какое-то собачье ощущение. Я знаю что-то, и могу объяснить, почему это так,
найти аргументы (как правило, я их нахожу), но я как-то не озабочен их наличием
или отсутствием. Я все равно знаю, хотя мне никто ничего не объяснял. А раньше я
должен был вспомнить и подумать, как правильно ответить.
Другое - тоже личное, субъективное ощущение - оно касается моего контакта с
сыном. Я уже давно замечаю как бы перегородку между поколениями. Мы, так
сказать, еще представляем интеллектуальное направление, поколение с
интеллектуальной закваской - все взвешено, дозировано. А у нового поколения этой
закваски, где все проработано головой, вроде бы и нет. Но непосредственное,
изначальное значение -неизмеримо тоньше того, что дает интеллектуальная
закваска. Его спрашиваешь, а ответ уже готов, хотя он никогда об этом не говорил
и этого не обдумывал. То есть, получается, что и без учебы есть знание, и это
знание не литературного происхождения. В нашем поколении может происходить
постепенное перетекание умственного знания в интуитивное, а может быть, это все
же именно умственное знание, которое, суммируясь, лишь выглядит интуитивным. Но
у моего сына это точно не умственное знание, а интуитивное ощущение, - гораздо
более точное. Художественная литература интересует его в гораздо меньшей
степени, нежели какая-нибудь конкретная литература про то, чем он в данный
момент заинтересован. Восточная литература, философия - все, чем я
заинтересовался практически уже около сорока, его интересует изначально. Этот
круг уже давно открыт ему сам по себе, в него не надо было входить, его не надо
было расшифровывать. Он был сразу готов и открыт. Странная вещь: у него интерес
к Востоку с детства, с самого раннего детства, какая-то страшная
заинтересованность Китаем, Японией, - всем тем, что формально ничего
располагающего к такой заинтересованности не давало. Китай был забракован
интеллектуально из-за той чудовищной атмосферы, которая еще и сегодня не ясна. И
тем не менее был интерес к тому, а не к этому миру. Все развитие негативного и
позитивного, воплощенное в характере рок-музыки и искусства в целом, - это
развитие идет к тому, чтобы не произносить длинных монологов и объяснений, но
сразу давать парадоксальные, но вместе с тем естественные (а не мучительно
высиженные) решения.
Так что в таком смысле смена эпох безусловно есть, но она наступает
128 Беседы с Альфредом Шнитке
не мгновенно, а постепенно проявляется в преобладании чего-то одного над другим.
Можно сказать, что в целом вроде бы привыкая к интуитивному развитию, люди
все-таки еще склоняются к уже ушедшему. Еще есть неопределенность. Но поворот в
эту сторону безусловен. Оживление того, что было сто лет назад, - например,
интерес к Блаватской. А вообще у меня ощущение, что все в истории бесконечно и
ничто не имеет окончательного качества и определения. Это только с каждой
сегодняшней точки зрения кажется, что теперь, наконец-то, уже установилась
полная ясность, но потом проходит семьдесят лет, и все абсолютно меняется, и
опять приходит то, что уже давно, казалось, перестало существовать.
- Какие события XX века были, с твоей точки зрения, важнейшими? Какое событие -
культурное, научное, социальное - более всего повлияло на твое творчество,- и
способны ли вообще такие события повлиять на искусство? Наше столетие выдвинуло
новые представления о времени, пространстве, теорию относительности. Получило ли
это какое-то отражение в твоей музыке?
А.Ш. Мне трудно сказать о каком-то едином влиянии чего-то одного, но я могу
назвать ряд вещей, которые оказали сильное влияние. Одним из
Беседы с Альфредом Шнитке 129
сильнейших "впечатлений", извини, была все же атомная бомба - и все последствия,
моральные прежде всего. Тогда казалось, что все опасности, ужасы и еще более
страшные бомбы и оружие - все это уже неустранимо; сила оружия как бы все
обесценила. В каком-то смысле это так, но все же не все обесценилось. Такого
безысходного трагизма, который навевался реальностью лет 25-30 назад, сейчас
вроде нет - хотя реальное количество всеобщих опасностей не уменьшилось, но
моральное напряжение немного ослабло.
Очень большое впечатление на меня оказало и сейчас оказывает растущее во мне
ощущение разной длительности одного и того же времени. Время - для меня во
всяком случае - имеет два круга развития в жизни. Один - большой, который как бы
закончился в 1985 году, и второй круг, который снова начался после этого. Сейчас
для меня каждый день -это очень большой срок, который вмещает очень много. Это
ощущение -опять изначальное, как бы из детства пришедшее (хотя детства второго
не
Беседы с Альфредом Шнитке 130
было). Это новое ощущение опять расширяющегося времени очень много мне дано. У
меня прежде было постоянное чувство какой-то усталости, как бы жизнь
"доканывала", и так уже все надоело, и так много было всего, и все уже было... А
вот сейчас вновь появилась оценка различных явлений не только в их общей связи,
но и каждого по отдельности. И это удлиняет переживание каждой секунды. Я ее,
каждую секунду, ощущаю не как песчинку, не как миг. Это часть времени, это -
нечто. А я давно уже потерял ощущение этого нечто. Я и сейчас часто, быстро и от
многого устаю, но эта усталость не носит характера вековой или десятилетней
усталости. Эта
усталость, которая очень сильна, она как как бы заслоняет все. Но достаточно
забыть о ней. Поэтому у меня совершенно изменившееся отношение ко времени.
Я стал чувствовать, в частности, что время для разных людей и даже для одного
человека в разные годы его жизни - совершенно разное по длительности и по темпу.
Это время - бесконечно разное, хотя у него одинаковые секунды. Они щелкают
одинаково, но это - такое расстояние, а то - другое. Поэтому у меня приблизилось
ощущение, что оно, наверное, эйнштейновское, что время - относительно. Я стал
лучше понимать это, потому что испытал на себе, что секунды бывали в моей жизни
разными, -а значит, приблизился безо всякой техники и межпланетных полетов к
этому пониманию времени.
- Помнишь Круг чтения Льва Толстого: прижизненное издание, включающее выписки из
книг разных философов и писателей? Каков твой "круг чтения"? Выписываешь ли ты
что-нибудь, что необходимо для работы или просто для жизни? Есть ли вообще такие
тексты, формулы, правила, которые ты постоянно повторяешь или к которым ты
постоянно обращаешься? Какого рода литературу ты предпочитаешь: беллетристику,
эссеистику?
А.Ш. В принципе я был бы склонен к тому, чтобы делать выписки, систематизировать
жизнь всеми путями, в том числе и путем выписок. Но это только в принципе. А
реально мне это не удавалось никогда, а сейчас я бы не стал к этому и стремиться
- как, впрочем, и ни к чему другому, и к чему я раньше в жизни стремился. У меня
- в продолжение того, что я говорил,-появилось такое осознание некоторой
конечности и вместе с тем бесконечности знания. Конечность проявляется в том,
что ты как бы не можешь вместить больше, чем определенное количество: если ты
узнал чего-то больше, то наверное ты потеряешь нечто другое, что ты прочитал или
узнал раньше, оно уйдет немножко дальше ы тень, оно перестанет иметь важное
значение. Есть как бы конечная доза или норма знаний. Хотя, конечно, эта доза -
относительна, потому что известно, что умирающие в последнюю секунду все, что
они видели, знали, говорили, делали, слышали, - еще раз переживают. Оказывается,
что они вспоминают все, в том числе и то, что их сознательная память уже не
помнит. А подсознание все это помнит.
Но независимо от этого я понял, что опора на систематизированное
Беседы с Альфредом Шнитке 131
знание с цитатами, именами, книгами, с долго выстраиваемым внутренним миром (ты
как бы строишь в себе целое государство, целый мир) - для меня была бы ошибкой.
Потому что человеческое сознание имеет одну особенность: чем больше из
неосознанно знаемого человеком перетягивается в область осознанного знаемого,
тем больше это осознанно познаваемое теряет некую незримую неуловимую часть,
которая как тень сопровождает мысль, когда она еще не откристаллизовалась. Само
слово "кристаллизация" - уже в известном смысле ограничение этого бесконечного
стороннего мира. А когда он кристаллизуется, от него вся шелуха отходит. Но
вместе с этой шелухой отходит и бесконечное количество нераскрытых возможностей,
и в этом - опасность кристаллизации. Знание, когда оно приходит к
кристаллизации, очень многое теряет, приобретая. Потому что кристалл - это
яркое, сверкающее и неуязвимое нечто. Но вместе с тем это - кристалл, а не живое
что-то, неорганическое, изменчивое. И поэтому я отдаю предпочтение не
энциклопедически систематизированному знанию, а тому знанию, которое есть у
человека как будто бы не знающего. Это знание приобрело для меня большее
значение.
Что касается чтения, то - как ни странно - раньше я меньше читал, и мне меньше
это было нужно, чем сейчас. Помню, я очень увлекся восточными понятиями, и
наступил момент, когда все в литературе перестало быть интересным, оказалось
второстепенным и несерьезным, а серьезным стало кое-что из философской
литературы. Я в этот момент как-то потерял ощущение жизненности и жизненной
обусловленности беллетристики. И она перестала для меня наполняться ежесекундным
смыслом при чтении. В ней мне недоставало кристаллизованного, проясненного,
окончательного знания.
Но сейчас я опять вернулся к тому прежнему ощущению, когда при чтении
философской литературы я нeoднокpaтно испытываю разочарование. Я, как и многие
сейчас, выписываю журнал Вопросы философии. И вот я открываю его и глубоко
разочаровываюсь в Ницше, который на меня производил абсолютно гипнотическое
впечатление (я много его не читал, но кое-что читал). Но сейчас мне это кажется
такой несерьезностью, такой поверхностной вещью... и я просто не стал его
читать.
Но мне показалось, что недостаточно серьезен и Соловьев, то есть его серьезность
- это систематизирующая серьезность, которая намного выше Ницше. Но даже здесь
мне показалось, что это уже прошедшее. Даже Соловьев, который должен был
открыться и поразить,- и во многом он открылся и поразил, но все-таки некоторое
впечатление усталого и уже непереваренного сознанием - осталось.
Я думаю, сейчас изменилось мое отношение к философии в принципе. Философия,
растворенная в Библии, в которой есть все, в том числе и философия,- она не
потеряла своего смысла, но философия систематизирующая, как бы она ни была
высока, для меня свой смысл в какой-то мере потеряла, или на сегодня поблек этот
смысл. И поэтому опять стала
Беседы с Альфредом Шнитке 132
меня интересовать художественная литература, хотя я, конечно, понимаю, что все
это сегодняшнее увлечение тем, чего мы были десятилетиями лишены и что теперь
появилось,- это увлечение людей изголодавшихся. Я теперь понимаю, насколько мы
изголодались по всему этому,- и вот я читаю уже три года, и пока еще не устал от
этого чтения. Хотя многое, на что я "бросался" раньше, сейчас уже интереса не
вызывает. Меня уже не волнуют бесконечные, в каждой газете повторяемые статьи
про Ахматову, про Мандельштама, Пастернака. Но когда я открыл Новый мир, где
стали печатать отрывки из Архипелага Гулаг,- это меня потрясло, и это для меня
было одним из сильнейших за последнее время ощущений. Я с интересом жду
дальнейших публикаций, и в каком-то смысле рад, что не читал этого раньше
(местами, конечно, читал, но подряд - нет): мне именно сейчас интересно это
прочитать.
- Не считаешь ли ты современное мышление слишком рациональным и
материалистическим? Твое отношение к магии, религии, приметам? Считаешь ли ты
необходимым для поддержания духовной дисциплины соблюдение церковного календаря,
вообще формальной стороной веры?
133
Кто из философов тебе наиболее близок и интересен; есть ли какая-нибудь
исторически известная система взглядов, которая была бы особенно созвучна твоему
мироощущению?
А.Ш. Я не могу назвать какой-то формально организованной системы взглядов,
