смелость сказать, что человек, посвятивший себя наукам или
какому-либо делу, окажется более чутким к женской красоте, чем
заправский гуляка. Все поведение человека праздного отмечено
печатью равнодушия, и удовольствия его столь же вялы, сколь
беспомощны все его начинания.
Надеюсь, что ты сумел заслужить свои удовольствия и
поэтому наслаждаешься ими теперь сполна. Между прочим, я знаю
немало людей, называющих себя жизнелюбцами, но не знающих --
что такое истинное наслаждение. Они, не задумавшись, заимствуют
его у других, а сами даже не ведают его вкуса. Мне случалось
нередко видеть, как они предавались неумеренным наслаждениям
только потому, что думали, что они им к лицу, в
действительности же у них эти наслаждения выглядели как платье
с чужого плеча. Умей выбирать все свои наслаждения сам, и они
окружат тебя блеском. Какие они у тебя? Расскажи мне о них
вкратце. Tenez-vous votre coin a table, et dans les bonnes
compagnies? у brillez-vous du cote de la politesse, de
l'enjouement, du badinage? Etes-vous galant? Filez-vous le
parfait amour? Est-il question de flechir par vos soins et par
vos attentions les rigueurs de quelque fiere princesse?112
Можешь спокойно мне довериться, ибо, хоть я и строгий
судья порокам и сумасбродствам, я -- друг и защитник
наслаждений и всеми силами буду способствовать тому, чтобы ты
их изведал.
В наслаждениях, как и в делах, надо тоже соблюдать
известное достоинство. Полюбив, человек может потерять сердце,
и тем не менее достоинство его сохранится. Если же он при этом
потеряет нос, то погибнет и его доброе имя. За столом человек
может удовлетворить свой самый разборчивый вкус, не переступая
границ пристойного, но безудержная жадность превращает его в
обжору. Человек может пристойным образом играть в карты, но
если он будет играть в азартные игры, чтобы выиграть, он себя
опозорит. Живость и остроумие делают человека душою общества,
избитые же шутки и громкий смех делают из него шута. Говорят,
что у каждой добродетели есть родственный ей порок; так, у
каждого наслаждения всегда есть соседствующее с ним бесчестие.
Поэтому необходимо отчетливо провести разделяющую их черту и
лучше на целый ярд не дойти до нее и остановиться, нежели зайти
за нее хотя бы на дюйм.
Я всем сердцем хочу, чтобы, следуя моему совету, ты
испытал столько же наслаждения, сколько я, давая его тебе, а
сделать это будет нетрудно, ибо я не советую тебе ничего, что
было бы несовместимо с твоим наслаждением. Во всем, что я тебе
говорю, я забочусь только о твоих интересах и ни о чем другом.
Доверься же моему опыту; ты знаешь, что любви моей ты можешь
довериться вполне. Прощай.
Я не получил еще до сих пор ни одного письма -- ни от
тебя, ни от м-ра Харта.
LVIII
Лондон, 8 февраля ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Надеюсь и верю, что ты теперь сделал уже такие успехи в
итальянском языке, что легко можешь читать книги по-итальянски;
разумеется, легкие. Но, право же, как на этом, так и на всяком
другом языке самые легкие книги -- обычно самые лучшие; ибо
если язык какого-либо писателя темен и труден, то это означает,
что писатель этот не умеет и ясно мыслить. Так, на мой взгляд,
обстоит дело со знаменитым итальянским писателем, которого
восхищенные им соотечественники прозвали il divino113, -- я
говорю о Данте. Хоть в былые времена я отлично знал
итальянский, я никогда не мог понять этого автора. Поэтому я и
перестал интересоваться им: я был убежден, что не стоит тратить
столько усилий на то, чтобы в нем разобраться.
Хороших итальянских писателей, по-моему, совсем немного. Я
говорю об авторах поэтических произведений, ибо в Италии есть
очень хорошие историки и превосходные переводчики. Два поэта,
которых тебе стоит прочесть -- чуть было не сказал:
единственные два, -- это Тассо и Ариосто. "Gierusalemme
Liberata"114 Тассо в общем-то несомненно прелестная поэма,
несмотря на то что в ней есть кое-какие низменные мысли, а
немало и просто неверных, и Буало правильно считает, что только
люди с дурным вкусом могут сравнивать le clinquant du Tasse a
l'or de Virgile115. Образ, которым украшено вступление к его
эпической поэме, низок и отвратителен -- это образ капризного
больного ребенка, которого тошнит, который обманут тем, что в
лакомство ему подложили лекарство. Вот эти строки:
Cosi all'egro fanciul porgiamo aspersi
Di soavi licor gli orii del vaso:
Succhi amari ingannato intanto ei beve,
E dall'inganno suo vita riceve116.
Однако, каковы бы ни были ее недостатки, поэму эту по
справедливости можно назвать прелестной.
Если только фантазии, воображения, выдумки, уменья
описывать и т. п. достаточно, чтобы называться поэтом, Ариосто,
разумеется, -- великий поэт. Его "Роланд", -- это, правда,
смесь истины и вымысла, христианства и язычества, тут и битвы,
и любовные похождения, тут чары и великаны, безумные герои и
отважные девы, -- но он очень просто показывает все таким, как
оно есть, и не пытается выдать все это за настоящую эпопею или
эпическую поэму. Он говорит:
Le Donne, i Cavalier, l'arme, gli amori
Le cortesie, l'audaci imprese, io canto117.
Он восхитительно умеет связать воедино отдельные эпизоды;
рассуждает он верно, неподражаемо иронизирует и потешается над
своими героями и превосходно умеет все описать. Когда
Анджелика, после того как она уже объездила полсвета с
Роландом, тем не менее утверждает
. .. ch'el fior virginal cosi avea salvo
Come selo porto dal matern'alvo118
автор очень серьезно добавляет:
Forse era ver, ma non pero credibile
A chi del senso suo fosse Signore.119
История того, как апостол Иоанн уносит Астольфо на луну,
для того чтобы тот поискал там потерянный Роландом разум, в
конце 34-й песни, и о том, как он находит там множество разных
потерянных вещей, -- удачнейшая нелепица, которая, однако,
содержит в себе немало смысла. Я советовал бы тебе внимательно
прочесть эту поэму. К тому же не меньше половины всех
рассказов, романов и пьес, написанных впоследствии, почерпнуты
оттуда.
"Pastor fido"120 Гуарини -- настолько знаменитая вещь, что
тебе следует прочесть ее. Но когда ты будешь читать, ты сам
увидишь, насколько сообразны с действительностью изображенные
там персонажи. Пастухи и пастушки часами, с поистине
идиллическим простодушием ведут между собой философские
разговоры, пересыпая свою речь эпиграммами, concetti и
каламбурами.
"Аминта" Тассо гораздо более соответствует тому жанру, в
котором она была задумана, -- обыкновенной пасторали. Здесь,
правда, пастушки тоже употребляют в разговоре различные
concetti121 и антитезы, но сами они отнюдь не столь возвышенны
и отвлеченны, как персонажи в "Pastor fido". Мне думается, что
из этих двух пасторалей вторая тебе понравится больше.
Петрарка, на мой взгляд, однообразный, томимый любовью
поэт, которым, однако, в Италии не перестают восхищаться.
Вместе с тем какой-нибудь итальянец, ставящий этого поэта не
выше, чем я, вероятно, сказал бы, что стихами своими он скорее
заслужил право на Лауру, а отнюдь не на лавры, и этот жалкий
каламбур был бы сочтен за великолепный образец итальянского
остроумия.
Из итальянских прозаиков (речь здесь, разумеется, не идет
о прозе ученой) я рекомендовал бы твоему вниманию Макьявелли и
Боккаччо; у первого из них сложилась репутация законченного
политика; я не стану сейчас пускаться в разговоры о том, как
сам отношусь к его нравственным понятиям и политическим
взглядам, у второго же -- богатое воображение и талант
рассказчика, умеющего говорить увлекательно и непринужденно.
Гвиччардини, Бентивольо, Давила и т. п. -- превосходные
историки и заслуживают самого внимательного чтения. Сама
природа истории несколько сдерживает полет итальянской
фантазии, уносящий нас очень высоко в новеллах и романах. Полет
этот еще более обуздан в переводах, а итальянские переводы
классиков выше всяких похвал, в особенности же первые десять
переводов, сделанные при папе Льве X, посвященные ему и
объединенные под общим названием collana122. Эта первоначальная
соllana была потом продолжена и, если не ошибаюсь, насчитывает
сейчас сто десять томов.
Ты теперь поймешь, что мне хочется предостеречь тебя и не
допустить, чтобы воображение твое было ослеплено, а вкус
испорчен всеми concetti, чудачествами и вздорными мыслями,
которым сверх меры привержены итальянские и испанские авторы.
По-моему, тебе это не очень грозит, ибо вкус твой выработался
на лучших классических образцах -- на греческих и латинских
писателях периода расцвета, -- а те никогда не пускаются на
подобные ребячества. Мне думается, я могу с полным основанием
сказать, что настоящее остроумие, хороший вкус и здравый смысл
сейчас составляют достояние только Франции и Англии. Боюсь, что
твоим старым знакомым -- немцам не хватает того и другого,
новые же твои знакомые -- итальянцы, напротив, заходят чересчур
далеко. Первые, должно быть, привыкли ползать, вторые же,
воспарив к небу, попросту скрываются из глаз.
Я очень давно уже советовал тебе прочесть "La maniere de
bien penser dans les ouvrages d esprit"123 отца Буура, и ты,
верно, тогда еще прочел эту книгу; сейчас тебе неплохо было бы
ее перечесть, ты сможешь оценить ее лучше. Я не знаю другой
книги, которая так помогла бы выработать настоящий вкус; к тому
же в ней ты найдешь самые знаменитые отрывки как древних, так и
современных авторов; книга эта освежит в твоей памяти все, что
ты прежде читал у каждого из них в отдельности. У нее есть
продолжение, почти того же объема и написанное тем же автором,
-- это "Suite des pensees ingenieuses"124.
Надо отдать должное лучшим английским и французским
писателям, они не поддались этому вкусу ко лжи: они не
позволяют себе утверждать мысли неверные, те, в основе которых
не лежит истина. Век Людовика XIV очень походил на век Августа:
Буало, Лафонтен, Расин и т. п. утвердили хороший вкус и
доказали несообразность дурного. В царствование Карла II (ни в
каком другом отношении не примечательное) дурной вкус был
изгнан из Англии, а всякого рода игра слов, каламбуры,
акростихи и т. п. были запрещены. С тех пор мнимое остроумие
возобновило свои набеги и пыталось вернуть потерянные владения,
как в Англии, так и во Франции, но безуспешно, хотя все же надо
сказать, что во Франции с большим успехом, нежели в Англии,
Аддисон, Поп и Свифт рьяно защищали права здравого смысла, чего
нельзя сказать об их современниках во Франции, у которых
последнее время преобладает стремление к le faux brillant, le
raffinement, et I'entortillement125. И слова лорда Роскоммона:
Свой золотой английский растяните --
Французской выйдут проволоки нити. --
с большим правом можно было бы отнести к нашему времени,
чем к прежнему.
Умоляю тебя, дорогой мой, не теряй времени и поскорее
выработай в себе вкус, манеры, сформируй свой ум и вообще все
свое; у тебя на это остается только два года, ибо если ты в той
или иной степени сделаешься кем-то к двадцати годам, ты
останешься более или менее тем же и всю свою жизнь. Да будет
она у тебя долгой и счастливой! Прощай.
LIX
Лондон, 22 февраля ст. ст. 1750 г.
Милый друг,
Если это ты сам писал по-итальянски письмо, адресованное
леди Честерфилд, то я очень радуюсь успехам, которые ты за
