нижней части города, называемой Подолом, где разрешалось жить евреям. Я
говорю - "разрешалось жить евреям", но должен тут же оговориться, чтоб
не подумали, упаси бог, что любому еврею разрешалось там жить. Ничего
подобного. Там могли жить только те евреи, которые имели "правожи-
тельство". Например, ремесленники, приказчики, служившие у купцов первой
гильдии, николаевские солдаты и те, чьи дети обучались в гимназии. Все
прочие евреи пробирались сюда контрабандой, на короткий срок, и жили в
великом страхе, пользуясь милостью дворника, "господина околоточного"
или "господина пристава". И то до поры до времени, до первой облавы,
когда солдаты и жандармы нападали посреди ночи на еврейские заезжие до-
ма. На их языке это называлось "произвести ревизию". Если они обнаружи-
вали контрабандный товар, то есть евреев без "правожительства", то пос-
ледних сгоняли, словно скот, в полицию и выпроваживали с большим пара-
дом, то есть вместе с ворами отправляли по этапу домой, в те города, где
они прописаны.
Это, однако, никого не удерживало от поездки в Киев. Как гласит русс-
кая пословица: "Волков бояться - в лес не ходить". Облав действительно
боялись, но в Киев ездили. О том, чтобы "ревизия" сошла благополучно и
чтобы, упаси бог, не обнаружили "запрещенного товара", заботился сам хо-
зяин заезжего дома. Как же он это делал? Очень просто: хозяин заезжего
дома подмазывал кого следует. Он заранее знал, когда нагрянет "ревизия",
и находил выход из положения. "Запрещенный товар" засовывался на чердак,
в погреб, в платяной шкаф, в сундук, а иной раз в такое место, что нико-
му и в голову не придет искать там живого человека. Забавнее всего, что,
вылезши на свет божий, те самые люди, которые лежали в такого рода тай-
никах, старались превратить всю историю в шутку, как будто они дети, иг-
рающие в прятки, а в худших случаях, вздохнув, утешали себя: "Э, мы пе-
реживали времена и похуже, бывали тираны и покруче!"
Автор этого жизнеописания в первый свой приезд в великий святой Ки-
ев-град имел честь и удовольствие вместе с еще несколькими евреями дро-
жать на чердаке заезжего дома Алтера Каневера. Было это в темную зимнюю
ночь. Так как "ревизия" оказалась внезапной, то мужчины едва успели на-
тянуть на себя, извините за выражение, подштанники, а женщины - нижние
юбки. Счастье, что "ревизия" на этот раз длилась недолго, не то бы они
совершенно закоченели на чердаке. Зато какая наступила радость, когда
хозяин заезжего дома Алтер Каневер, почтенный человек с белой бородой,
обратился к ним со странной речью в рифму:
- Евреи, будьте как дома, вылезайте из соломы! Черти убрались нато-
щак, освобождайте чердак!
Переполох закончился общим весельем-подали самовар, пили чай с сушка-
ми и рассказывали всяческие небылицы! Веселье, однако, было омрачено
тем, что хозяин заезжего дома наложил на своих постояльцев нечто вроде
контрибуции - полтора целковых с головы, чтобы покрыть расходы по реви-
зии. Не помогли даже протесты женщин. Они, бедняжки, доказывали, что с
них ничего не следует брать, так как они приехали сюда не ради удо-
вольствия, не ради дел и заработков. Они приехали к профессору лечиться.
И пошли тут у них разговоры о докторах и профессорах. Каждая расска-
зывала о своей болезни и называла профессора, к которому она приехала.
Оказывается, все приехали к одному и тому же профессору и у всех одна и
та же болезнь. Каким бы недугом ни страдала одна, точно такой же оказы-
вался и у всех остальных женщин. Но удивительнее всего, что женщины,
сколько ни есть, говорили разом и все же ухитрялись слышать друг друга.
Некоторые зарисовки этой ночи автор настоящих воспоминаний использовал
впоследствии в одном из ранних своих произведений, назвав его "Первый
вылет" (история о том, как два юных птенца впервые вылетают на свет бо-
жий).
Так наш герой провел первую ночь в великое святом Киев-граде. Наутро
он пошел представляться великим светилам, что сияют нам с высоких небес,
иначе говоря, нашим знаменитостям, просветителям, поэтам, из которых ему
известен был в Киеве пока лишь один. Это был популярный поэт, писавший
на древнееврейском языке под псевдонимом Иегалел. К нему-то и хотел доб-
раться герой и добрался. Но не так легко, как это могло показаться с
первого взгляда. После долгих расспросов герой узнал, что в Киеве су-
ществует миллионер Бродский, а у этого Бродского на Подоле мельница. При
мельнице есть контора. В этой конторе служат разного рода люди. Среди
них есть кассир, фамилия которого Левин. Этот-то И. Л. Левин и есть зна-
менитый поэт Иегалел. Вот тут и начинается канитель.
Не каждый может получить доступ на мельницу Бродского. Туда может по-
пасть только тот, кто имеет какое-нибудь отношение к зерну, к муке. "Ко-
го вам нужно?"-"Известного поэта Иегалела".-"Здесь нет такого". Какой-то
маклер по пшенице нашел даже повод для плоской остроты. Он спросил юно-
шу: "Разве сегодня начало месяца, что вы читаете молитву "Галел"? *"
Но господь сотворил чудо - вошел долговязый, худой человек с длинным
носом, морщинистым лицом и с несколькими желтыми пеньками во рту вместо
зубов. В рваном пальто и выцветшей шляпчонке, с огромным дождевым зонти-
ком из серой парусины в руках он походил на всемирно известного Дон-Ки-
хота. Оказалось, что этот Дон-Кихот всего-навсего бухгалтер, но работает
он на мельнице вместе с знаменитым поэтом Иегалелом. Узнав, кого спраши-
вает юноша, долговязый взял его за руку и, не говоря ни слова, повел в
контору. Там он поставил в угол свой большой дождевой зонтик, сбросил с
себя пальто и остался в коротком пиджачке с протертыми локтями; ноги у
него были выгнуты колесом, иначе он был бы еще выше. После нескольких
обычных фраз, которыми люди обмениваются при первом знакомстве, длинный
бухгалтер внезапно вырос в глазах юноши еще на целую голову. Оказалось,
что он был лично знаком с человеком, который в то время казался юноше
чуть ли не посланцем божьим, ни более ни менее как с самим Богровым, ав-
тором книги "Записки еврея". Бухгалтер служил вместе с ним в одном банке
в Симферополе.
- Вот как? 3начит, вы знали Богрова лично? - с воодушевлением пересп-
росил юноша.
- Чудак человек! Вам же говорят, что мы с ним служили в одном банке,
в Симферополе, а вы сомневаетесь...
- И вы сами с ним разговаривали?
- Так же, как вот теперь с вами. Не только разговаривали, но даже в
карты играли, в преферанс. Любит картишки Григорий Исаакович, ох, лю-
бит!.. То есть он не картежник, но любит перекинуться в картишки, в пре-
ферансик сыграть... Почему бы и нет? Ох, этот преферансик!..
Подняв тощую, костлявую руку с протертым локтем, он сморщил свое и
без того сморщенное лицо и, описав носом полукруг, обнажил желтые пеньки
своих бывших зубов. Это должно было означать улыбку. Но тут же он снова
стал серьезен и, поглядев куда-то вдаль сквозь очки, почесал у себя за
воротником и заговорил о Богрове с уважением:
- Большой человек-Григорий Исаакович! Шутка ли сказать- Григорий Иса-
акович! Ого, очень большой человек! Много выше вашего знаменитого поэта
Иегалела. Этот мал... этот совсем крошечный!-И он показал рукой, какой
Иегалел крошечный.
В это мгновенье отворилась дверь и в комнату вошел маленький, плотный
человечек с круглым брюшком и косящими глазами. На первый взгляд рядом с
долговязым и худым Дон-Кихотом он выглядел как Санчо Панса, его оружено-
сец. Не поздоровавшись, Санчо Панса пробежал мимо собеседников и скрылся
за решеткой в соседней комнате.
- Это он и есть, ваш поэт Иегалел. Можете пройти к нему, если хотите.
Не такой важный барин...
Из этих слов, а также из предыдущего сравнения с Богровым, было ясно,
что бухгалтер с кассиром живут словно кошка с мышью. Но от этого поэт
ничего не потерял в глазах своего пламенного поклонника. В трепете, с
бьющимся сердцем Шолом, глубоко почтительный, переступил порог соседней
комнатки. Известного поэта он застал в поэтической позе со скрещенными
на груди руками - ни дать ни взять Александр Пушкин или по меньшей мере
Миха-Иосиф Лебензон. Он был, видно, в весьма приподнятом поэтическом
настроении, так как расхаживал взад и вперед по комнате со скрещенными
на груди руками, почти не замечая своего юного почитателя и на его при-
ветствие ответил только сердитым взглядом косящих глаз. Пригласить гостя
сесть, расспросить, кто он такой, откуда, зачем пришел, здесь явно не
собирались. Наивный почитатель был уверен, что таковы все поэты, Алек-
сандр Пушкин тоже не отвечал на приветствия. Парню, конечно, не достав-
ляло удовольствия стоять болваном у двери, но ничего не поделаешь. Оби-
деться ему и в голову не приходило - ведь перед ним не простой смертный,
а поэт. Зато несколько лет спустя, когда наивный почитатель сам стал пи-
сателем, и не только писателем, но и редактором ежегодника ("Еврейская
народная библиотека"), и поэт Иегалел принес ему фельетон-его бывший по-
читатель и нынешний редактор Шолом-Алейхем напомнил ему их первую встре-
чу и изобразил вышеописанную сцену. Поэт покатывался со смеху.
Сейчас, однако, Шолому было не до смеха. Можно себе представить, с
какой горечью в сердце ушел он от поэта. Этим злоключением, однако, его
первый вылет не кончился. Настоящие бедствия, которые ему суждено было
претерпеть в его первом большом путешествии, только начинались.
75
ПРОТЕКЦИИ
Хозяин заезжего дома толкует о протекциях. - Герой делает визит ки-
евскому казенному раввину *. - Его направляют к "ученому еврею" при ге-
нерал-губернаторе. - Рассеянное существо. - Протекция к известному адво-
кату Купернику *
Чужой человек в большом городе, как в лесу. Нигде не чувствуешь себя
так одиноко, как в лесу. Никогда и нигде герой этого жизнеописания не
чувствовал себя так одиноко, как в ту пору в Киеве. Люди в этом большом
городе как бы сговорились не оказывать юному гостю и признаков гостепри-
имства, - ни капли теплоты. Все лица нахмурены. Все двери закрыты. Пусть
бы хоть люди, что мельтешили перед глазами, не были так разодеты
по-барски в дорогие шубы, не носились бы в великолепных санях, запряжен-
ных горячими рысаками! Пусть бы хоть дома не отличались такой роскошью и
великолепием. Пусть бы лакеи и швейцары у дверей не смотрели так нагло и
не хохотали прямо в лицо. Все бы Шолом простил, только бы над ним не
смеялись. А ему как назло казалось, что все смеются над ним, все, даже
хозяин заезжего дома Алтер Каневер, который был в чести у начальства
только благодаря тому, что его постояльцы не имели "правожительства" и
не смели приезжать в святой Киев-град.
Разговаривая, этот человек имел привычку глядеть не в глаза собесед-
нику, а куда-то мимо него, и легкая усмешка играла при этом в его седых
усах. К юному постояльцу он ухитрялся обращаться ни на "ты", ни на "вы";
ловко изворачиваясь, как акробат, он обходился вовсе без этих слов. Пе-
редаю здесь один разговор между старым седовласым хозяином заезжего дома
и его юным постояльцем.
Старик, усмехаясь, смотрит вниз и, скручивая цигарку, говорит визгли-
вым сладеньким голоском.
Х о з я и н. Что слышно?
П о с т о я л е ц. А что может быть слышно?
Х о з я и н. Как дела?
П о с т о я л е ц. Какие могут быть дела?
Х о з я и н. Я хочу сказать, что мы тут в Киеве делаем?
П о с т о я л е ц. Что же делать в Киеве?
Х о з я и н. Вероятно, ищем чего-нибудь в Киеве?
П о с т о я л е ц. Чего же искать в Киеве?
Х о з я и н. Занятие или службу?
П о с т о я л е ц. Какую службу?
Х о з я и н. По рекомендации, по протекции. Мало ли как!
П о с т о я л е ц. К кому протекция?
Х о з я и н. К кому? Хотя бы к раввину.
П о с т о я л е ц. Почему именно к раввину?
Х о з я и н. Ну, тогда к раввинше...
Тут хозяин первый раз за все время поднимает глаза на собеседника и
