лекарствами и советами, а то и прямо просили его: "Помолись,
ата, своему богу Иссе, чтобы он умилостивил нашего Аллу!" Среди
турецкого населения казы [Каза соответствовала российскому
уезду.] поп Иоанн слыл лекарем и прорицателем, что, кстати,
отнюдь не вредило его доходу.
Панайот рассказал старику все, не забыв и про
Василия-беглеца. Отец Иоанн ахнул и руками развел:
-- Ох, пресвятая богородица, вот уж не было печали!
Маловато, знать, было у тебя забот, Панайот, что разом еще две
заботушки прибавились!.. Ну, что же, господь не без милости! О
рабе божием Василии-беглеце речь пойдет впереди, ему, яко брату
нашему во Христе, надо помочь в дорогу снарядиться, но это --
дело не больно хитрое. А вот что с твоей Зоюшкой делать -- ума
не приложу! Плохо дело, сын мой Панайот! Уж если эдакий срамник
окаянный затеет добрую девицу в гарем свой, а наложницы утащить
-- не отсутпится. Еще и жениться обещал, пес проклятый, небось
на двадцатой! На чем же ты порешил, Панайот, а?
-- Да вот, отец Иоанн, сидим, думаем-гадаем, что делать.
Видимо, придется девицу нашу потихоньку из дому спровадить в
Силиврию да там тайком с Константином, женихом ее, и обвенчать.
О том тебя и просим, отче! Порешили мы с женой так: наша жизнь
прожита, пусть хоть молодые порадуются, поживут; да, может, еще
пронесет и над нами грозу-то?
-- И не помышляйте! Коли своих голов не жаль -- о
собратьях подумайте. Весь поселок погубите, грех на душу
великий примете. Нет, коли ты как христианин не хочешь дочь
греху предать, то обвенчать ее придется только с... единым
господом нашим.
-- В монастырь Зоюшку постричь? Опомнись, отче!
-- Сие бесполезно, не пустит ее злодей, из рук у вас
вырвет. Нет, бедный Панайот, монастырь -- не спасение для
Зоиной души! Ведите меня к ней, в светелку, хочу поговорить с
вашей дочерью, узнать, тверда ли она духом...
Целый час беседовал старик наедине с девушкой. Воротясь к
потрясенным родителям, старый поп сказал им:
-- Дочерью вашей, Зоей, можете гордиться. Духом
непоколебима, несмотря на юные ее годы! Решение ее твердо --
позора избежать. Задумали мы с нею тяжкое испытание ее силам,
но иного выхода нет. Благословите дочь на подвиг, как я ее
благословил. Коли духовная моя дочь решилась на такое, то я,
пастырь смиренный, помогу ей. Душу она в чистоте сохранит,
греха мерзкого избежит, и все же будет у нее малая надежда
остаться в живых и счастье земное еще познать. На великую
опасность идет Зоя!
-- Что ты, доченька, задумала? -- в ужасе бросилась мать к
девушке, но старик осторожно отстранил Анастасию от дочери и
попросил обоих родителей пока ни о чем Зою не расспрашивать,
никого в тайну не посвящать, а по всем соседям распространить
слух, что Зоя тяжело занемогла и слегла. Если кто явится
проведать -- близко к больной не подпускать, чтобы видели ее
только в постели, изможденной и бледной.
-- Завтра в обед, -- добавил отец Иоанн, -- пусть Панайот
сходит к срамнику Али-Магомету и расскажет ему, что дочь от
волнения слегла. Мол, очень потрясена его величием, оружием и
богатством. Все, что он скажет, -- мне сразу же передайте.
Будем дальше думать, как быть. А Василию-беглецу покамест среди
батраков не выделяться, никуда не ходить, делать в доме ту же
работу, что все батраки делают. Храни вас бог, дети мои!
Вечерняя заря -- серебро, утренняя -- золото!
В глинобитном здании канцелярии сам начальник занимал две
просторные задние комнаты, затененные деревьями маленького
садика. В дальней комнате этого присутственного места забит
пребывал в служебные часы, восседая на подушке, брошенной
посреди ковра. Низкий столик перед ковром служил забиту для
раскладывания служебных бумаг. Во второй, ближней к входу
комнате, начальник принимал посетителей. Там сидел писец. В
остальных комнатах канцелярии всегда толпились заптии, [Заптия
-- полицейский.] просители, мелкие чиновники; сюда же приводили
людей, которых заптии находили почему-либо подозрительными и
задерживали на дороге, на пристани или на базаре.
Старосту поселка, Панайота Зуриди, начальник обычно
принимал у себя, в задней комнате. Так было и на этот раз.
Выслушав взволнованные слова Панайота о болезни дочери,
Али-Магомет сидел на своей подушке молча, недоверчивый,
раздосадованный, озадаченный. Что это? Непредвиденная уловка
"райев" или настоящая болезнь? Какая досадная помеха так хорошо
задуманному плану...
В молчании прошло несколько минут. Наконец Али-Магомет,
крякнув, нарушил тишину:
-- И ты, гм, гм, говоришь, что она заболела от волнения?
Вчера она была здорова, как серна в горах. Зачем же ты так
напугал свою дочь, Панайот Зуриди? Ты же вчера мог слышать, как
умело я вел с ней беседу? Брал бы пример!.. Меня никогда не
боялись женщины. Очевидно, ее взволновала оказанная ей честь...
-- И твое величие, блеск твоего оружия и имени, сардар! --
поспешил добавить староста.
-- Да, возможно, возможно! -- согласился Али-Магомет. --
Так когда же она, по-твоему, может поправиться? Я страдаю от
любви к ней! -- добавил он как бы в задумчивости.
-- Бакалум, сардар! [Бакалум -- устойчивое выражение у
турок, вроде "поживем -- увидим".] -- На турецкий лад отвечал
староста.
-- Керим Аллах! [Керим Аллах -- бог милостив.] Но,
послушай, старик: может быть, она не понимает, что ее ждет
высокая судьба? Может, она сомневается, что я возьму ее в жены,
и боится остаться простой рабыней, наложницей? Скажи, она верит
в свой счастливый жребий?
-- Она... еще боится верить в него, сардар.
-- Успокой ее. Твою дочь ждет почетной ложе, и судьба ее
поистине будет высокой, слышишь? Зою ждет богатство, скажи ей.
А лечить ее я пришлю знаменитого эмира, [Обедневшие потомки
княжеских родов, эмиров, считались наделенными чудодейственной
силой. Они знахарствовали у мечетей.] знахаря из санджака
Чаталджи. Он будет у тебя не позднее завтрашнего дня. Когда он
вылечит ее, я озолочу его. Ступай, успокой и обрадуй мою
будущую супругу.
Поп Иоанн нахмурился, узнав, что Али-Магомет обещал
прислать лекаря-эмира.
-- Он чует обман и хочет проверить, серьезна ли болезнь.
Натрите Зое лицо лимонным соком, держите лук у ее глаз, чтобы
они распухли. Если не сумеете обмануть знахаря -- все пропало,
и Зое останется только наложить на себя руки.
Родители выполнили этот совет, и, когда щуплый старый
турок в огромной чалме и широком халате прибыл во двор,
приготовления были закончены. Знахарь слез с ишака и с
важностью направился прямо в светелку девушки.
В светелке резко пахло камфарой и ладаном, теплилась
свечка перед иконой и в углу дремал греческий поп в рясе. Эмира
так и передернуло от негодования и отвращения.
Очень недовольный присутствием "муллы неверных", знахарь
сперва потребовал, чтобы мать показала на себе, в какой части
тела гнездится болезнь страдалицы. Анастасия подняла палец к
собственному лбу, показывая, что пристанище болезни -- голова
дочери.
Знахарь понимающе кивнул и подошел к ложу больной. Он
гадливо коснулся холодной руки, лежавшей поверх одеяла, и
мельком глянул на болезненной желтое лицо с закрытыми опухшими
глазами.
-- Какого уроды выбрал себе глупый забит! -- подумал
знахарь. -- Поистине мужская страсть слепа и неразборчива!
Двумя пальцами правой руки знахарь притронулся ко лбу
больной, прошептал заклинание и стал медленно водить пальцами
от переносицы к вискам. Закончив этим таинство врачевания,
лекарь небрежно опустил в бездонный карман золотую монету,
врученную ему Панайотом, и проследовал во двор.
-- Как ты думаешь, есть ли надежда? -- по-турецки спросил
его Панайот.
-- Бакалум! -- пожал плечами знахарь, сел на своего ишака
и отправился прямо к Али-Магомету.
...Старик писец Сулейман из приемной забита слышал весь
доклад лекаря-эмира. Писец давно знал Панайота, благоволил к
нему, и, когда тот появился под окнами канцелярии, турок
поманил его к себе.
-- Ах, ах, какое горе посетило твой дом, Панайот Зуриди!
Эмир только что сказал забиту, что твоя дочь Зоя обязательно
умрет, хотя он сделал все для ее выздоровления.
-- Да, добрый человек, эмир и мне открыл, что нет никакой
надежды! -- вздохнул староста. -- Он говорит, что дочь моя не
доживет и до конца недели.
-- Иншаллах! -- согласился добрый турок, -- что же
поделаешь, Панайот, как говорится:
"буюн бана иссе,
ярын сана дыр!" [Выражение, часто повторяющееся на
турецких надгробиях; означает примерно: сегодня -- я, а завтра
-- ты.]
Явившись с этими вестями домой, Панайот даже подивился,
как они обрадовали попа Иоанна.
На следующее утро весь поселок услыхал о кончине дочери
старосты, прекрасной Зои. Многих опечалила весть о безвременной
смерти юной красавицы. Когда слух дошел до канцелярии забита,
Али-Магомет с досады закрыл присутствие и велел подать себе
коня, чтобы уехать домой. Он не пожелал видеть печальную
процессию, которая должна была проследовать под окнами
канцелярии: греки хоронили своих покойников обязательно в самый
день смерти; к вечеру их несли отпевать в часовню, а земле
предавали в темноте ночи.
Телохранитель, поддерживающий стремя, осторожно ввел в
него носок мягкого сафьянового сапожка, а затем пособил
Али-Магомету поднять в седло грузное тело.
Хмурясь и не глядя по сторонам, покачивался в мягком
покойном седле Али-Магомет, сопровождаемый на почтительном
расстоянии двумя конными слугами. Вдруг один из них пришпорил
коня -- и догнал своего господина. Тот сердито взглянул на
дерзкого, осмелившегося нарушить раздумье властелина. Слуга же
указал рукоятью плети на море. К причалу приближалась шлюпка с
тремя иностранными матросами-гребцами. Али-Магомет разглядел
название корабля "Валетта", обозначенное на носу шлюпки, и чело
его прояснилось. Он заметил, что на корме примостилась
маленькая фигурка, с ног до головы укутанная в белую одежду,
похожую на арабский бурнус.
-- Скачи на пристань, -- приказал Али-Магомет слуге. --
Пусть все, кто прибыл на шлюпке, направляются прямо ко мне в
канцелярию. Никого к ним не допускать, кроме моего личного
писца и... Метью Глена. Сказать, что сам я прибуду позднее.
Поспеши!
Сопровождаемый вторым слугою, Али-Магомет свернул с тропы
на проезжую дорогу и галопом поскакал в сторону Стамбула.
Вскоре он придержал разгоряченного коня, отдал поводья слуге и
вошел в кофейню села Бакырей. Каведжи Ахмет быстро провел гостя
в особую потайную комнату. Здесь, в нетерпеливом ожидании,
прохаживался человек в дорожной одежде -- доверенное лицо
Али-Магомета, снискавшее за сравнительно недолгое знакомство,
всего за несколько месяцев, полное расположение сардара. Это
был тот самый гяур, которому Али-Магомет доверил свое
деликатное поручение -- подыскать подарок, достойный
капудана-паши. Он же обратил внимание сардара на злополучную
дочь стефанского старосты.
-- Селям алейкюм, эффенди! -- радостно приветствовал этот
человек Али-Магомета. -- Рад сообщить тебе, друг, что просьбу
твою выполнил! Привез такой цветок, что твой высокий
покровитель будет доволен! Чудесный цветок, итальянский...
Изумительная девушка, клянусь нашей дружбой! Я отправил ее к
тебе на шлюпке, видел? Хороша?
Турок не выразил ничем своего удовольствия. Ему претила
суетливость и фамильярность европейца. Он молча кивнул,
