саней и много всякого инвентаря.
После первого завтрака, а вслед за ним и первого урока, учитель отп-
равляется на прогулку в сад, иногда один, иногда вдвоем со своей учени-
цей. Трудно сказать, в какую пору сад прекрасней: в разгаре ли весны,
когда деревья в цвету и только начинают розоветь смородина и крыжовник,
или позже, в самом конце лета, когда яблоки сами падают с деревьев и на
ветвях остаются только поздние черные сливы, которые называются "черку-
сами"? В любую пору сад сохраняет свое очарование. И в любую пору учи-
тель и ученица открывают в нем что-нибудь новое. Пусть крыжовник еще зе-
леный, как трава, и кислый, как уксус,-не страшно. Они исцарапают себе
руки, но сорвут самые крупные ягоды, которые свисают с веток и просвечи-
вают на солнце. А что уж говорить о том времени, когда смородина налива-
ется красным вином и рдеет на солнце-тогда она сама просится в рот,-еще
веточку, еще одну! Они наедаются ею до оскомины во рту. То же самое с
черешней, вишней и со всеми фруктами и овощами, которые поспевают и зре-
ют в разное время. Правда, все это можно и в городе достать, купить за
деньги. Но фрукты имеют совсем иной вкус, иной аромат, если вы сами сры-
ваете их с дерева, а в особенности, если вы не один, а вдвоем с девуш-
кой, которая вам мила и дорога, которой и вы милы и дороги, словно род-
ной, словно брат.
И как же иначе могла относиться ученица к своему учителю, если роди-
тели ее относились к нему, будто к сыну? Они не делали никакого различия
между ним и их собственными детьми. Точно так же, как их родные дети,
учитель купался в роскоши, не знал ни нужды, ни забот, связанных с
деньгами. Деньги в этом доме как бы не существовали. То есть денег было
много, очень много, но никто, кроме старика, не знал им цены и не
чувствовал потребности в них. Все подавалось готовым и широкой рукой:
еда, питье, так же как и одежда, и обувь, и роскошный выезд. На каждом
шагу-прислуга. И лошадьми вы можете пользоваться сколько угодно и когда
угодно. А если вы показываетесь в деревне, крестьяне вам кланяются и
снимают шапки. Урожденные графы не могли себя чувствовать лучше, свобод-
ней, быть в большем почете.
Старик приходил с работы, покрытый с головы до ног пылью и мякиной.
Он сбрасывал высокие сапоги, умывался, переодевался и приобретал совер-
шенно другой вид. Усевшись за письменный стол, он брался за почту, кото-
рую привозил верхом мальчишка с сумкой через плечо со станции Баранье
Поле. Просмотрев корреспонденцию, старик подзывал учителя и поручал ему
написать ответы на письма. Учитель делал это быстро, так как понимал
старика с одного взгляда и был в курсе всех дел. Старик не любил повто-
рять что-либо дважды и предпочитал, чтобы желания его угадывались еще до
того, как он их выскажет. Сам ловкий работник, он требовал, чтобы и у
других работа кипела в руках. Покончив с делами, садились обедать. Редко
случалось, чтобы за столом не сидело несколько посторонних. Большей
частью это были соседи, арендаторы или купцы, которые приезжали закупить
пшеницу, овес, гречиху или другое зерно. За столом, как я уже говорил,
царила строгая дисциплина. Никто не смел слова вымолвить, один только
старик гудел, как колокол. Темы его разговоров были неисчерпаемы. По лю-
бому случаю он мог рассказать историю, притчу, найти поговорку, которая
заставляла и посмеяться и призадуматься. Не было второго такого челове-
ка, который обладал бы его умением интересно рассказывать, имитировать,
представлять каждого со всеми его манерами. Это был настоящий талант,
хотя и слыл он странным человеком, чудаком, "свихнутым". И все же купцы
любили иметь с ним дело, потому что слово его было свято и, если он
что-либо продавал, то как бы ни повысилась цена, они могли быть уверены,
что на попятный старик не пойдет. Это была прирожденная честность, чест-
ность, которая не знает уверток и не любит кривых, фальшивых путей. В
торговом мире такого человека за глаза называют сумасшедшим, но предпо-
читают лучше иметь дело с такого рода сумасшедшими, нежели с иным нор-
мальным. После обеда, оставив старика, который беседовал за столом или
толко-
вал о делах со своими гостями, учитель с ученицей отправлялись зани-
маться, готовить уроки, читать, главным образом читать. Они читали все,
что попадалось под руку, - без контроля, без системы, без разбора,
-большей частью романы. Произведения великих классиков-Шекспира, Диккен-
са, Толстого, Гете, Шиллера, Гоголя - читались вперемежку с худшими
бульварными романами Эжена Сю, Ксавье де Монтепена, Ашара, фон Борна и
тому подобных пустых писак. Начитавшись до одури, они отправлялись пос-
мотреть на молотилку или шли в поле поглядеть, как жнут хлеб и вяжут
снопы. И тут их разбирает охота, засучив рукава, самим взяться за дело.
Но смотреть, оказывается, куда легче, чем самому нагибаться, жать хлеб и
вязать снопы, ибо посторонний наблюдатель не обливается потом, на руках
у него не вскакивают волдыри... Зато какой потом прекрасный аппетит!
Придешь домой, поешь простокваши с черным хлебом и отправишься на прогу-
лку в сад. А то велишь заложить фаэтон и едешь с Андреем в какое-нибудь
другое имение или экономию: в Гузовку, в Крутые Горбы, в Закутницы. Или
же заедешь в Баранье Поле к почтмейстеру Малиновскому. И всюду тебя при-
нимают как желанного гостя, не знают куда усадить, ставят самовар, пода-
ют варенье. У почтмейстера сразу на столе появляется бутылка, которую,
потягивая понемножку, выпивает он сам, ибо Малиновский не дурак выпить.
Иногда заглянешь к эконому Доде, который живет здесь же, в господском
дворе. Тут, у Доди, в его маленьком домике веселей, чем у них, в большом
доме, и то, что найдешь у Доди, там никогда не достанешь. Например, где
можно себе позволить полакомиться щавелем с зеленым чесноком, как не у
жены Доди! Или поесть горячую картошку в мундире с солеными огурчиками,
прямо из банки! А сладкие кочерыжки от капусты, которую Додиха шинкует
для закваски! Где еще они могут позволить себе выпить яблочного квасу, у
которого поистине райский вкус! По всему видно, что Додиха очень рада их
приходу, а Додя - тот и вовсе на седьмом небе от счастья . Но эконо м
Додя представляет интерес сам по себе и заслуживает того, чтобы ему пос-
вятили отдельную главу.
71
ЭКОНОМ ДОДЯ
Простой души человек. - Старый Лоев читает историю Петра Великого, а
Додя при этом засыпает. - У Додихи в доме. - Герой пишет трагедию и ро-
маны и не задумывается о собственном "романе"
Эконом Додя, человек богатырской силы, был не столь высок ростом, не
так уж плотен, как ладно скроен и крепко сшит. Был он светловолосый, с
маленькими глазками, которые слегка косили. Плечи-сталь. Грудь - железо.
Руки - молот. Не всякая лошадь могла его выдержать. Он садился на лошадь
и, казалось, прирастал к ней - трудно было определить, где кончается се-
док и где начинается лошадь. Мужики дрожали перед ним и смертельно боя-
лись его руки, хотя дрался он очень редко: когда не находил другого вы-
хода и словами ничего не мог добиться. Достаточно было сказать "Додя
идет", как прекращались всякие разговоры, и мужики, бабы и девки усердно
принимались за работу. Подойдя к работающим, Додя не тратил лишних слов,
он брался за плуг, за серп, за лопату и собственными руками показывал
пример. Обмануть Додю было трудновато, а своровать у него-невозможно. За
кражу самая суровая кара не была слишком велика. Пьянства Додя тоже не
допускал. Выпить рюмку водки-пожалуйста, но напиться и устраивать скан-
далы -не доведи бог!
И представьте, этот вот Додя, богатырь, перед которым дрожала вся де-
ревня, был неузнаваем, когда стоял перед стариком Лоевым. Тут он был ти-
ше воды, ниже травы, держал руки по швам затаив дыхание. Солдат не стоит
перед генералом с таким почтением и страхом, как Додя перед старым хозя-
ином. Попав в деревню мальчишкой, он остался там навсегда; вырастая,
поднимался все выше и выше, пока старик не увенчал его званием эконома,
то есть сделал смотрителем над всеми экономиями. Здесь, в деревне, Додя
женился, получал свое жалование, муку, солому, дрова, обзавелся домом,
садом, двумя дойными коровами-стал настоящим хозяином и отцом семейства.
И все же в присутствии старого Лоева он не смел присесть даже на минут-
ку. Один только раз ему довелось посидеть в присутствии хозяина, и то
случилось нечто такое, что Додя запомнил на всю жизнь.
Я, кажется, уже упомянул о том, что старый Лоев любил просвещать каж-
дого, делиться своими знаниями. Однажды, это было в долгий зимний вечер,
Додя, как обычно стоя перед стариком навытяжку, отдал рапорт об экономи-
ях и ждал, чтобы ему разрешили удалиться. Однако старик был в хорошем
расположении духа, и ему хотелось потолковать о всяких посторонних ве-
щах, не только об экономиях, но и, например, о соседях поляках. Посте-
пенно он коснулся и Польши и польского восстания. От Польши старик пере-
шел к России, к русской истории и к Петру Великому. А так как на столе
перед ним лежала русская история в переводе Манделькерна на древнеев-
рейский, то он принялся читать, переводя Доде историю Петра Великого на
еврейский язык. Читая, Лоев велел эконому присесть. Но Додя не посмел.
Тогда старик повторил приказание, и он вынужден был сесть. Присел Додя у
самой двери под старыми стенными часами. Так как голова его не привыкла
к такого рода лекциям, да к тому же он еще и сидел, то немудрено, что
глаза его стали слипаться, он понемногу задремал и, наконец, уснул под
чтение старика сладким сном. Теперь оставим Додю, пусть спит в свое удо-
вольствие, и скажем несколько слов о деревенских стенных часах.
Это были старые искалеченные часы, давно отслужившие свой век, кото-
рым впору было покоиться на чердаке среди всякого ненужного хлама. Но
старый Лоев питал особое пристрастие к старым вещам, например, к древне-
му стертому зеркалу, которое показывало два лица вместо одного, к ветхо-
му полуразвалившемуся комоду, в котором выдвинуть ящик было не менее
трудно, чем рассечь Чермное море, и к прочей рухляди. Так, у него на
столе с незапамятных времен стояла старомодная чернильница-стеклянный
сапожок в черной деревянной мисочке с песком. Ни за какие блага нельзя
было склонить старика выбросить эту чернильницу н заменить ее новым при-
личным письменным прибором. Дело тут не в скупости. Старик вовсе не был
скупым. Наоборот, если уж он покупал что-нибудь, то самое лучшее и самое
дорогое. Ему только трудно было расстаться со старой вещью. То же проис-
ходило и с часами, которые, отслужив свой век, стали нуждаться в доба-
вочном грузе. Время от времени к гирям подвешивали все новый груз. Соби-
раясь бить, часы эти хрипели, задыхаясь, как страдающий астмой старец,
которому трудно откашляться. Зато если они уже били, то звонко, как цер-
ковный колокол: бом! бом! Бой этих часов слышен был во дворе.
Теперь вернемся к Доде. Додя спит, а старик читает историю о Петре
Великом и его жене. Вдруг часам вздумалось пробить десять. Спросонья До-
де померещилось, что на току пожар. Он порывисто вскочил и закричал:
"Воды!" Испуганный старик бросил книгу и уставился сквозь очки на Додю.
Этот взгляд, говорил потом Додя, он не забудет и на смертном одре.
Шолом любил Додю за его непосредственность и доброту. Он был убежден,
что этот простой души человек за всю свою жизнь ни разу не солгал. Его
верность и привязанность к хозяину и его семье не имели границ. А так
как учитель был у них как родной, то Додя считал и его членом семьи и
готов был за него в огонь и в воду. В глазах Доди всякий, кто имел отно-
шение к семье Лоева, являлся существом высшего порядка, во всяком случае
не таким, как все прочие люди. Семью Лоева он просто обожествлял. Это
распространялось и на учителя. В жаркие летние дни, в долгие зимние ве-
