- Еще поживем.
- Я тебе приготовлю хорошенький домик к твоему возвращению.
- Может быть, я вернусь очень скоро.
- Вдруг тебя ранят чуть-чуть в ногу.
- Или в мочку уха.
- Нет, я хочу, чтоб твои уши остались, как они есть.
- А ноги нет?
- В ноги ты уже был ранен.
- Надо нам идти, дорогая.
- Хорошо. Иди ты первый.
Глава двадцать четвертая
Мы не стали вызывать лифт, а спустились по лестнице. Ковер на лестнице был потертый. Я уплатил за обед, когда его принесли, и официант, который принес его, сидел у дверей. Он вскочил и поклонился, и я прошел с ним в контору и уплатил за номер. Управляющий принял меня как друга и отказался получить вперед, но, расставшись со мной, он позаботился посадить у дверей официанта, чтоб я не сбежал, не заплатив. По-видимому, такие случаи у него бывали, даже с друзьями. Столько друзей заводишь во время войны.
Я попросил официанта сходить за экипажем, и он взял у меня из рук сверток
Кэтрин и, раскрыв зонт, вышел. Из окна мы видели, как он переходил улицу под
дождем. Мы стояли в конторе и глядели в окно.
- Как ты себя чувствуешь, Кэт?
- Спать хочется.
- А мне тоскливо и есть хочется. [141]
- У тебя есть с собой какая-нибудь еда?
- Да, в походной сумке.
Я увидел подъезжавший экипаж. Он остановился, лошадь стала, понурив
голову под дождем, официант вылез, раскрыв зонт, и пошел к отелю. Мы
встретили его в дверях и под зонтом прошли по мокрому тротуару к экипажу. В
сточной канаве бежала вода.
- Ваш сверток на сиденье, - сказал официант. Он стоял с зонтом, пока мы
усаживались, и я дал ему на чай.
- Спасибо. Счастливого пути, - сказал он.
Кучер подобрал вожжи, и лошадь тронулась. Официант повернулся со своим
зонтом и направился к отелю. Мы поехали вдоль тротуара, затем повернули
налево и выехали к вокзалу с правой стороны. Два карабинера стояли у фонаря,
куда почти не попадал дождь. Их шляпы блестели под фонарем. При свете
вокзальных огней дождь был прозрачный и чистый. Из-под навеса вышел
носильщик, пряча от дождя голову в воротник.
- Нет, - сказал я. - Спасибо. Не требуется.
Он снова укрылся под навесом. Я обернулся к Кэтрин. Ее лицо было в тени
поднятого верха.
- Что ж, попрощаемся?
- Я войду.
- Не надо.
- До свидания, Кэт.
- Скажи ему адрес госпиталя.
- Хорошо.
Я сказал кучеру, куда ехать. Он кивнул.
- До свидания, - сказал я. - Береги себя и маленькую Кэтрин.
- До свидания, милый.
- До свидания, - сказал я.
Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и при свете фонаря
я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил по улице.
Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был только навес
и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Я
встал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел
через здание вокзала и вышел к поезду. [142]
На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон, протолкался
сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненное купе, где
в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над его
головой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в
купе оглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все были
настроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то
хлопнул меня по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой
артиллерийский капитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через
стеклянную дверь и вошел вслед за мной.
- В чем дело? - спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он был выше меня
ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец был свежий
и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.
- Так не делают, - сказал он. - Нельзя посылать солдата заранее занимать
место.
- А вот я так сделал.
Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся и опустился.
Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородку коридора
смотрели люди. Кругом все молчали.
- Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.
- Чего вы хотите?
- Сидеть.
- Я тоже.
Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против меня. Я не
осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему молчали.
"А, черт!" - подумал я.
- Садитесь, signor capitano, - сказал я. Пулеметчик посторонился, и
высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него было
беспокойство. Но место осталось за ним. - Достаньте мои вещи, - сказал я
пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на
место нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они
вышли из вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не
было. [143]
- Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, - сказал швейцар.
- В Брешии еще сядут, - сказал пулеметчик. Я простился с ними, и они
пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиеся без
мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелки и
фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали
мокрыми, и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в
коридоре, засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку
и брюки, так что он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и
просыпался только на остановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще
новые пассажиры, но тотчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил
себе под голову, а другую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня,
вполне мог через меня перешагнуть. По всему коридору на полу спали люди.
Другие стояли, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям. Этот
поезд всегда уходил переполненным.
[144]
Книга третья
Глава двадцать пятая
Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты грязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в полях бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, и рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч, сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над ним были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильно поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома и виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. На узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был в кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез с. грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я надел его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже на возвращение домой.
Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую за деревьями.
Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал майора за
столом в комнате с голыми стенами, на которых [145] висели только карты и
отпечатанные на машинке бумажки.
- Привет! - сказал он. - Ну, как здоровье? - Он постарел и как будто
ссохся.
- В порядке, - сказал я. - Как у вас дела?
- Все уже кончилось, - сказал он. - Снимите свое снаряжение и садитесь.
Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи - на рюкзак. Потом взял стул,
стоявший у стены, и сел к столу.
- Лето было скверное, - сказал майор. - Вы вполне оправились?
- Да.
- Вы получили свои награды?
- Да. Все в лучшем виде. Благодарю вас.
- Покажите-ка.
Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.
- А самые медали вы тоже получили?
- Нет. Только документы.
- Медали придут потом. На это нужно больше времени.
- Куда вы меня теперь направите?
- Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вы знаете
Капоретто?
- Да, - сказал я. Мне припомнился маленький белый городок с колокольней в
долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.
- Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.
- А где остальные?
- Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба других санитарных
отряда в Карсо, с третьей армией.
- Куда вы меня направите?
- Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце, если хотите.
Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже после вас,
кажется?
- Да.
- Скверное было дело. Мы потеряли три машины.
- Я слышал.
- Да, вам писал Ринальди. [146]
- Где Ринальди?
- Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.
- Могу себе представить.
- Да, скверно было, - сказал майор. - Вы не представляете, до чего
скверно. Я часто думал, как вам повезло, что вы были ранены вначале.
- Я и сам так считаю.
- В том году будет еще хуже, - сказал майор. - Возможно, они уже сейчас
перейдут в наступление. Так говорят, но я не думаю. Слишком поздно. Видели
реку?
- Да. Вода поднялась.
- Не думаю, чтоб наступление началось сейчас, когда в горах уже идут
дожди. Скоро выпадет снег. А что ваши соотечественники? Увидим мы еще
американцев, кроме вас?
- Готовится армия в десять миллионов.
- Хорошо бы хоть часть попала к нам. Но французы всех перехватят. Сюда не
доедет ни один человек. Ну, ладно. Вы сегодня переночуйте здесь, а завтра
утром отправляйтесь на маленькой машине и смените Джино. Я дам вам
кого-нибудь, кто знает дорогу. Джино вам все расскажет. Там еще постреливают
немного, но, в общем, все уже кончилось. Вам любопытно будет побывать на
Баинзицце.
- Очень рад буду побывать там. Очень рад, что я опять с вами.
Он улыбнулся. - Вы очень любезны. Я устал от этой войны. Если б я уехал,
не думаю, чтобы мне захотелось вернуться.
- Настолько все скверно?
- Да. Настолько и даже хуже. Идите умойтесь и разыщите своего друга
Ринальди.
Я взял свой багаж и понес его по лестнице наверх. Ринальди в комнате не
было, но вещи его были на месте, и я сел на кровать, снял обмотки и стащил с
правой ноги башмак. Потом я прилег на кровати. Я устал, и правая нога
болела. Мне показалось глупо лежать на постели в одном башмаке, поэтому я
сел, расшнуровал второй башмак, сбросил его на пол и снова прилег на одеяло.
В комнате было душно от закрытого окна, но я слишком устал, чтобы встать и
[147] раскрыть его. Я увидел, что все мои вещи сложены в одном углу комнаты.
Уже начинало темнеть. Я лежал на кровати, и думал о Кэтрин, и ждал Ринальди.
Я решил думать о Кэтрин только вечерами, перед сном. Но я устал, и мне
нечего было делать, поэтому я лежал и думал о ней. Я думал о ней, когда
Ринальди вошел в комнату. Он был все такой же. Разве только слегка похудел.
- Ну, бэби, - сказал он.
Я приподнялся на постели. Он подошел, сел рядом и обнял меня.
- Славный мой, хороший бэби. - Он хлопнул меня по спине, и я схватил его
за плечи.
- Славный мой бэби, - сказал он. - Покажите-ка мне колено.
- Придется штаны снимать.
- Снимите штаны, бэби. Здесь все свои. Я хочу посмотреть, как вас там
обработали.
Я встал, спустил брюки и снял с колена повязку. Ринальди сел на пол и
стал слегка сгибать и разгибать мне ногу. Он провел рукой по шраму, соединил
большие пальцы над коленной чашечкой и остальными легонько потряс колено.
- И дальше у вас не сгибается?
- Нет.
- Это просто преступление, что вас выписали. Они должны были добиться
полного функционирования сустава.
- Было гораздо хуже. Нога была как палка.
Ринальди попробовал еще. Я следил за его руками. У него были ловкие руки
хирурга. Я поглядел на его голову, на его волосы, блестящие и гладко
