хладнокровно выпустил изо рта колечко дыма и заговорил
внушительно:
-- Я вижу, ты понял, что противиться нам бесполезно. Да мы
тебе и не враги. Говори: будешь ли ты отвечать нам всю правду?
Или отправить тебя в полицию, которая лучше нас разберется в
твоих клеймах? Выкладывай-ка все без утайки.
Отпираться было напрасно, и Василий рассказал
Ибрагиму-мулле и хозяину дома обо всем, что произошло с ним
после пленения генуэзской бригантины. Умолчал он лишь о своих
документах. Слушатели покачали головами.
-- Ты пропал теперь, если ослушаешься нас, -- сказал
Усман. -- Предлагаю тебе выбор: жить в таком же достатке, как
я, или умереть от руки капиджи-аги, то есть стамбульского
палача. Коли у тебя на плечах не пустая тыква, а добрая башка и
коли ты хоть немножко дорожишь ею, то мы с Ибрагимом-муллою
можем спасти тебя.
-- Что же я должен сделать для этого? Чего вы от меня
потребуете?
-- О, сущую безделицу. А дадим тебе -- безбедную жизнь.
Видишь ли, предать тебя полиции и полюбоваться на твою казнь --
дело для нас бесприбыльное. Ты же можешь не только спастись от
меча капиджи-аги, но и пополнить кошельки и себе, и нам. От
тебя потребуется одно: ходить со мною по домам стамбульских
богачей и знати -- и деньги сами посыплются на тебя, как
серебряный дождь. Ты должен будешь выдавать себя за вновь
обращенного мусульманина. Для этого тебе придется больше
молчать, пока я буду говорить, потом четко произнести одну-две
короткие молитвы Аллаху и... подставлять тюрбан, куда богачи
набросают кучу монет.
Василий недоверчиво покачал головой. Смеются они над ним,
что ли?
-- За какие же доблести бояре турецкие меня монетами
осыплют?
-- Не догадываешься? Тебя будут одаривать деньгами как
вновь обращенного мусульманина, понял?
-- Слушай, Усман-ага, -- со вздохом заговорил нижегородец.
-- Жить мне, понятное дело, охота, но задумал ты... того,
неладное! Какие же дурни на слово поверят, будто я -- вновь
обращенный? От веры турецкой я отошел давно и грех свой отмолил
в святом граде Иерусалиме. Человек я православный, греха не
повторю, невмоготу мне сие. Что ж, вели вязать меня! Хошь вяжи,
хошь выдавай, хошь за полицией сразу посылай -- а снова от веры
отречься не в силах. Не стану я, Усман. Уж прости меня, брат!
-- О глупец! Хорошо, что мулла Ибрагим глуп и не бельмеса
не смыслит по-русски! Он не понял безумия слов твоих! Да кто
тебя просит отрекаться от твоей веры? Гляди на меня: я принял
турецкую веру только для вида, чтобы ловче было мне обманывать
дураков здешних. А не верю я ни в сон, ни в чох, ни в русского
бога, ни в турецкого Аллаха. Верю в одного... маммоню! И черт,
уж не знаю, русский или турецкий, не плохо мне помогает
дурачить простаков. От тебя потребуется только хитрости на
пятак, а купцу ее не занимать-стать у соседа!
-- Богачи турчинские не так глупы, чтобы швырять деньги
первому встречному. Не поверят они твоей басне.
-- Уж будто и не поверят! Это тебе только со страху так
кажется. Поверить-то трудно правде, а ложь всегда умеет на
правду смахнуть. Наш почтенный друг Ибрагим-баба -- смотри, он
уже носом клюет -- тоже любит серебро больше, чем Аллаха, и не
откажется от двух десятков пиастров! За эти деньги, --
продолжал Усман уже по-турецки, -- Ибрагим-баба обещал написать
прекрасную бумагу, которая удостоверит, что ты лишь нынче
принял ислам... Целую неделю обращенный имеет право собирать
пожертвования... Ну, как, Селим, велишь ли убрать отсюда эти
кандалы и моих молодцов с саблями?
Василий сокрушенно вздохнул.
-- Поступай как знаешь. Я в твоих руках.
-- Ну то-то!
Усман только бровью повел, и оба молодца, подхватив с пола
железные кандалы и поблескивая клинками, исчезли за дверью.
-- А теперь, друзья, в честь будущей удачи я угощу вас
неким запретным напитком, и до утра вы оба уснете под моим
кровом, чтобы никто не упрекнул вас на улице в нарушении
шариата!
Янычар Селим
Документ, написанный Ибрагимом-муллой, восхитил своим
высокоторжественным видом не только Василия Баранщикова, но
даже самого Усмана. Прекрасная арабская скоропись гласила, что
вновь обращенный мусульманин Селим готов к неуклонному
соблюдению заповедей ислама и уже выучил у Ибрагима-муллы одну
молитву Аллаху. Лучше поменьше заучить, да потверже помнить!
Ловкий и решительный Усман на другое утро отправился
вместе с Селимом не к второстепенным особам, не к средней
турецкой знати, а прямо в Баби-Али, в резиденцию самого
великого визиря Высокой Порты.
Попали они во двор обширной канцелярии в очень выгодный
момент. Во дворе здания, построенного в итальянском стиле,
кишмя кишели слуги, просители, посетители, турецкие чиновники,
судьи и полицейские. Усман знал здесь все входы и выходы и
занял самую выгодную позицию. Он ухитрился первым предстать
перед очами великого визиря и сразу же вытолкнул перед собою
рослого и ладного Селима. Визирь с удовольствием оглядел
белокурого богатыря, мельком взглянул на бумагу Ибрагима-муллы,
похвалил миссионерское рвение Усмана и повелел выдать
новообращенному сто пиастров. Затем, указав на Селима
начальнику янычар, визирь приказал определить неофита в состав
янычарского войска при дворе самого султана, его величества
Абдул Гамида Первого! Наконец, великий визирь, благосклонно и
милостиво кивнув Баранщикову, заметил, что покамест ему не
возбраняется продолжать сбор пожертвований в свою пользу.
Только это и требовалось Усману-ата!
Правда, пожертвования других богачей и сановников уже не
были столь щедрыми, но тем не менее по прошествии дозволенной
для сборов недели в кошельке Селима набралось более четырех
сотен гершей, что на русские деньги равнялось примерно ста
шестидесяти золотым рублям. Кошелек стало опасно носить при
себе, и, чтобы не утруждать Василия и не вводить его в излишние
соблазны, мудрый Усман освободил своего подопечного от столь
обременительной тяжести.
Однако Усман истратил некоторую часть этих денег и на
покупку обмундирования и снаряжения новому султанскому янычару.
С этой целью Усман отправился вместе с Василием сперва на
Большой базар Стамбула. Великолепие базара удивило
нижегородского купца. Ни на одной ярмарке он не видел такого
оружейного ряда, как здесь. Но, несмотря на поразительное
изобилие всех видов оружия, стоило оно на Стамбульском Большом
базаре не дешево. Тут, в оружейном ряду, они с Усманом выбрали
для Василия пару пистолетов, а за одеждой отправились на другой
базар -- "ясыр-безестен", или базар невольников. В своей книжке
Василий Баранщиков так описал этот базар:
"Ясыр-безестен определен для продажи разных невольников и
невольниц, из коих по большей части видны тут уроженцы
аравийские и грузинские. Бедные невольники, а особливо бабы и
девки, содержатся в лавках так, как птицы в клетках, и могут
быть купцами, сторговавшими их, осматриваемы быть нагие с
головы до ног, нет ли каких на теле их пороков или болезни.
Цена женщины определяется здесь по мере их красоты, так что ото
ста рублей платят за одну хорошую девку до двух и трех тысяч, а
иногда и более". ["Нещастные приключения", изд. III, 1793, стр.
93-94.]
Наконец обмундированного и вооруженного Селима доставил
Усман к янычар-аге, начальнику янычарского войска. Тот принял
Селима приветливо и тотчас же приказал поместить нового янычара
в казарме для холостых, находившейся в Эт-Майдане, верстах в
трех от дворца, или Серая, где Селиму предстояло нести службу.
Неотступный Усман проводил Василия и до казармы. Прощаясь
с ним, он многозначительно шепнул на ухо "воину Селиму":
-- Из казармы я тебя вызволю! Негоже быть тебе на
жительстве среди прочих янычар. Я знаю: холостые янычары вместе
ходят в бани, что находятся в Ени-Багче, около мечети Эски
Али-паши. Если ты снимешь одежду и обнажишь руку, тебя
изобличат.
-- Что ж поделаешь, -- уныло произнес Василий. -- Чего
посеял, то сам и пожинаю. Не больно и мила мне сия жизнь.
-- О, дурень господень! -- рассердился не на шутку Усман.
-- Носа не вешай, все идет так хорошо, как нельзя лучше. А ты
ропщешь! Погоди, скоро жизнь станет тебе так мила, что и
вспоминать не будешь о прежней, как и я не вспоминаю. Потерпи с
недельку, и я не только тебя из казармы вызволю, а еще и добрым
мусульманином сделаю! Есть у меня одно средство для этого!
Хитрый Усман возлагал, видимо, какие-то особые надежды на
Василия, потому что он ежедневно приходил в казарму проведать
Селима и опасался оставить его без личного присмотра даже среди
янычар. Тем временем на женской половине в Усмановом доме
царило необычайное волнение. Жены без умолку тараторили с утра
до вечера, звали соседок и знакомых; хозяину приходилось даже
обедать в кофейне, так велик был беспорядок в доме: здесь
велись самый спешные приготовления к свадьбе! По зрелому
размышлению, Усман затеял немедленно женить янычара Селима. Это
был лучший способ избавиться сразу ото всех напастей. Женатым
янычарам, исправно несшим службу, разрешалось жить в частных
домах. На правах родственника Усман мог поместить Селима в дом
жена и держать под присмотром, осуществляя неотступный контроль
над заработком нового родственника. Все три жены Усмана
наперебой предлагали кандидаток в супруги "большому Селиму", но
Усман отвергал невест одну за другой: жена Селима должна быть
доверенным лицом самого Усмана! Наконец выбор его пал на юную
сестру самой младшей из собственных жен. В этой
восемнадцатилетней хорошенькой и злой девке сидел, как потом
говаривал Василий Баранщиков, сам дьявол! Звали ее Айшедуда.
Впоследствии Василий не любил вспоминать о ней!
В конце недели, проведенной Василием в казарме для
холостых янычар, всем им предстояло отправиться в баню. Узнав
об этом, Усман сделал небольшой подарок военачальнику Селима и
упросил его отпустить молодого янычара домой по случаю свадьбы,
показав составленный по всем правилам и скрепленный подписью
кади (судьи) брачный контракт. Начальник отпустил Селима и
позволил ему на будущее переселиться в дом тестя. Отцом
Айшедуды был пожилой, довольно состоятельный турок Махмуд,
трепетавший перед Усманом, потому что ловкий Усман успел с
головой втянуть простоватого Махмуда в свои коммерческие дела,
и с некоторых пор Махмуд оказался неоплатным должником своего
"покровителя".
Перед свадьбой невесту показали Селиму только в чадре:
Усман не был склонен считаться с его мнением и вкусом. Селим не
должен был проявлять никакой самостоятельности. Василий заметил
лишь, что невеста стройна, нарядна одета и, по обычаю турецких
женщин, ярко красит ногти в темно-красный цвет.
-- Будто целый день мясо ногтями рвала! -- с содроганием
подумал Василий. Махмуд, будущий тесть, по лицу жениха сразу
распознавший, что тот совсем не рад стать супругом Айшедуды,
теперь потребовал от Усмана включить в брачный контракт
условие: если Селим вздумает отказаться от жены, то он повинен
уплатить полсотни пиастров отступных.
Дом Махмуда, отца Айшедуды, находился неподалеку от
стенных ворот Ун Капан близ Старого моста через Золотой Рог.
Сюда, к тестю, и переехал Селим после подписания брачного
договора в домике кади, жившего во дворе мечети Ени Султан...
На другой же день после свадебного пира в доме Махмуда
Василий ушел на свою янычарскую службу, а по возвращении застал
Айшедуду в обществе муллы Ибрагима. Оказалось, что жена Селима
