[107]
большое значение происхождению и сама принадлежала к высшему обществу. К тому же в госпитале было немало дел и хлопот, и это отвлекало ее. Лето было жаркое, и у меня в Милане было много знакомых, но я всегда спешил вернуться в госпиталь с наступлением сумерек. Фронт продвинулся к Карсо, уже был взят Кук, на другом берегу против Плавы, и теперь наступали на плато Баинзицца. На западном фронте дела были не так хороши. Казалось, что война тянется уже очень долго. Мы теперь тоже вступили в войну, но я считал, что понадобится не меньше года, чтобы переправить достаточное количество войск и подготовить их к бою. На следующий год можно было ждать много плохого, а может быть, много хорошего. Итальянские войска несли огромные потери. Я не представлял себе, как это может продолжаться. Даже если займут все плато Баинзицца и Монте-Сан-Габриеле, дальше есть множество гор, которые останутся у австрийцев. Я видел их. Все самые высокие горы дальше. На Карсо удалось продвинуться вперед, но внизу, у моря, болота и топи. Наполеон разбил бы австрийцев в долине. Он никогда не стал бы сражаться с ними в горах. Он дал бы им спуститься и разбил бы их под Вероной. Но на западном фронте все еще никто никого не разбивал. Может быть, войны теперь не кончаются победой. Может быть, они вообще не кончаются. Может быть, это новая Столетняя война. Я положил газету на место и вышел из клуба. Я осторожно спустился по ступеням и пошел по Виа-Манцони. Перед "Гранд-отелем" я увидел старика Мейерса и его жену, выходивших из экипажа. Они возвращались со скачек. Она была женщина с большим бюстом, одетая в блестящий черный шелк. Он был маленький и старый, с седыми усами, страдал плоскостопием и ходил, опираясь на палку.
- Как поживаете? Как здоровье? - Она подала мне руку.
- Привет! - сказал Мейерс.
- Ну, как скачки?
- Замечательно. Просто чудесно. Я три раза выиграла.
- А как ваши дела? - спросил я Мейерса.
- Ничего. Я выиграл один раз. [108]
- Я никогда не знаю, как его дела, - сказала миссис Мейерс. - Он мне
никогда не говорит.
- Мои дела хороши, - сказал Мейерс. Он старался быть сердечным. - Надо бы
вам как-нибудь съездить на скачки. - Когда он говорил, создавалось
впечатление, что он смотрит не на вас или что он принимает вас за кого-то
другого.
- Непременно, - сказал я.
- Я приеду в госпиталь навестить вас, - сказала миссис Мейерс. - У меня
кое-что есть для моих мальчиков. Вы ведь все мои мальчики. Вы все мои милые
мальчики.
- Вам будут там очень рады.
- Такие милые мальчики. И вы тоже. Вы один из моих мальчиков.
- Мне пора идти, - сказал я.
- Передайте от меня привет всем моим милым мальчикам. Я им привезу много
вкусных вещей. Я запасла хорошей марсалы и печенья.
- До свидания, - сказал я. - Вам все будут страшно рады.
- До свидания, - сказал Мейерс. - Заходите в Galleria. Вы знаете мой
столик. Мы там бываем каждый день. - Я пошел дальше по улице. Я хотел купить
в "Кова" что-нибудь для Кэтрин. Войдя в "Кова", я выбрал коробку шоколада, и
пока продавщица завертывала ее, я подошел к стойке бара. Там сидели двое
англичан и несколько летчиков. Я выпил мартини, ни с кем не заговаривая,
расплатился, взял у кондитерского прилавка свою коробку шоколада и пошел в
госпиталь. Перед небольшим баром на улице, которая ведет к "Ла Скала", я
увидел несколько знакомых: вице-консула, двух молодых людей, учившихся
пению, и Этторе Моретти, итальянца из Сан-Франциско, служившего в
итальянской армии. Я зашел выпить с ними. Одного из певцов звали Ральф
Симмонс, и он пел под именем Энрико дель Кредо. Я не имел представления о
том, как он поет, но он всегда был на пороге каких-то великих событий. Он
был толст, и у него шелушилась кожа вокруг носа и рта, точно при сенном
насморке. Он только что возвратился после выступления в Пьяченца. Он пел в
"Тоске", и все было изумительно. [109]
- Да ведь вы меня никогда не слышали, - сказал он.
- Когда вы будете петь здесь?
- Осенью я выступлю в "Ла Скала".
- Пари держу, что в него будут швырять скамейками, - сказал Этторе. - Вы
слышали про то, как в него швыряли скамейками в Модене?
- Это враки.
- В него швыряли скамейками, - сказал Этторе. - Я был при этом. Я сам
швырнул шесть скамеек.
- Вы просто жалкий макаронник из Фриско.
- У него скверное итальянское произношение, - сказал Этторе. - Где бы он
ни выступал, в него швыряют скамейками.
- Во всей северной Италии нет театра хуже, чем в Пьяченца, - сказал
другой тенор. - Верьте мне, препаршивый театришко. - Этого тенора звали
Эдгар Саундерс, и пел он под именем Эдуарде Джованни.
- Жаль, меня там не было, а то бы я посмотрел, как в вас швыряли
скамейками, - сказал Этторе. - Вы же не умеете петь по-итальянски.
- Он дурачок, - сказал Эдгар Саундерс. - Швырять скамейками - ничего
умнее он не может придумать.
- Ничего умнее публика не может придумать, когда вы поете, - сказал
Этторе. - А потом вы возвращаетесь в Америку и рассказываете о своих
триумфах в "Ла Скала". Да вас после первой же ноты выгнали бы из "Ла Скала".
- Я буду петь в "Ла Скала", - сказал Симмонс. - В октябре я буду петь в
"Тоске".
- Придется пойти. Мак, - сказал Этторе вице-консулу. - Им может
понадобиться защита.
- Может быть, американская армия подоспеет к ним на защиту, - сказал
вице-консул. - Хотите еще стакан, Симмонс? Саундерс, еще стаканчик?
- Давайте, - сказал Саундерс.
- Говорят, вы получаете серебряную медаль, - сказал мне Этторе. - А как
вас представили - за какие заслуги?
- Не знаю. Я еще вообще не знаю, получу ли.
- Получите. Ах, черт, что будет с девушками в "Кова"! Они вообразят, что
вы один убили две [110] сотни австрийцев или захватили целый окоп. Уверяю
вас, я за свои отличия честно поработал.
- Сколько их у вас, Этторе? - спросил вице-консул.
- У него все, какие только бывают, - сказал Симмонс. - Это же ради него
ведется война.
- Я был представлен два раза к бронзовой медали и три раза к серебряной,
- сказал Этторе. - Но получил только одну.
- А что случилось с остальными? - спросил Симмонс.
- Операция неудачно закончилась, - сказал Этторе. - Если операции
заканчиваются неудачно, медалей не дают.
- Сколько раз вы были ранены, Этторе?
- Три раза тяжело. У меня три нашивки за ранения. Вот смотрите. - Он
потянул кверху сукно рукава. Нашивки были параллельные серебряные полоски на
черном фоне, настроченные на рукав дюймов на восемь ниже плеча.
- У вас ведь тоже есть одна, - сказал мне Этторе. - Уверяю вас, это очень
хорошо - иметь нашивки. Я их предпочитаю медалям. Уверяю вас, дружище, три
такие штучки - это уже кое-что. Чтоб получить хоть одну, нужно три месяца
пролежать в госпитале.
- Куда вы были ранены, Этторе? - спросил вице-консул.
Этторе засучил рукав.
- Вот сюда. - Он показал длинный красный гладкий рубец. - Потом сюда, в
ногу. Я не могу показать, потому что это под обмоткой; и еще в ступню. В
ноге омертвел кусочек кости, и от него скверно пахнет. Каждое утро я выбираю
оттуда осколки, но запах не проходит.
- Чем это вас? - спросил Симмонс.
- Ручной гранатой. Такая штука, вроде толкушки для картофеля. Так и
снесла кусок ноги с одной стороны. Вам эти толкушки знакомы? - Он обернулся
ко мне.
- Конечно.
- Я видел, как этот мерзавец ее бросил, - сказал Этторе. - Меня сбило с
ног, и я уже думал, что [111] песенка спета, но от этих толкушек, в общем,
мало проку. Я застрелил мерзавца из винтовки. Я всегда ношу винтовку, чтобы
нельзя было узнать во мне офицера.
- Какой у него был вид? - спросил Симмонс.
- И всего только одна граната была у мерзавца, - сказал Этторе. - Не
знаю, зачем он ее бросил. Наверно, он давно ждал случая бросить гранату.
Никогда не видел настоящего боя, должно быть. Я положил мерзавца на месте.
- Какой у него был вид, когда вы его застрелили? - спросил Симмонс.
- А я почем знаю? - сказал Этторе. - Я выстрелил ему в живот. Я боялся
промахнуться, если буду стрелять в голову.
- Давно вы в офицерском чине, Этторе? - спросил я.
- Два года. Я скоро буду капитаном. А вы давно в чине лейтенанта?
- Третий год.
- Вы не можете быть капитаном, потому что вы плохо знаете итальянский
язык, - сказал Этторе. - Говорить вы умеете, но читаете и пишете плохо. Чтоб
быть капитаном, нужно иметь образование. Почему вы не переходите в
американскую армию?
- Может быть, перейду.
- Я бы тоже ничего против не имел. Сколько получает американский капитан.
Мак?
- Не знаю точно. Около двухсот пятидесяти долларов, кажется.
- Ах, черт! Чего только не сделаешь на двести пятьдесят долларов.
Переходили бы вы скорей в американскую армию, Фред. Может, и меня тогда
пристроите.
- Охотно.
| - Я умею командовать ротой по-итальянски. Мне ничего не стоит выучиться
и по-английски.
- Вы будете генералом, - сказал Симмонс.
- Нет, для генерала я слишком мало знаю. Генерал должен знать чертову
гибель всяких вещей. Молодчики вроде вас всегда воображают, что война -
пустое дело. У вас бы смекалки не хватило даже для капрала. [112]
- Слава богу, мне этого и не нужно, - сказал Симмонс.
- Может, еще понадобится. Вот как призовут всех таких лежебок... Ах,
черт, хотел бы я, чтобы вы оба попали ко мне во взвод. И Мак тоже. Я бы
сделал вас своим вестовым, Мак.
- Вы славный малый, Этторе, - сказал Мак. - Но боюсь, что вы милитарист.
- Я буду полковником еще до окончания войны, - сказал Этторе.
- Если только вас не убьют раньше.
- Не убьют. - Он дотронулся большим и указательным пальцами до звездочек
на воротнике. - Видали, что я сделал? Всегда нужно дотронуться до звездочек,
когда кто-нибудь говорит о смерти на войне.
- Ну, пошли, Сим, - сказал Саундерс, вставая.
- Поехали.
- До свидания, - сказал я. - Мне тоже пора. - Часы в баре показывали без
четверти шесть. - Ciao, Этторе.
- Ciao, Фред, - сказал Этторе. - Это здорово, что вы получите серебряную
медаль.
- Не знаю, получу ли.
- Наверняка получите, Фред. Я слышал, что вы наверняка получите ее.
- Ну, до свидания, - сказал я. - Смотрите не попадите в беду, Этторе.
- Не беспокойтесь обо мне. Я не пью и не шляюсь. Я не забулдыга и не
бабник. Я знаю, что хорошо и что плохо.
- До свидания, - сказал я. - Я рад, что вас произведут в капитаны.
- Мне не придется ждать производства. Я стану капитаном за боевые
заслуги. Вы же знаете. Три звездочки со скрещенными шпагами и короной
сверху. Вот это я и есть.
- Всего хорошего.
- Всего хорошего. Когда вы возвращаетесь на фронт?
- Теперь уже скоро.
- Ну, еще увидимся.
- До свидания. [113]
- До свидания. Не хворайте.
Я пошел переулком, откуда через проходной двор можно было выйти к
госпиталю. Этторе было двадцать три года. Он вырос у дяди в Сан-Франциско и
только что приехал погостить к родителям в Турин, когда объявили войну. У
него была сестра, которая вместе с ним воспитывалась у американского дяди и
в этом году должна была окончить педагогический колледж. Он был из тех
стандартизованных героев, которые на всех нагоняют скуку. Кэтрин его терпеть
не могла.
- У нас тоже есть герои, - говорила она, - но знаешь, милый, они обычно
