас Гленский. С борта
долго еще видели в волнах его рыжеватую голову. Шансов спастись
у этого пловца было мало: он уже начинал толстеть, изнеженное
тело отвыкло от усилий. Вот уже потеряна из виду его голова...
Никто из оставшихся на борту так никогда и не узнал, какая
участь постигла в море этого человека...
А спасенная пленница лишь теперь поняла окончательно, что
за судьба ждала ее в Стамбуле. И когда ей опять предложили
разделить с Константином и Зоей риск ночного побега через
Дарданеллы на чужом корабле, она, подумав, отказалась,
поглядевши в глаза Николо Зуриди. Ведь она была теперь совсем
одна на свете, а горная Греция... разве она хуже прекрасной
Италии?
Дороженька дальняя
"Язык до Киева доведет"
Старинная пословица
Новые греческие друзья помогли Василию Баранщикову
выбраться с побережья Мраморного моря на адрианопольскую
дорогу. Горными тропами они проводили Василия до переправы
через речку Эргене и вывели в долину Марицы. Здесь беглец
простился со своими спутниками: те переплыли Марицу на челне,
чтобы углубиться в Родопские горы, а Василий Баранщиков, едва
опомнившись от пережитых треволнений, остался один на большой
дороге, в тридцати верстах от города Адрианополя, или
по-турецки Эдирне. Беглец отнюдь не чувствовал себя покинутым:
он теперь отлично знал, кого и где разыскивать в древнем граде,
второй столице Османской империи.
И даже идти пешком по солнцепеку пришлось недолго! Когда
Василий догнал пару длиннорогих, мохнатых буйволов, впряженных
в небольшую турецкую арбу, старик-возница жестом пригласил
путника занять место в повозке рядом с собою. Не останавливая
буйволов, старик подгреб к задку арбы сенца, бросил поверх него
кошму верблюжьей шерсти и даже пособил Василию перебраться
через высокую деревянную спинку. Возница оказался чифчией --
турецким крестьянином-земледельцем из Чорлы.
-- Сидеть лучше, чем идти, хотя хуже, чем лежать! --
сказал он доброжелательно. -- Откуда бредешь, путник? Наверное,
грек с Фанара?
Беглец добросовестно повторил все, что ему подсказали
Панайот Зуриди и поп Иоанн. Дескать, он грек, по имени --
Михаил, афонский монастырский послушник, торгует крестиками,
иконками и ладанками, собирает доброхотные даяния с мирян в
пользу обители.
При этом Василий указал собеседнику на свою холщовую сумку
с некоторым количеством богоугодного товара. Поп Иоанн
предусмотрительно снабдил Василия этой сумкой со всем
содержимым, оставив, правда, у себя кошелек с янычарскими
пиастрами. Карманы у Василия почти опустели.
Старый турецкий крестьянин покосился на "амулеты" и сразу
поинтересовался, не обладают ли они и лечебными свойствами --
жена мучается зубной болью.
-- А много ли у тебя всех жен-то? -- поинтересовался
Баранщиков.
-- Одна.
-- Что ж так мало? Скучно тебе небось с одной?
-- Шутишь ты, путник Михаил! Разве бывает у бедняка много
жен? Это только у богатых, а бедный не знает, как одну-то
прокормить. Одеть надо, лечить вот тоже надо. Ребятишек кормить
надо.
-- Твои-то ребятишки, наверное, уже выросли давно.
-- Выросли! Было два сына -- обоих русские убили на войне,
десять лет назад. Чифт [Чифт -- крестьянское хозяйство, ферма.]
совсем плохой стал. Буйволы худые, старые, не тянут. Субаши
[Субаши -- помещичий приказчик.] у нас -- настоящий шайтан,
хуже последнего гяура. Требует с нас, чифчиев, джизирь
[Джизирь, или харач -- подушный налог.] даже за маленьких
детей. Не сделал я ему подарка, проклятому субаши, так он
солдата привел ко мне на постой. Самим нам со старухой житья
