чера учитель и его ученица любили забираться к Доде с Додихой. Там, в
маленьком домике с низко нависшим потолком, до которого можно рукой дос-
тать, они чувствовали себя лучше, чем дома. Щавель и молодой чеснок ле-
том, горячий картофель в мундире с солеными огурчиками или с холодной
квашеной капустой зимой имели особую прелесть и казались в тысячу раз
вкуснее изысканных блюд, которые подавались дома. А дни, когда Песя, же-
на Доди, пекла коврижки или топила гусиное сало, были для молодых людей
настоящим праздником. Что может быть лучше горячей коврижки, только что
вынутой из печи, или свежих жирных шкварок, таявших во рту, как манна
небесная *, которую евреи вкушали в пустыне!
Чаще всего они приходили в гости к Доде и Додихе зимой, когда окутан-
ные снегом деревья походили на окоченевших мертвецов в саванах. В это
время деревня теряет свою летнюю привлекательность, свое очарование и
остается только забраться к Доде в его жарко натопленный домик и наслаж-
даться Песиными яствами. Вокруг мертвая тишина. Глубокий снег. Никто не
приходит. На душе легкая грусть. Тоскливо. Разве только велишь Андрею
запрячь лошадей в розвальни, тепло укутаешься, укроешься овчиной и ка-
тишь из одного фольварка в другой. Там для тебя ставят самовар, попьешь
чаю и едешь обратно.
Зима, впрочем, имеет и свои достоинства. Остается много времени для
чтения и письма. За те без малого три года, что наш герой провел в де-
ревне, он написал гораздо больше, чем впоследствии за десять лет, когда
стал уже Шолом-Алейхемом. Никогда ему так легко не писалось, как в то
время. А писал он целыми ночами длинные душераздирающие романы, крикли-
вые драмы, запутанные трагедии и комедии. Мысли лились у него, как из
бочки. Фантазия била фонтаном. Для чего все это пишется, он никогда себя
не спрашивал. Как только "вещь" была закончена, он читал ее своей учени-
це, и оба приходили в восторг, оба были уверены, что произведение вели-
колепно. Но ненадолго. Стоило учителю закончить новую "вещь", как уже
эта, последняя, становилась мастерским произведением, а первая тускнела
и блекла. Она находила свой конец в печке, и таким образом погибли в ог-
не не одна дюжина романов и не один десяток драм...
Что парню на роду написано быть писателем, в этом учитель и его уче-
ница ничуть не сомневались. Они постоянно говорили об этом, мечтали,
строили воздушные замки. Обсуждая планы разнообразных произведений, они
о своих личных планах и не задумывались. Об этом и разговора не было.
Юноше и девушке никогда и в голову не приходило признаться друг другу в
своих чувствах или задуматься над судьбой своего собственного романа.
Понятие "роман" было, видно, слишком шаблонно, слово "любовь" - слишком
банально для выражения тех чувств, которые возникли и расцвели между
этими двумя юными существами. Их взаимная привязанность была настолько
естественна, что казалась понятной сама собой. Не придет же в голову
брату объясниться в любви своей сестре! Боюсь, я буду недалек от истины,
если скажу, что посторонние люди гораздо больше знали и говорили о рома-
не молодых людей, чем они сами. Уж очень они были юны, наивны и счастли-
вы! На их небе не появлялось ни облачка. Никто им не мешал, и они оста-
вались беспечными. За три года знакомства они ни разу не подумали о воз-
можности разлуки. И все же настал день, когда им пришлось расстаться.
Пока не навсегда-ненадолго.
Это случилось, когда герой должен был явиться на призыв.
72
ПРИЗЫВ
Бесконечные толки о призыве. -Герой прощается с ученицей и везет из
Софиевки письмо к предводителю. - Мечты в пути. - Письмо оказывает свое
действие. -До его номера не дошло. - История с сыном-калекой. - Учитель
возвращается в деревню, но мечты его все же не сбываются
Можно с уверенностью сказать, что в течение упомянутых трех лет не
было дня, когда в доме не склонялось слово "призыв". Для старого Лоева
мысль о призыве была своего рода болезнью, манией, которая не давала ему
покоя ни днем, ни ночью. Призыв уже обошелся ему в целое состояние. Ка-
ким образом? Сын его Иошуа должен был явиться на призыв; тогда отец пер-
вым делом отправился в Черниговскую губернию, проканителился там немало
и, измучившись вконец, купил "квитанцию". Это была одна из считанных
"зачетных квитанций", которые освобождали от призыва, то есть тот, кто
представлял такую квитанцию, мог считать себя свободным от военной служ-
бы и зачислялся в ополчение. Стоимость этой квитанции представляла целое
состояние. Для родного ребенка старому Лоеву ничего не было жаль.
Когда с квитанцией было покончено, началась новая история. Разрази-
лась русско-турецкая война, и поговаривали, что очередь дойдет и до
ополченцев. Следует, стало быть, своевременно обеспечить сына "белым би-
летом". Ополченцу пришлось явиться в присутствие для освидетельствования
здоровья, чтобы определить, годен ли он в солдаты. Оказалось, конечно,
что в солдаты он не годится, и ему выдали "белый билет", то есть забра-
ковали, слава богу. Впрочем, его не только забраковали при призыве, его
пришлось после в спешном порядке отправить в теплые края-в Ниццу, Менто-
ну-лечиться, так как он был болен тяжелой сердечной болезнью, от кото-
рой, как мы увидим дальше, через несколько лет и умер. А пока в доме
творилось нечто невообразимое: ездили в Киев, заводили знакомства с исп-
равником, с предводителем дворянства, с врачами. Чиновники присутствия
без зазрения совести брали "взаймы"; добрые приятели и советчики тоже не
упускали случая погреть руки. Деньги из Лоевых выкачивал всякий, кому не
лень. Одним словом, в доме только и толковали, что о призыве.
Когда пришло время призываться и герою этой биографии, старый Лоев
занервничал. Прежде всего он добился, чтобы учителя своевременно вычерк-
нули из списков в его родном городе Переяславе и приписали к Каневскому
присутствию, где у Лоева была "рука" и где он был в силах "что-нибудь"
сделать. Мне кажется, родной отец не мог бы так заботиться о сыне, как
старый Лоев заботился об учителе. Больше того, сам учитель так не боялся
призыва, как семья Лоева. Парню поездка в Канев и явка в присутствие
представлялась праздником. Он заказал себе пару больших сапог, солдатс-
кий башлык и был хоть сейчас готов на службу. Он был уверен, что выдви-
нется, отличится перед начальством и вскоре станет унтер-офицером или
фельдфебелем - выше этого ведь еврею ходу не дадут. Однако, когда дошло
до дела и нужно было отправиться в путь, учитель вдруг утратил весь свой
задор. К стыду своему, он должен признаться, что, когда пришло время
прощаться с семейством Лоевых, быть может навсегда, сердце его сжалось,
и, спрятавшись у себя в комнате, он зарылся лицом в подушку и заплакал
горькими слезами.
Он не один плакал в этом доме. Ученица в своей комнате плакала еще
горше. Глаза ее распухли от слез, и она в тот день не могла выйти к обе-
ду. Под предлогом сильной головной боли она оставалась весь день у себя
и никого не хотела видеть.
Печальным, очень печальным было прощание. В доме царил траур, а на
душе было пусто и темно. Когда Шолом уже сидел в фаэтоне и кучер Андрей
потянулся за кнутом, юный герой в последний раз посмотрел на окна и уви-
дел пару заплаканных глаз, которые говорили яснее всяких слов: "Счастли-
вого пути, милый, дорогой! Приезжай поскорее, потому что я без тебя жить
не могу..."
Слова эти герой ощутил всей душой, и глаза его ответили: "Прощай, ми-
лая, дорогая! Я вернусь к тебе, потому что и я жить без тебя не могу". И
только теперь почувствовал он, как крепко привязано его сердце к дому,
который он оставляет, и что нет в мире такой силы, которая могла бы
оторвать его от ученицы, разве только смерть. Воображение Шолома разыг-
ралось, разгоряченная фантазия подхватила его на свои крылья, и он раз-
мечтался о том, как по возвращении прежде всего откроется ей, а потом ее
отцу и матери; как он обратится к старику со словами: "Я люблю вашу
дочь, и делайте со мной что хотите!" Старик обнимет его и скажет: "Хоро-
шо, что ты мне сказал, я давно этого жду". И начинаются приготовления к
свадьбе. Приглашают портных из Богуслава и Таращи шить платья для жениха
и невесты, пекут коврижки и варят варенье. За родственниками жениха по-
сылают стоящую в сарае большую карету, которой пользуются в самых тор-
жественных случаях. И вот приезжают отец, дядя Пиня и остальная родня.
Неизвестно откуда является на свадьбу и Шмулик, тот самый Шмулик, кото-
рый жил у раввина, "сирота Шмулик", рассказывавший такие чудесные сказ-
ки. Расцеловавшись с женихом, он обращается к нему: "Ну что, Шолом, не
говорил ли я, что клад будет твоим!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эти сладкие детские мечты, золотые мальчишеские грезы не оставляли
его во все время пути в Канев. Остановившись у родственника старого Лое-
ва, богача-горбуна Боруха Перчика, содержателя винного погреба для поме-
щиков, он тут же занялся своими делами и первым делом передал предводи-
телю письмо. В этом письме Лоев писал, что посылает на призыв учителя
своей дочери и надеется не позже чем через неделю увидеть его снова у
себя... Предводитель прочитал письмо и произнес одно только слово: "Хо-
рошо..." Этого было достаточно, чтобы герой мог чувствовать себя спокой-
но. Он пошел на призыв, тянул жребий и вытянул номер 285. Номер оказался
не таким уже большим, однако на цифре 284 призыв закончился... И учитель
оказался свободным. Благодаря ему освободились еще несколько человек с
далекими номерами, и велика была в тот год радость в городе Каневе.
К радостному исходу "призыва" в Канев приехал и отец рекрута вместе с
дядей Пиней, у которого там, если я не ошибаюсь, жил родственник, и ра-
дость таким образом увеличилась вдвое. Борух Перчик неплохо поторговал
вином, а виновник торжества послал в Софиевку через станцию Баранье Поле
такую депешу: "Поздравьте, до меня не дошло. Свободен. Завтра утром вы-
езжаю".
Прошло, однако, не одно утро, прежде чем наш герой смог выехать из
Канева. Нашелся некто Вышинский, или Вишневский, у которого забрали в
солдаты больного сына. И отец стал кричать повсюду: "Как, мой сын, убо-
гий, пойдет служить вместо богатеньких сынков, которые сыплют деньгами?!
Я знаю тайну, почему господин предводитель забривает калек!.." Отец рек-
рута грозил, что этого дела так не оставит. "Я отдам, - кричал он, - под
суд и предводителя, и докторов, и все присутствие!"
Свободным Шолом почувствовал себя только тогда, когда он уже сидел в
фаэтоне, который выслали ему навстречу на станцию Мироновка, и когда ку-
чер Андрей передал ему привет от всего дома и сообщил, что все, слава,
богу, здоровы и все в полном порядке. "Все благополучно!"-закончил Анд-
рей и принялся по-своему объясняться с лошадьми. А лошадки понимали его
и несли фаэтон как по воздуху. Теплый, мягкий осенний день, солнце не
жжет, а гладит, ласкает. Глаза смежаются, и приходят мечты, и воздвига-
ются воздушные замки, золотые замки. Сейчас он будет дома. И как только
приедет, он раскроет перед Лоевым свои карты: "Знайте, я люблю вашу
дочь, а дочь ваша любит меня..." Уже скоро... Еще полчаса, еще четверть
часа... Вот уже знакомое Баранье Поле, лес, пашня, кладбище, ветряки,
похожие издали на махающих руками великанов: "Сюда! Сюда!" Еще несколько
минут, и вот уже двор, большой белый дом и два его крыльца. Едва ли ра-
дость бывает большей, когда родной сын приезжает свободным в свой дом к
отцу и матери. Герой без конца рассказывает о призыве, словно об исходе
из Египта, Но самого важного, к чему все время готовился, он не сказал и
своих карт перед старым Лоевым не раскрыл. Это он отложил на завтра, на
будущее. Но проходили день за днем, неделя за неделей, и совсем неожи-
