Или ему почудилось?
Он стоял возле окна и смотрел во двор, на облетающие, уже почти совсем
голые деревья, на громоздящиеся возле магазина ящики, на освещенные окна
дома напротив, на коптящуюся внизу тьму, промозгло-сырую, и никак не выходил
у него из головы знакомый мотив, который он когда-то и где-то, не вспомнить
было, слышал.
Не отпускал.
Не давал покоя...
СВОЙ
В самом деле - что между ними было общего? Вопрос мог показаться
странным, и Сергей вряд ли бы задал его себе, а когда его спросили, он
только пожал плечами. Ни разу не задумывался об этом. Что значит - общее? И
какое, в конце концов, это имело значение? Изначально как бы
подразумевалось: у всех людей есть общее, настолько много и настолько
естественно, что сама постановка вопроса сбивала с толку. Ну хотя бы потому,
что люди. Или не так?
Ну да, непохожи были даже внешне - Витек маленького росточка, худой,
как щепка, ветром сдует, в отличие от довольно рослого, плотного, в общем,
вполне нормального Сергея. Еще Сергей ходил в твердых четверочниках. Витек
же еде-еле тянул на тройку. Сергей спокойный, неторопливый, малословный, как
бы даже задумчивый, хотя скорее просто флегматичный - Витек же, наоборот,
шустряга, постоянно в движении, метеором проносился по школьным коридорам,
то там, то здесь затевая скандалы, с кем-то выясняя отношения, встревая во
всякие стычки.
В отличие от уравновешенного и миролюбивого Сергея Витек был агрессивен
и воинственен, как апач. Тут они действительно были разные. Но и из этого, в
общем-то, ничего не следовал. Может, будь у него другой темперамент, и
Сергей был таким же.
Витек был истинным выкормышем своего двора, плоть от плоти его, и почти
все вечера проводил там, среди других парней, постарше и помладше. У него
были покровители из местных королей, для которых он шестерил, бегая в киоск
за сигаретами или выполняя другие разные поручения. Это ценилось, и Витька в
обиду не давали, чем он совершенно открыто пользовался, задираясь даже к
гораздо более сильным, не говоря уж о мелкоте, которую держал в страхе и
трепете.
Впрочем, бывало, что и ему перепадало - от своих же: почему бы не
поразвлечься, если парень как бы согласен... То к дереву привяжут, то
хлыстом по спине пройдутся... Но это сами, а чужим - нет, не давали. Сразу
шарага поднималась: кто Витька обидел?
Витька это устраивало - тоже почти королем себя ощущал. Шманал мальцов
по подворотням, да и постарше спуску не давал - знал, что не тронут. Не
осмелятся. Ты что? Ты на кого? Рожа свирепо-бандитская. Глазенки кровью
наливаются. Даром что мал ростом. Да я... Да мы... И действительно приводил
ребят, как и обещал. Те обступали плотным кругом, а он разбирался. Не для
того сам хлебал, чтобы других жалеть. Да и не в правилах это было - жалеть.
Помимо того, что жили в одном дворе, в одном доме, хотя и в разных
подъездах, они с Витьком еще и учились в одном классе. Вместе ходили в
школу. Наверно, это и сблизило. Сергей давал ему списывать домашние задания,
а Витек... шут его знает, что Сергея цепляло за него.
Может, эта самая лихость и бесшабашность? Что был своим в дворовой
компании, к которой и Сергей время от времени прилеплялся - через того же
Витька, хотя и без того принимали, в футбол погонять или покурить, или еще
что-нибудь, - все-таки и он был из их дома. Но с Витьком почему-то
получалось проще, уверенней, что ли.
Такую он бурную энергию всегда развивал на пустом, казалось бы, месте,
привлекая к себе общее внимание, что Сергей как бы незаметно втягивался в
образовавшуюся вслед за Витьком воронку, втягивался и оставался. Так что
даже и себя ощущал твердо, как свой. С Витьком почему-то не сомневался,
словно тот служил некой гарантией. Пропуском.
С ним все вообще было проще и легче, никаких проблем. Без него же
Сергей в дворовой шараге начинал ощущать себя не очень уютно, будто тайком
проник и его в любой момент могут с позором выпихнуть, если не хуже. С
трудом он ос-ваивался и, главное, казалось что все чувствуют: он - чужой.
Было время, когда шарага притягивала Сергея, независимо от Витька.
Вместе с другими прорываться в клуб на какой-нибудь фильм "детям до
шестнадцати", мимо контролера или, что еще более рисково, через чердак и
черный ход, перекидываться в картишки на деньги, с замиранием сердца слушать
какую-нибудь очередную историю о любовных похождениях чьего-то братана или
даже самого рассказчика - любителей поделиться захватывающим опытом среди
взрослых ребят находилось немало.
Что-то влекло. Все мальчишки так жили, а кто не так - того либо не
видно было, сознательно превращавшегося в тень, либо... вряд ли тому можно
было позавидовать: в какое-то мгновение он все равно оказывался лицом к лицу
с шарагой... Ну что, парень, поговорим? Нет, вы посмотрите на этого фраера!
Так ты, мы слышали, на пианино тренькаешь? Музыкант, значит? Композитор? А
ну, сыграй-ка... Или лучше мы тебе сыграем, а ты нам спой!..
Так случилось с соседом Сергея по этажу, рыжим Борей, который во дворе
никогда не гулял, но все знали, что он учится в английской школе и
одновременно в музыкальной. Сергей часто слышал, уходя или возвращаясь
домой, доносившиеся из соседской квартиры звуки пианино. Рыжий Боря
упражнялся. Тогда это казалось странным - зачем? Впрочем, дело наверняка
было не в "зачем", а в том, что заставляли родители.
Отец Бори - высокий, широкоплечий, представительный, с густыми
вьющимися каштановыми волосами, мать - невысокого роста, полная, и оба, судя
по всему, очень строгие, даже как будто немного надменные и безулыбчивые.
Боря же был золотушно-рыж, конопат, почти, но еще не совсем, не окончательно
толст и стеснителен, как девчонка. Маменькин сынок.
Сергей почему-то ему сочувствовал.
Этого Борю редко видели одного - всегда то с отцом, то с матерью, и
вообще редко, что непонятно было: живет такой или только захаживает. Потому
и миновало его до поры. Именно что до поры.
Сергей уже не помнил, как это случилось. То ли отловили его специально,
то ли случайно все вышло, но ясно было - пропал рыжий. Его уже начали
подергивать-пощипывать, как бы взъерошивая ему, аккуратненькому, в красном
пионерском галстучке, в сереньком, тщательно выглаженном школьном
костюмчике, перышки, а кто и постукивать, несильно, даже как бы
одобрительно: хороший, мол, малый! Но постепенно все чувствительней - и все
тесней обступали, все плотней...
Неведомо, чем бы тогда кончилось, не вступись неожиданно, даже для
самого себя, Сергей: все-таки его сосед, безвредный парень, пусть живет,
ладно, хватит, все-таки из нашего дома... Ну и что - из нашего? Чего он
тогда фраерится, как будто его не мама родила? Рыжий, ты чего фраеришься, а?
Но и Сергей, несмотря на то, что его оттесняли, не отступал,
втискивался, лез с внезапным упорством, как будто рыжий Боря был ему брат
или сват: ребят, завязывайте! - особенно когда по красному, словно
распаренному, Бориному лицу поползли крупные капли. Ничего он плохого никому
не сделал (можно подумать, другие делали)!..
Скорей всего, настойчивость его возымела-таки действие - остыли
малость, запереглядывались в нерешительности. Ладно, на первый раз пусть
гуляет, но вечером чтоб рубль вынес, ясно? Нет, пусть рыжий скажет - ясно
ему?
Ох уж этот рубль! Сергей-то знал, что с него часто все и начиналось:
коготок увяз - всей птичке пропасть. Может, это даже еще хуже было, еще
унизительней - платить дань, расписываясь в собственном бессилии и
ничтожестве. Признаваясь в своем страхе перед шарагой. Но тогда для Бори это
был выход.
Отсрочка.
Тогда, выручив рыжего Борю, Сергей остро, даже с некоторым
самодовольством, почувствовал: он - свой. С ним считаются. Это было не
просто приятно, а еще и поднимало в собственных глазах. И еще появилось
ощущение безопасности, надежности что ли, тоже гревшее, - он на этом
ощущении притормозил, задержался и еще некоторое время лелеял.
Впрочем, было и теплое чувство к рыжему Боре, непонятно почему: то ли
потому, что он такой беззащитный, то ли что благодаря ему Сергей стал как-то
иначе себя ощущать. По-другому.
Но не только поэтому, наверно, помнился тот случай. Кажется, после него
в Сергее и расщепилось: свой-то свой, но уже и чужой. Просто чужой. Тогда,
или чуть позже, или у него так связалось, а на самом деле совершенно
безотносительно к тому случаю, он словно выпал - птенец из гнезда. Что-то
похожее на скуку в нем возникло. Он вдруг стал видеть как бы издали,
отстраненно - и двор, и шарагу, и всю эту мышиную возню, которая еще совсем
недавно казалась необходимой.
Но оттого, что так себя ощутил, хорошо ему отнюдь не стало. Напротив,
стало пусто и голо, и место, где он теперь находился, было им еще не обжито,
и здесь он тоже не чувствовал себя в своей тарелке. В общем, не так.
С Витькой было проще. Тот катился и катился себе, как колобок. Или -
как бильярдный шар, пущенный неумелой, но крепкой рукой, и другие шары,
сталкиваясь с ним, с треском разлетались в разные стороны.
Рядом с ним, который был свой и в шараге, и в школе, и вообще в жизни,
Сергей ощущал себя чуть ли ни рыжим Борей, даже по лестнице спускавшимся,
притиснувшись спиной к стене, словно норовя вжаться в нее. Раствориться.
Исчезнуть. Что ему была музыка?..
Чем ощутимей была отстраненность, тем нужнее становился Витек, живчик,
юла, если и комплексовавший, то только разве из-за малого своего роста.
Может, потому и агрессивный, что постоянно самоутверждался. Выше становился.
Но это мог быть и характер - энергия в нем бурлила, как вода в чайнике,
прорываясь сквозь любую запруду. И его, Сергея, тоже захватывала.
Однажды Витек позвал к себе: покажу что, ты такого в жизни не видел...
И действительно, не видел. В комнате, где жил Витек с матерью, под столом
стояла фляга, в какие на фермах молоко разливают, литров на двадцать, если
не больше, и в ней - угадай что? - доверху прозрачная жид-кость. Ни за что
не угадаешь: водка! Оказалось, приготовлено к свадьбе какого-то
родственника.
Заговорщицки подмигнув, Витек достал из буфета маленькие граненые
стаканчики и, зачерпнув из фляги чашкой, наполнил их. И сразу долил воды -
до прежнего уровня, чтобы, как он наставительно пояснил, комар носа не
подточил. Доливать пришлось еще два раза, а потом до ночи шлялись в обнимку
по каким-то дворам, чрезмерно пошатываясь и объясняясь в любви друг к другу.
Еще курили на скамейке в скверике. Еще Витек приставал к незнакомым
пацанам, все выяснял, знают ли те Костю Рябого, лучшего его друга, короля
Раменок. То ли он денег с них требовал, то ли просто куражился. Пацаны
никакого Костю Рябого не знали, даже не слышали, что Витька, естественно,
возмущало, и он, теребя одного за ворот и подсовывая маленький кулачок тому
под скулу, шипел гневное и угрожающее.
Сергей столбом стоял в стороне, испытывая явную неловкость. Задираться
к кому бы то ни было совершенно не вдохновляло. Еще сигарету стрельнуть -
куда ни шло, а так... И к нему, бывало, тоже приставали, особенно когда
помладше был, подвалят двое или трое - противно и унизительно. Без разбитого
носа или синяка под глазом, если не удавалось вырваться и убежать, не
обходилось. А теперь вот сам...
Может, потому и стал оттаскивать Витька за руку. Только где там: даром
что маленький, а - как клещ, схватил паренька за грудки - не ото-рвать.
