остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нас
схватят.
- Им до нас не достать, - сказал я. - Потому что ты очень храбрая. С
храбрыми не бывает беды.
- Все равно, и храбрые умирают.
- Но только один раз.
- Так ли? Кто это сказал?
- Трус умирает тысячу раз, а храбрый только один?
- Ну да. Кто это сказал?
- Не знаю.
- Сам был трус, наверно, - сказала она. - Он хорошо разбирался в трусах,
но в храбрых не смыслил ничего. Храбрый, может быть, две тысячи раз умирает,
если он умен. Только он об этом не рассказывает.
- Не знаю. Храброму в душу не заглянешь.
- Да. Этим он и силен. .
- Ты говоришь со знанием дела.
- Ты прав, милый. На этот раз ты прав.
- Ты сама храбрая.
- Нет, - сказала она. - Но я бы хотела быть храброй. [127]
- А я не храбрый, - сказал я. - Я знаю себе цену. У меня было достаточно
времени, чтобы узнать. Я точно бейсболист, который выбивает двадцать два за
сезон и знает, что на большее он не способен.
- Что это значит; "выбивает двадцать два за сезон"? Звучит очень важно.
- Совсем не важно. Это значит - очень посредственный игрок нападения в
бейсбольной команде.
- Но все-таки игрок нападения, - поддразнила она меня.
- Кажется, нам друг друга не переспорить, - сказал я. - Но ты храбрая.
- Нет. Но надеюсь когда-нибудь стать храброй.
- Мы оба храбрые, - сказал я. - Когда я выпью, так я совсем храбрый.
- Мы замечательные люди, - сказала Кэтрин. Она подошла к шкафу и достала
коньяк и стакан. - Выпей, милый, - сказала она. - Это тебе за хорошее
поведение.
- Да, мне не хочется.
- Выпей, выпей.
- Ну, хорошо. - Я налил треть стакана коньяку и выпил.
- Однако, - сказала она. - Я знаю, что коньяк - напиток героев. Но не
надо увлекаться.
- Где мы будем жить после войны?
- Вероятно, в богадельне, - сказала она. - Три года я была очень наивна и
надеялась, что война кончится к рождеству. Но теперь я надеюсь, что она
кончится, когда наш сын будет лейтенантом.
- А может, он будет генералом.
- Если это столетняя война, он и до генерала успеет дослужиться.
- Ты не хочешь выпить?
- Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меня голова кружится.
- Ты никогда не пила коньяк?
- Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.
Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.
- Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, - сказала Кэтрин. -
Может, ты пока почитаешь газеты? [128]
- Тебе непременно нужно идти?
- Если не сейчас, то позже.
- Лучше сейчас.
- Я скоро вернусь.
- Я успею дочитать газеты, - сказал я.
Глава двадцать вторая
Ночью стало холодно, и на следующий день шел дождь. Когда я возвращался из Ospedale Maggiore, дождь был очень сильный, и я насквозь промок. Балкон моей комнаты заливало потоками дождя, и ветер гнал их в стекло балконной двери. Я переоделся и выпил коньяку, но у коньяка был неприятный вкус. Ночью я почувствовал себя плохо, и наутро после завтрака меня вырвало.
- Картина ясная, - сказал госпитальный врач. - Взгляните на белки его
глаз, мисс.
Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я мог взглянуть. Белки
глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели. Из-за этого
сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мы хотели
поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинают
желтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было
бы лучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так
удобно ездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть
очень славные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих
островов, а на самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось
поехать.
Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампен вошла в комнату,
распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я только что послал
швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, как он
выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылок
из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг
из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые
[129] большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги
из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки,
которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде
медведя, была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в
особенную ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв
передние, в его стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько
липких кристалликов. Я засмеялся.
- Тут был кюммель, - сказал я. - Самый лучший кюммель продают в таких
бутылках-медведях. Его привозят из России.
- Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? - спросила мисс
Ван-Кампен.
- Мне отсюда не видно, - сказал я. - Но по всей вероятности - да.
- Сколько времени это продолжается?
- Я сам покупал их и приносил сюда, - сказал я. - Меня часто навещали
итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.
- Но сами вы не пили?
- Сам тоже пил.
- Коньяк! - сказала она. - Одиннадцать пустых бутылок из-под коньяка и
эта медвежья жидкость.
- Кюммель.
- Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас нет пустых
бутылок?
- Пока - нет.
- А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к вам - это зря
потраченная жалость.
- Благодарю вас.
- Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт. Но вы могли
бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себя желтуху
потреблением алкоголя.
- Чем?
- Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что я сказала. - Я
молчал. - Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вам придется
отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы после
умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..
[130]
- Вы не думаете?
- Не думаю.
- Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?
- Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.
- Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?
- Вероятно, это все же лучше, чем фронт.
- Мисс Ван-Кампен, - сказал я, - вы когда-нибудь видели человека,
который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы самого себя в
мошонку?
Мисс Ван-Кампен пропустила вопрос мимо ушей. Она должна была или
пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не хотелось,
потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со мной
счеты.
- Я видела много людей, которые спасались от фронта умышленным
членовредительством.
- Вопрос не в том. Умышленное членовредительство я и сам видел. Я
спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который, чтобы избавиться от
воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущение
ближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот я
и спросил, была ли у вас когда-нибудь желтуха, мисс Ван-Кампен, потому
что...
Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла мисс Гэйдж.
- Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.
- Мы сравнивали различные ощущения. Я высказал предположение, что ей
никогда не случалось рожать...
- Вы сумасшедший, - сказала Гэйдж. - Она готова содрать с вас кожу
живьем.
- Она уже ее содрала, - сказал я. - Она провалила мой отпуск, а теперь,
пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С нее станется.
- Она всегда вас недолюбливала, - сказала Гэйдж. - А из-за чего вышел
разговор?
- Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы не возвращаться на
фронт. [131]
- Пфф, - сказала Гэйдж. - Да я присягну, что вы никогда капли в рот не
брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.
- Она нашла бутылки.
- Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Где они?
- В гардеробе.
- У вас есть чемодан?
- Нет. Суньте в этот рюкзак.
Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.
- Я их отдам швейцару, - сказала она, направляясь к двери.
- Одну минуту, - сказала мисс Ван-Кампен. - Эти бутылки я захвачу. - С
ней был швейцар. - Возьмите это, пожалуйста, - сказала она. - Я хочу
показать их доктору, когда буду докладывать ему.
Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что в нем.
Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.
Глава двадцать третья
В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послал швейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет из Турина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половины одиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтоб получить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцар взял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжной мастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал им денег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзак и две походные сумки.
Около пяти часов я распрощался в госпитале и вышел. Швейцар уже снес мой
багаж к себе в швейцарскую, и я сказал, что буду на вокзале незадолго до
полуночи. Его жена назвала меня "signorino" и заплакала. Потом вытерла
глаза, потрясла мою руку и заплакала снова. Я потрепал ее по плечу, и она
[132] заплакала еще раз. Это была низенькая, пухлая, седая женщина с добрым
лицом. Она всегда штопала мне носки. Когда она плакала, у нее все лицо точно
расползалось. Я пошел в бар на углу и там стал дожидаться, глядя в окно. На
улице было темно, и холодно, и туманно. Я уплатил за стакан кофе с граппой и
смотрел, как люди идут мимо в полосе света от окна. Я увидел Кэтрин и
постучал в окно. Она глянула, увидела меня и улыбнулась, и я вышел ей
навстречу. На ней был темно-синий плащ и мягкая фетровая шляпа. Мы вместе
пошли по тротуару мимо винных погребков, потом через рыночную площадь и
дальше по улице и, пройдя под аркой, вышли на соборную площадь. Ее
пересекали трамвайные рельсы, а за ними был собор. Он был белый и мокрый в
тумане. Мы перешли рельсы. Слева от нас были магазины с освещенными
витринами и вход в Galleria. Над площадью туман сгущался, и собор вблизи был
очень большой, а камень стен мокрый.
- Хочешь, войдем?
- Нет, - сказала Кэтрин.
Мы пошли дальше. В тени одного из каменных контрфорсов стоял солдат с
девушкой, и мы прошли мимо них. Они стояли, вплотную прижавшись к стене, и
он укрыл ее своим плащом.
- Они похожи на нас, - сказал я.
- Никто не похож на нас, - сказала Кэтрин. Она думала не о радостном.
- Им даже пойти некуда.
- Может быть, так для них лучше.
- Не знаю. Все-таки нужно, чтоб у каждого было куда пойти.
- У них есть собор, - сказала Кэтрин.
Мы уже миновали его. Мы перешли на другую сторону и оглянулись на собор.
Он был красивый в тумане. Мы стояли перед магазином кожаных изделий. В
витрине были сапоги для верховой езды, рюкзак и пьексы. Все это было
разложено отдельно: рюкзак посредине, сапоги с одной стороны, пьексы - с
другой. Кожа была темная, гладкая и лоснилась, точно на потертом седле.
Электрический свет бросал длинные блики на тускло лоснившуюся кожу.
- Когда-нибудь мы с тобой походим на лыжах. [133]
- Через два месяца начинается лыжный сезон в Мюррене, - сказала Кэтрин.
- Давай поедем туда.
- Давай, - сказала она. Мы прошли вдоль других витрин и свернули в
переулок.
- Я здесь ни разу не была.
- Этой дорогой я всегда ходил в Ospedale Maggiore, - сказал я.
