вах такие фонды, куда без научной степени и партбилета хода нет (есть и
такие фонды, куда вообще никого не пускают, это факт). Пусть сперва мо-
лодой историк по незнанию и нехватке информации наврёт в своих работах,
а потом, если его враньё понравится, его остепенят и, может быть, допус-
тят к более полной информации, взяв подписку о неразглашении оной - знаю
это по личному опыту. Так что дядюшка обязательно "член партии" (не ска-
жу - коммунист и тем более большевик). И вот этот дядюшка считает, что
был дед Серёжи "донкихотом. Вечно чего-то добивался, вечно спорил с на-
чальством, как шашкой рубил. Мог бы генералом стать, а столько лет про-
сидел командиром эскадрона..."
В одном дядюшка прав - генералами у нас слишком уж преданные правде в
"определённый период" редко становились. Они чаще оказывались у стенки
или на Колыме. Стоит прочесть в мемуарах маршала Василевского, как он
годами и десятилетиями не смел написать письмо отцу-священнику и не мог
послать денег ему, крепко нуждавшемуся, пока Сталин вдруг не разрешил
это лично ему, одному из тысяч и тысяч таких, чтобы понять: это было по-
коление изнасилованных, но заставлявших себя любить насильника и его
коллег, верить, что "так надо".
Серёжа возражает:
- Генералов тогда не было, были комбриги. Он, может, и стал бы им,
если бы не умер так рано... А командир эскадрона - это разве плохо?
Главное - он был красным конником...
- Конечно. Только если бы он не горячился, он мог бы принести гораздо
больше пользы.
- Он горячился потому, что был против несправедливости.
- Послушай. Абсолютно хорошей жизни не было и никогда не будет. Всег-
да останутся дураки, карьеристы, себялюбцы. Может быть, потом их станет
меньше, но совсем они не исчезнут. В мире всегда есть добро и зло. И всё
на свете зло не уничтожить. Поэтому надо рассчитывать силы, жить как
все, а не воевать с целым светом...
Здесь не стоит переписывать всю эту дискуссию, этак всю трилогию
пришлось бы, так как Крапивин явно следует мнению Чехова, что если в
пьесе на стене висит ружьё, то до конца пьесы оно обязано выстрелить, а
всё "нестреляющее" следует самому автору убирать до встречи с редактором
или критиком. Отмечу лишь, что в этой трилогии, пожалуй, единственный
раз в творчестве Крапивина, поминается всерьёз имя Ленина, и Серёжа го-
ворит в этом споре: "У меня значок. А на нём Ленин. Есть такая организа-
ция - юных ленинцев... Мы обещание давали. Понимаете?"
Дядюшка признается Серёжиному отцу, что был разбит малолетним оппо-
нентом, но будь на его месте я - из уважения к Серёже, к уровню его лич-
ности не оборвал бы дискуссию после упоминания о Ленине. Нет - его, та-
кого, просто необходимо было бы ознакомить с судьбами поколения его де-
да-комэска, чтобы был он готов к боям с потомками тех, кто это поколение
выбил чуть не до последнего человека вскоре после дедовой смерти. Кста-
ти, генетика гласит, что именно внуки удаются в дедов, а внучки в бабу-
шек... Только дядюшке это ни к чему. Он ведь всё равно останется на сво-
их позициях, он не возьмёт Серёжу на раскопки именно потому, что мальчик
не откажется от своих взглядов на долг юного ленинца. И будет дядюшка
попрежнему руководить московскими студентами и многих из них вырастит
такими, каков он сам. Всем, с кем в жизни столкнётся, а значит - и своим
детям, будет он прививать свой меньшевистский взгляд на жизнь, а взгляд
этот именно такой, в том же споре он рекомендует Серёже быть подобным
клиперу парусному, повиноваться ветрам и течениям. А вот большевики не
клиперами были, каждый большевик был судном с сильным двигателем, позво-
лявшим идти против ветра и течения, даже если они были свинцовыми и ог-
ненными... Дядюшка не вступится за ребёнка (как раз по пути на аэродром
в троллейбусе это и случится) и не придёт на помощь взрослому. Академик
Тарле в своей "Крымской войне" дал убийственный отзыв о фельдмаршале
Паскевиче, человеке, имевшем немалое влияние на некогда проходившего ар-
мейскую выучку под его началом будущего императора Николая Первого, ко-
торый до конца жизни называл его "отцом-командиром". Паскевич был лично
порядочен, это о нём писал Некрасов: "не спасал ты утопающих, но и в
прорубь не толкал", он был несомненно умён и понимал, что политика импе-
ратора толкает Россию к катастрофе. Но он имел сходный с дядюшкиным сим-
вол веры и не стал спорить с ошибками начальства - вот и кончилась
Крымская война для России разгромом, Николай Первый явно ушёл из жизни
"по собственному желанию", доведя себя до смертельной болезни и отказав-
шись лечиться, а всему обществу, которому Паскевич служил, пришлось идти
на смертельный риск внутренней ломки, куда более крутой, чем можно было
обойтись при условии, что Паскевич рискнул бы своей карьерой и милостью
государевой .
И он понимал, что нужно делать, и дядюшка знает, что Серёжа прав, но
оба они свою выгоду ставят превыше всего - это их стереотип поведения. И
как нельзя было поздравить тогдашнюю Россию и её армию с Паскевичем, так
нельзя поздравить и советское государство, науку историю и отрасль её
археологию, коммунистическую партию и семью дядюшки с таким гражданином,
таким учёным-специалистом и наставником для студентов, таким носителекм
партбилета (не коммунистом же мне его звать!) и таким мужем, отцом, бра-
том, дядюшкой, как "дядя Витя", он же Виталий Александрович...
Нельзя поздравить... Но он существует. Мало того, он, как и положено
упомянутым мною выше - в разборе образа Ангелины Никитичны в кассилевс-
ких "Дорогих моих мальчишках" - вирусам, стремится размножаться, стре-
мится переналадить всякую ещё здоровую клетку организма страны и общест-
ва на свой лад. Вот и за Серёжу принялся. Правда, тут нашла коса на ка-
мень - мальчик оказался из породы "ясноглазых", что было отмечено ещё
уборщицей на станции Роса, а эта мутация в нашем мире вообще редкость, а
в стране, пережившей сталинизм, тем более. Почему мы имеем дело именно с
такой редкостью, не ошибаюсь ли я? Об этом стоит поразмыслить и порас-
суждать поподробнее.
Серёжа написал отцу из лагеря письмо, где сообщал, что в лагере ему
не нравится, объяснив - почему. Начальник лагеря перехватил письмо. А
ведь он не мог знать, что именно в этом заклеенном конверте таится опас-
ная для него информация, могущая дойти туда, куда ему не надо, чтобы до-
ходила. Наша история знает таких начальников на самых разных уровнях.
Так перекрывали намертво все вести из вверенного им региона сибирские
губернаторы - князь Гагарин при Петре Первом и отец будущего декабриста
Пестеля при Алекесандре Первом. Знали, что рыло в пуху, что похвалы за
своё правление не дождутся, вот и шли на риск. Начальник лагеря пока что
всего лишь мелкий бес, но из той же породы, а потому занимается перлюст-
рацией постоянно, вот и перехватил опасный для него бит информации. И не
постеснялся собрать весь лагерь на специальную общую линейку, пос-
вящённую угрозам в адрес автора письма и иже с ним, не постеснялся раз-
нагишиться морально перед несколькими сотнями детей в красных галстуках,
тем самым прививая им убеждение, что именно такова норма поведения
власть имущего. И Серёжа сказал, что это подлость - на всю линейку раз-
неслись эти слова, и никто ни словом, ни делом его не поддержал. Кстати,
и встретившийся Серёже газетчик, когда мальчик спросил его, можно ли чи-
тать без спроса чужие письма, именно это слово - подлость - произнёс. И
отец Серёжи после смерти матери сжигает не читая оставшиеся письма к ней
от того человека, которому она предпочла Серёжиного отца, но с которым
продолжала переписываться (отличные в этой семье были нормы отношений
между родителями и отличный сын вырос в этой семье!), причём объясняет
маленькому ещё Серёже, почему это нехорошо - чужие письма без спроса чи-
тать. И вообще в советской литературе и прессе иных взглядов на перлюст-
рацию и подслушивание не было никогда, а в детективах, где сыщики хотят
получить такое право, чтобы иметь доказательства вины преступника, им
приходится всякий раз просить санкцию прокурора, стража советской закон-
ности, и не всегда они её получают. Так что мальчик ничего антисоветско-
го не сказал. Но тут же на линейке он услышал: "Хулиган, как ты смеешь!
Раз тебе наши порядки не нравятся, убирайся из лагеря!"
"Наши" - это "советские", что ли? Лагерь-то числится советским. Но
ведь уже несколько десятилетий прошло, как именно в адрес наших людей
стали звучать слова "не наш это человек", после чего такому "не нашему"
приходилось предельно худо. Начальник - продукт тех невесёлых времён,
явно желающий их продолжить, хотя пока что в большие чины не вылез, но -
рвётся, старается, ибо иначе просто не может, таким уж вырос, такого
только могила исправит...
Серёже бы испугаться, что не дадут каши для еды и постели для спанья,
что напишут папе, признать бы ошибки, сказать, что больше не будет...
Это же в порядке вещей, немало ребят и сейчас, не успев даже понять, за-
чем начальство остановило на них взор, на всякий случай заявляют, что
больше не будут. Есть такие и у Крапивина - это "брат, которому семь" из
одноимённой повести и Динька-наездник из повести "Трое с площади карро-
над", отличные, кстати, ребятишки, но уже обученные уму-разуму в стране,
пережившей упомянутые десятилетия... А вот Серёжа взял, да и ушёл из ла-
геря, благо - вещи под рукой оказались. Один на весь лагерь такой ока-
зался...
И тогда в погоню был послан физрук. Эта личность тоже заслуживает
внимания. В разговоре с Серёжей он сперва прикинулся, что ничего такого
и не было, потом - что он толком не знает, кто в данном конфликте вино-
ват, а потом оказалось, что он всё знает, что перехваченное письмо у не-
го с собой и что он не остановится перед применением силы против
мальчишки-шестиклассника. И лишь оскаленные зубы сдружившегося с Серёжей
бездомного пса заставляют сего потенциального полицая ретироваться. Я не
случайно употребляю термин "полицай". Если Всеволод Кочетов, бывший до
написания романа "Чего же ты хочешь?" пропагандистом советского образа
мыслей, делил в те годы людей на тех, с кем он пошёл бы в разведку и с
кем не пошёл бы, то я среди последних привык выделять тех, кто при соот-
ветствующих обстоятельствах пошёл бы в полицаи, в гестаповские агенты, в
подручные унтеру Фенбонгу из фадеевской "Молодой гвардии" или в зондер-
команды. Их не так уж мало в нашей жизни - встречал неоднократно. Они и
в данном лагере есть, вполне подстать физруку, хотя и помладше годами.
Это, так сказать, любовно выращиваемая начальником лагеря смена - Гутя,
Пудра, Витька и кандидат в таковые - Женька Скатов. Правда, этот на слу-
чае с Серёжей разобрался, в какую компанию попал, и дал задний ход. Но
мог и не дать - его не сочувствие к Серёже толкнуло, а любовь к собакам.
Вообще эта четвёрка показана достаточно подробно, чтобы стоило ввести
в список тем школьных сочинений и такую: "Образы четырёх мушкетёров из
лагеря у станции Роса", но я на них более останавливаться не стану, а
просто задам себе вопрос: "сколько в том лагере было ребят вообще?" Вряд
ли больше четырёхсот. И вряд ли эта четвёрка одинока и совершенно нет
подобных им, хотя и не приближенных к начальнику лагеря. Но если даже и
больше ни одного не было - один-то процент уже есть! Одна ложка дёгтю
портит бочку мёду, а тут не ложка, а целый процент, причём привилегиро-
ванный процент, причём не встречавший сопротивления процент... И эта
четвёрка тоже становится на дороге у Серёжи, и опять-таки из всего лаге-
ря он единственный, кто готов биться с ними до последнего.
Фактически из всех власть имущих в этом лагере была одна лишь белая
ворона - вожатый Костя, да и тот из-за болезни матери уехал до конца
смены, а кто остался?
Осталась старшая вожатая Евгения Семёновна, которая рта не откроет,
