расчесанные на пробор. Он согнул ногу слишком сильно.
- Уф! - сказал я.
- Вам надо было еще полечиться механотерапией, - сказал Ринальди.
- Раньше было хуже.
- Знаю, бэби. В таких вещах я смыслю больше вас. - Он поднялся и сел на
кровать. - Сама операция сделана неплохо. - С моим коленом было покончено. -
Теперь рассказывайте.
- Нечего рассказывать, - сказал я. - Жил тихо и мирно. [148]
- Можно подумать, что вы семейный человек, - сказал он. - Что с вами?
- Ничего, - сказал я. - А вот что с вами?
- Эта война меня доконает, - сказал Ринальди. - Я совсем скис. - Он
обхватил свое колено руками.
- Oro! - сказал я.
- В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств?
- Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите.
- Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один работаю
за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я
становлюсь отличным хирургом.
- Это звучит уже лучше.
- Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто оперирую.
- И правильно.
- Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на
душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну,
а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки?
- Да.
Они лежали в моем рюкзаке, в коробке, завернутые в бумагу. Я слишком
устал, чтобы доставать их.
- А у вас разве хорошо на душе, бэби?
- Омерзительно.
- Эта война ужасна, - сказал Ринальди. - Ну, ладно. Вот мы с вами
напьемся, так станет веселее. Развеем тоску по ветру. И все будет хорошо.
- У меня была желтуха, - сказал я. - Мне нельзя напиваться.
- Ах, бэби, в каком виде вы ко мне вернулись: рассудительный, с больной
печенью. Нет, в самом деле, скверная штука война. И зачем только мы в нее
ввязались?
- Давайте все-таки выпьем. Напиваться я не хочу, но выпить можно.
Ринальди подошел к умывальнику у другой стены и достал два стакана и
бутылку коньяка.
- Это австрийский коньяк, - сказал он. - Семь звездочек. Все, что удалось
захватить на Сан-Габриеле. [149]
- Вы там были?
- Нет. Я нигде не был. Я все время был здесь я оперировал. Смотрите,
бэби, STO ваш старый стакан для полоскания зубов. Я его все время берег,
чтобы он мне напоминал о вас.
- Или о том, что нужно чистить зубы.
- Нет. У меня свой есть. Я его берег, чтобы он мне напоминал, как вы по
утрам старались отчиститься от "Вилла-Росса", и ругались, и глотали аспирин,
и проклинали девок. Каждый раз, когда я смотрю на этот стакан, я вспоминаю,
как вы старались вычистить свою совесть зубной щеткой. - Он подошел к
постели. - Ну, поцелуйте меня и скажите, что вы уже перестали быть
рассудительным.
- Не подумаю я вас целовать. Вы обезьяна.
- Ну, ну. Я знаю, вы хороший англосаксонский пай-мальчик. Я знаю. Вас
совесть заела, я знаю. Я подожду, когда мой англосаксонский мальчик опять
станет зубной щеткой счищать с себя публичный дом.
- Налейте коньяку в стакан.
Мы чокнулись и выпили. Ринальди посмеивался надо мной.
- Вот подпою вас, выну вашу печень, вставлю вам хорошую итальянскую
печенку и сделаю вас опять человеком.
Я протянул стакан, чтобы он налил мне еще коньяку. Уже совсем стемнело.
Со стаканом в руке я пошел к окну и раскрыл его. Дождя уже не было. Стало
холоднее, и в ветвях сгустился туман.
- Не выливайте коньяк в окно, - сказал Ринальди. - Если вы не можете
выпить, дайте мне.
- Подите вы, знаете куда, - сказал я. Я рад был снова увидеть Ринальди.
Целых два года он занимался тем, что дразнил меня, и я всегда любил его. Мы
очень хорошо понимали друг друга.
- Вы женились? - спросил он, сидя на постели. Я стоял у окна, прислонясь
к стене.
- Нет еще.
- Вы влюблены?
- Да.
- В ту англичанку?
- Да.
- Бедный бэби! Ну, а она вас тожэ любит? [150]
- Да.
- И доказала вам это на деле?
- Заткнитесь.
- Охотно. Вы увидите, что я человек исключительной деликатности. А что,
она...
- Ринин! - сказал я. - Пожалуйста, заткнитесь. Если вы хотите, чтоб мы
были друзьями, заткнитесь.
- Мне нечего хотеть, чтоб мы были друзьями, бэби. Мы и так друзья.
- Вот и заткнитесь.
- Слушаюсь.
Я подошел к кровати и сел рядом с Ринальди. Он держал стакан и смотрел в
пол.
- Теперь понимаете, Ринин?
- Да, да, конечно. Всю свою жизнь я натыкаюсь на священные чувства. За
вами я таких до сих пор не знал. Но, конечно, и у вас они должны быть. - Он
смотрел в пол.
- А разве у вас нет?
- Нет.
- Никаких?
- Никаких.
- Вы позволили бы мне говорить что угодно о вашей матери, о вашей сестре?
- И даже о {вашей} сестре, - живо сказал Ринальди.
Мы оба засмеялись.
- Каков сверхчеловек! - сказал я.
- Может быть, я ревную, - сказал Ринальди.
- Нет, не может быть.
- Не в этом смысле. Я хотел сказать другое. Есть у вас женатые друзья?
- Есть, - сказал я.
- А у меня нет, - сказал Ринальди. - Таких, которые были бы счастливы со
своими женами, нет.
- Почему?
- Они меня не любят.
- Почему?
- Я змей. Я змей познания.
- Вы все перепутали. Это древо было познания.
- Нет, змей. - Он немного развеселился.
- Вас портят глубокомысленные рассуждения, - сказал я. [151]
- Я люблю вас, бэби, - сказал он. - Вы меня одергиваете, когда я
становлюсь великим итальянским мыслителем. Но я знаю многое, чего не могу
объяснить. Я больше знаю, чем вы.
- Да. Это верно.
- Но вам будет легче прожить. Хоть и с угрызениями совести, а легче.
- Не думаю.
- Да, да. Это так. Мне уже и теперь только тогда хорошо, когда я работаю.
- Он снова стал смотреть в пол.
- Это у вас пройдет.
- Нет. Есть еще только две вещи, которые я люблю: одна вредит моей
работе, а другой хватает на полчаса или на пятнадцать минут. Иногда меньше.
- Иногда гораздо меньше.
- Может быть, я сделал успехи, бэби. Вы ведь не знаете. Но я знаю только
эти две вещи и свою работу.
- Узнаете и другое.
- Нет. Мы никогда ничего не узнаем. Мы родимся со всем тем, что у нас
есть, и больше ничему не научаемся. Мы никогда не узнаем ничего нового. Мы
начинаем путь уже законченными. Счастье ваше, что вы не латинянин.
- Никаких латинян не существует. Это вот рассуждения латинянина. Вы
гордитесь своими недостатками.
Ринальди поднял глаза и засмеялся.
- Ну, хватит, бэби. Я устал рассуждать. - У него был усталый вид, еще
когда он вошел в комнату. - Скоро обед. Я рад, что вы вернулись. Вы мой
лучший друг и мой брат по оружию.
- Когда братья по оружию обедают? - спросил я.
- Сейчас. Выпьем еще раз за вашу печенку.
- Это что, по апостолу Павлу?
- Вы не точны. Там было вино и желудок. Вкусите вина ради пользы желудка.
- Чего хотите, - сказал я. - Ради чего угодно.
- За вашу милую, - сказал Ринальди. Он поднял свой стакан.
- Принимаю. [152]
- Я больше не скажу о ней ни одной гадости.
- Не невольте себя.
Он выпил весь коньяк.
- У меня чистая душа, - сказал он. - Я такой же, как вы, бэби. Я себе
тоже заведу английскую девушку. Собственно говоря, я первый познакомился с
вашей девушкой, но она для меня слишком высокая. И высокую девушку в сестры,
- продекламировал он.
- Вы сама чистота, - сказал я.
- Не правда ли? Потому-то меня и называют Чистейший Ринальди.
- Свинейший Ринальди.
- Ну, ладно, бэби, идем обедать, пока я еще не утратил своей чистоты.
Я умылся, пригладил волосы, и мы снова сошли вниз. Ринальди был слегка
пьян. В столовой еще не все было готово к обеду.
- Пойду принесу коньяк, - сказал Ринальди. Он поднялся наверх. Я сел за
стол, и он вернулся с бутылкой и налил себе и мне по полстакана коньяку.
- Слишком много, - сказал я, и поднял стакан, и посмотрел в него на свет
лампы, стоявшей посреди стола.
- На пустой желудок не много. Замечательная вещь. Совершенно выжигает
внутренности. Хуже для вас не придумаешь.
- Ну что ж.
- Систематическое саморазрушение, - сказал Ринальди. - Портит желудок и
вызывает дрожь в руках. Самая подходящая вещь для хирурга.
- Вы мне советуете?
- От всей души. Другого сам не употребляю. Проглотите это, бэби, и
готовьтесь захворать.
Я выпил половину. В коридоре послышался голос вестового, выкликавший:
"Суп! Суп готов!"
Вошел майор, кивнул нам и сел. За столом он казался очень маленьким.
- Больше никого? - спросил он. Вестовой поставил перед ним суповую миску,
и он сразу налил полную тарелку.
- Никого, - сказал Ринальди. - Разве только священник придет. Знай он,
что Федерико здесь, он бы пришел. [153]
- Где он? - спросил я.
- В триста седьмом, - сказал майор. Он был занят своим супом. Он вытер
рот, тщательно вытирая подкрученные кверху седые усы. - Придет, вероятно. Я
был там и оставил записку, что вы приехали.
- Прежде шумнее было в столовой, - сказал я.
- Да, у нас теперь тихо, - сказал майор.
- Сейчас я буду шуметь, - сказал Ринальди.
- Выпейте вина, Энрико, - сказал майор. Он наполнил мой стакан. Принесли
спагетти, и мы все занялись едой. Мы доедали спагетти, когда вошел
священник. Он был все такой же, маленький и смуглый и весь подобранный. Я
встал, и мы пожали друг другу руки. Он положил мне руку на плечо.
- Я пришел, как только узнал, - сказал он.
- Садитесь, - сказал майор. - Вы опоздали.
- Добрый вечер, священник, - сказал Ринальди.
- Добрый вечер, Ринальди, - сказал священник. Вестовой принес ему супу,
но он сказал, что начнет со спагетти.
- Как ваше здоровье? - спросил он меня.
- Прекрасно, - сказал я. - Что у вас тут слышно?
- Выпейте вина, священник, - сказал Ринальди. - Вкусите вина ради пользы
желудка. Это же из апостола Павла, вы знаете?
- Да, я знаю, - сказал священник вежливо. Ринальди наполнил его стакан.
- Уж этот апостол Павел! - сказал Ринальди. - Он-то и причина всему.
Священник взглянул на меня и улыбнулся. Я видел, что зубоскальство теперь
не трогает его.
- Уж этот апостол Павел, - сказал Ринальди. - Сам был кобель и бабник, а
как не стало силы, так объявил, что это грешно. Сам уже не мог ничего, так
взялся поучать тех, кто еще в силе. Разве не так, Федерико?
Майор улыбнулся. Мы в это время ели жаркое.
- Я никогда не критикую святых после захода солнца, - сказал я. Священник
поднял глаза от тарелки и улыбнулся мне.
- Ну вот, теперь и он за священника, - сказал Ринальди. - Где все добрые
старые зубоскалы? Где [154] Кавальканти? Где Брунди? Где Чезаре? Что ж, так
мне и дразнить этого несчастного священника одному, без всякой поддержки?
- Он хороший священник, - сказал майор.
- Он хороший священник, - сказал Ринальди. - Но все-таки священник. Я
стараюсь, чтоб в столовой все было, как в прежние времена. Я хочу доставить
удовольствие Федерико. Ну вас к черту, священник!
Я заметил, что майор смотрит на него и видит, что он пьян. Его худое лицо
было совсем белое. Волосы казались очень черными над белым лбом.
- Ничего, Ринальди, - сказал священник. - Ничего.
- Ну вас к черту! - сказал Ринальди. - Вообще все к черту! - Он откинулся
на спинку стула.
- Он много работал и переутомился, - сказал майор, обращаясь ко мне. Доев
мясо, он корочкой подобрал с тарелки соус.
- Плевать я хотел на вас, - сказал Ринальди, обращаясь к столу. - И
вообще все и всех к черту! - Он вызывающе огляделся вокруг, глаза его были
тусклы, лицо бледно.
- Ну, ладно, - сказал я. - Все и всех к черту!
- Нет, нет, - сказал Ринальди. - Так нельзя. Так нельзя. Говорят вам: так
нельзя. Мрак и пустота, и больше ничего нет. Больше ничего нет, слышите? Ни
черта. Я знаю это, когда не работаю.
Священник покачал головой. Вестовой убрал жаркое.
