заблуждениях, но любой из них достаточно тщеславен, чтобы
малейшее пренебрежение и презрение его задело. Не каждый
человек претендует на то, чтобы быть поэтом, математиком,
государственным деятелем или чтобы его почитали за такового, но
каждый уверен, что обладает здравым смыслом и соответствует
месту своему в мире; поэтому он нелегко прощает всякое
пренебрежение, неуважение и невнимание, которые могут поставить
это соответствие под вопрос или же начисто отвергают его
притязания.
Отнесись, вообще говоря, подозрительно к тем, кто
проповедует некую добродетель, кто превозносит ее превыше
всего, а потом старается так или иначе дать понять, что
обладает-то ею лишь он один. Я говорю, отнесись к ним
подозрительно, потому что в большинстве случаев -- это плуты.
Но только не будь уверен, что всякий раз это непременно так,
ибо я знавал иногда святош -- действительно благочестивых,
хвастунов -- на самом деле храбрых, преобразователей нравов --
действительно порядочных и жеманниц -- действительно
целомудренных. Проникни, насколько можешь глубже, в тайники их
сердца и никогда не принимай на веру того, что говорят о
человеке другие; пусть в том, что касается общих черт
характера, они и окажутся правы, в каких-то частностях они
всегда ошибутся.
Проявляй осторожность с теми, кто, будучи очень мало с
тобой знаком, старается навязать тебе свою непрошеную и
незаслуженную дружбу и доверие, ибо очень может быть, что они
угощают собою только для того, чтобы при этом поесть самим. Но
вместе с тем пусть это общее предположение не побуждает тебя
отталкивать их и быть с ними резким. Вглядись в них
пристальнее, чтобы установить, идут ли эти неожиданные
предложения от горячего сердца и глупой головы или от хитрой
головы и холодного сердца, ибо глупость и плутовство часто
выказывают себя теми же самыми признаками. В первом случае
предложения эти не чреваты для тебя никакой опасностью, если ты
их и примешь, --valeant quantum valere possum103, во втором
может быть полезно сделать вид, что их принимаешь, дабы потом
искусно повернуть орудия против тех, кто их на тебя направил.
Необузданная дружба, возникающая между молодыми людьми,
которых связывают одни только удовольствия, и последствия этой
дружбы часто бывают худыми. Горячие сердца и не умудренные
опытом головы, подогретые веселой пирушкой и, может быть,
избытком выпитого вина. клянутся друг другу в вечной дружбе и,
может быть, в эту минуту действительно в нее верят и по
неосмотрительности своей сполна изливают друг другу душу, не
сдерживая себя ничем. Взаимные признания эти обрываются столь
же неосторожно, как они завязались, ибо новые удовольствия и
новые встречи очень скоро расторгают эти плохо скрепленные узы.
И тогда все необдуманные излияния используются с очень дурными
целями.
Но вместе с тем тебе непременно надо принимать участие в
сборищах молодых людей; больше того, тебе, если только ты
можешь, надо быть среди них первым в части всех юношеских
забав, развлечений, веселья. Поверяй им, если хочешь, свои
любовные похождения, но пусть все твои серьезные мысли остаются
в секрете. Доверь их только испытанному другу, у которого
больше опыта, чем у тебя, и который идет по жизни совсем другой
дорогой и соперником твоим никогда не станет. Помни, никак
нельзя полагаться на то, что люди -- герои, и надеяться или
верить, что человек, который что-то оспаривал у тебя, может
сделаться твоим другом и отступиться от сроей цели. Все это
оговорки и предостережения, которые необходимо иметь в виду,
однако было бы неблагоразумием выказывать их людям: volto
sciolto должно неизменно сопровождать их.
LIV
Без даты.
Милый мой мальчик,
Большие таланты и большие добродетели (если бы они у тебя
были) вызовут к тебе уважение, и люди будут восхищаться тобою,
тогда как талантами второстепенными, leniores virtutes104, ты
стяжаешь любовь их и привязанность. Первые же, если вторые их
не украсят, вырвут похвалу, но одновременно возбудят зависть и
страх: два чувства, совершенно несовместимых с привязанностью и
любовью.
У Цезаря были все великие пороки, а у Катона все великие
добродетели, какие только могут быть у людей. Но у Цезаря были
leniores virtutes, которых не хватало Катону; благодаря им его
любили даже враги, и он умел покорить сердца людей и тогда,
когда разум их этому противился. Катона же не любили и друзья,
несмотря на то что не могли не уважать и не почитать его
добродетелей. И мне думается даже, что, если бы Цезарю
недоставало этих leniores virtutes, а у Катона они были, первый
не мог бы и посягать на свободы Рима и уж во всяком случае ему
бы не удалось отнять их, второй же смог бы их отстоять. М-р
Аддисон в своем "Катоне" говорит о Цезаре (и, по-моему,
справедливо):
Проклятие приятности его! Она сгубила Рим ...
Он разумеет именно эти второстепенные, но располагающие к
себе достоинства: мягкость, учтивость, обходительность и
жизнерадостность. Люди будут восхищаться знаниями ученого,
храбростью героя и добродетелью стоика, но, если знания
сопровождаются высокомерием, храбрость -- жестокостью, а
добродетель -- непреклонной суровостью, человека никогда не
будут любить. Героизм короля Швеции Карла XII,' если только его
безрассудную удаль можно назвать этим словом, вызвал всеобщее
восхищение, но любить его нигде не любили. Между тем Генриха
IV2 Французского, который был столь же храбр и гораздо дольше
его воевал, любили за его второстепенные добродетели и уменье
обращаться с людьми. Все мы так устроены, что сердце наше,
иначе говоря -- наши чувства, обманывают наш разум. И самый
надежный путь к нему -- именно через наши чувства, которые мы
завоевываем с помощью одних только leniores virtutes и нашего
уменья владеть ими. Оскорбительная учтивость гордеца, например,
еще неприятнее (если это только возможно), чем сама грубость,
потому что манерой своей он дает вам почувствовать, что, как он
считает, это только снисхождение к вам и что только по доброте
своей он уделяет вам внимание, на которое, вообще-то говоря, вы
не имеете ни малейшего права. Он выказывает вам не дружбу, а
покровительство тем, что вместо поклона удостаивает вас только
кивком головы и в большей степени изъявляет свое согласие на
то, чтобы вы вместе с ним сидели, гуляли, ели или пили, нежели
приглашает вас все это делать.
Скупая щедрость человека, гордого своим кошельком,
облегчая порою участь попавшего в беду, одновременно его
оскорбляет; благодетель ваш старается дать вам почувствовать
ваши собственные страдания и разницу своего положения с вашим,
причем он дает вам понять, что то и другое оправдано и что ваше
-- следствие безрассудства, а он заслужил свое мудростью.
Высокомерный педант не сообщает свои знания, а только
провозглашает их: он не дает, а как бы налагает их на вас в
виде наказания и (если это в его силах) не столько хочет
показать вам свою ученость, сколько ваше собственное
невежество. Такое обращение, причем не только в тех случаях,
которые я привел, но равным образом и во всех других,
оскорбляет и возмущает ту толику гордости и тщеславия, которая
есть в сердце каждого, и как бы перечеркивает нашу
признательность за оказанное нам одолжение, напоминая о мотивах
его и о той манере, в которой оно было нам преподнесено.
Недостатки эти оттеняют противоположные им достоинства, и
твой собственный здравый смысл, разумеется, их тебе подскажет.
Но, помимо этих второстепенных достоинств, есть то, что
можно назвать второстепенными талантами или уменьями, которые
очень нужны для того, чтобы украсить большие и проложить им
путь, тем более что все люди могут судить о них, а о первых
лишь очень немногие. Каждый человек чувствителен к
располагающему обращению, приятной манере говорить и
непринужденной учтивости; а все эти качества готовят почву для
того, чтобы были благосклонно встречены достоинства, более
высокие. Прощай.
LV
Милый мой мальчик,
Лондон, 8 января ст. ст. 1750 г.
Я очень мало писал тебе -- а может быть, даже и вообще
никогда не писал -- относительно религии и морали; я убежден,
что своим собственным разумом ты дошел до понимания того и
другого; каждая из них лучше всего говорит сама за себя. Но
если бы тебе понадобилась чья-то помощь, то возле тебя есть м-р
Харт: учись у него и бери с него пример.
Итак, к твоему собственному разуму и к м-ру Харту отсылаю
я тебя, для того чтобы ты постиг существо той и другой, в этом
же письме ограничусь только соображениями пристойности,
полезности и необходимости тщательно соблюдать видимость обеих.
Когда я говорю о соблюдении видимости религии, я вовсе не хочу,
чтобы ты говорил или поступал подобно миссионеру или энтузиасту
или чтобы ты разражался ответными речами против каждого, кто
нападает на твоих единоверцев; это было бы и бесполезно, и
неприлично для такого молодого человека, как ты: но я считаю,
что ты ни в коем случае не должен одобрять, поощрять или
приветствовать вольнодумные суждения, которые направлены против
религий и вместе с тем сделались избитыми предметами разговора
разных недоумков и легковесных философов. Даже тем. кто по
глупости своей смеется над их шутками, все же хватает ума,
чтобы относиться к ним с недоверием и не любить их: ибо, даже
если считать, что нравственные достоинства человека есть нечто
высшее, а религия -- нечто низшее, приходится все же допустить
мысль, что религия есть некая дополнительная опора -- во всяком
случае для добродетели, -- а человек благоразумный непременно
предпочтет иметь две опоры, нежели одну.
Поэтому всякий раз, когда тебе случится быть в обществе
этих мнимых esprits forts105 или безголовых повес, которые
насмехаются над всякой религией, для того чтобы выказать свое
остроумие, или отрекаются от нее, чтобы еще глубже погрязнуть в
распутстве, -- ни одним словом своим, ни одним взглядом не дай
им почувствовать, что ты хоть сколько-нибудь их одобряешь;
напротив, молчанием своим и серьезным видом покажи им свою
неприязнь, но не углубляйся в этот предмет и не пускайся в
столь бесполезные и непристойные споры. Помни твердо: стоит
только сложиться мнению, что такой-то -- безбожник, как к
человеку этому начинают относиться хуже и перестают ему
доверять, какими бы пышными и громкими именами он ни
прикрывался, называя себя esprit fort, вольнодумцем или же
моралистом, и всякий мудрый атеист (если такие вообще бывают) в
своих собственных интересах и для поддержания своей репутации
на этом свете постарался бы сделать вид, что все же во что-то
верит.
Нравственность твоя должна быть не только незапятнанной,
но, как у жены Цезаря, вне подозрений. Малейшее пятнышко или
изъян на ней ведут к погибели. Ничто так не унижает и не
чернит, ибо, допустив их, ты возбуждаешь к себе не только
отвращение, но и презрение. Есть, однако, на свете негодяи,
настолько растленные, что стараются подорвать все представления
о добре и зле; они утверждают, что эти представления различны в
разных местах и целиком зависят от укоренившихся в иных странах
обычаев и привычек; бывают, правда, если только это вообще
возможно, и еще более безответственные подлецы: я говорю о тех,
кто с притворным рвением проповедует и распространяет нелепые и
нечестивые взгляды, а сам ни в какой степени их не разделяет.
