- Голова меня никогда не беспокоит.
- От такой шишки легко можно было остаться кретином. Совсем не беспокоит?
- Нет.
- Ваше счастье. Записка готова? Я иду вниз.
- Вот, возьмите, - сказал я.
- Вы должны попросить ее, чтоб она на время отказалась от ночных
дежурств. Она очень устает.
- Хорошо. Я ее попрошу.
- Я хотела подежурить ночь, но она мне не дает. Другие рады уступить свою
очередь. Можете дать ей немного отдохнуть.
- Хорошо.
- Мисс Ван-Кампен уже поговаривает о том, что вы всегда спите до полудня.
- Этого можно было ожидать.
- Хорошо бы вам настоять, чтоб она несколько ночей не дежурила.
- Я бы и сам хотел.
- Вовсе вы бы не хотели. Но если вы ее уговорите, я буду уважать вас.
- Я ее уговорю.
- Что-то не верится.
Она взяла записку и вышла. Я позвонил, и очень скоро вошла мисс Гэйдж.
- Что случилось?
- Я просто хотел поговорить с вами. Как по-вашему, не пора ли мисс Баркли
отдохнуть немного от ночных дежурств? У нее очень усталый вид. Почему она
так долго в ночной смене?
Мисс Гэйдж посмотрела на меня.
- Я ваш друг, - сказала она. - Ни к чему вам гак со мной разговаривать.
- Что вы хотите сказать?
- Не прикидывайтесь дурачком. Это все, что вам нужно было?
- Выпейте со мной вермуту.
- Хорошо. Но потом я сразу же уйду. - Она достала бутылку из шкафа и
поставила на столик стакан. [101]
- Вы берите стакан, - сказал я. - Я буду пить из бутылки.
- За ваше здоровье! - сказала мисс Гэйдж.
- Что там Ван-Кампен говорила насчет того, что я долго сплю по утрам?
- Просто скрипела на эту тему. Она называет вас "наш привилегированный
пациент".
- Ну ее к черту!
- Она не злая, - сказала мисс Гэйдж. - Просто она старая и с причудами.
Вы ей сразу не понравились.
- Это верно.
- А мне вы нравитесь. И я вам друг. Помните это.
- Вы на редкость славная девушка.
- Бросьте. Я знаю, кто, по-вашему, славный. Как нога?
- Прекрасно.
- Я принесу холодной минеральной воды и полью вам немного. Вероятно,
зудит под гипсом. Сегодня жарко.
- Вы славная.
- Сильно зудит?
- Нет. Все очень хорошо.
- Надо поправить мешки с песком. - Она нагнулась. - Я вам друг.
- Я это знаю.
- Нет, вы не знаете. Но когда-нибудь узнаете.
Кэтрин Баркли не дежурила три ночи, но потом она снова пришла. Было так,
будто каждый из нас уезжал в долгое путешествие и теперь мы встретились
снова.
Глава восемнадцатая
Нам чудесно жилось в то лето. Когда мне разрешили вставать, мы стали ездить в парк на прогулку. Я помню коляску, медленно переступающую лошадь, спину кучера впереди и его лакированный цилиндр, и Кэтрин Баркли рядом со мной на сиденье. Если наши руки соприкасались, хотя бы краешком ее рука
[102]
касалась моей, это нас волновало. Позднее, когда я уже мог передвигаться на костылях, мы ходили обедать к Биффи или в "Гран-Италиа" и выбирали столик снаружи, в Galleria. Официанты входили и выходили, и прохожие шли мимо, и на покрытых скатертями столах стояли свечи с абажурами, и вскоре нашим излюбленным местом стал "Гран-Италиа", и Жорж, метрдотель, всегда оставлял нам столик. Он был замечательный метрдотель, и мы предоставляли ему выбирать меню, пока мы сидели, глядя на прохожих, и на тонувшую в сумерках Galleria, и друг на друга. Мы пили сухое белое капри, стоявшее в ведерке со льдом; впрочем, мы перепробовали много других вин: фреза, барбера и сладкие белые вина. Из-за войны в ресторане не было .специального официанта для вин, и Жорж смущенно улыбался, когда я спрашивал такие вина, как фреза.
- Что можно сказать о стране, где делают вино, имеющее вкус клубники, -
сказал он.
- А чем плохо? - спросила Кэтрин. - Мне даже нравится.
- Попробуйте, леди, если вам угодно, - сказал Жорж. - Но позвольте мне
захватить бутылочку марго для tenente.
- Я тоже хочу попробовать, Жорж.
- Сэр, я бы вам не советовал. Оно и вкуса клубники не имеет.
- А вдруг? - сказала Кэтрин. - Это было бы просто замечательно.
- Я сейчас подам его, - сказал Жорж, - и когда желание леди будет
удовлетворено, я его уберу.
Вино было не из важных. Жорж был прав, оно не имело и вкуса клубники. Мы
снова перешли на капри. Один раз у меня не хватило денег, и Жорж одолжил мне
сто лир.
- Ничего, ничего, tenente, - сказал он. - Бывает со всяким. Я знаю, как
это бывает. Если вам или леди понадобятся деньги, у меня всегда найдутся.
После обеда мы шли по Galleria мимо других ресторанов и мимо магазинов со
спущенными железными шторами и останавливались у киоска, где продавались
сандвичи: сандвичи с ветчиной и латуком и сандвичи с анчоусами на крошечных
румяных булоч[103] ках, не длиннее указательного пальца. Мы брали их с
собой, чтоб съесть, когда проголодаемся ночью. Потом мы садились в открытую
коляску у выхода из Galleria против собора и возвращались в госпиталь.
Швейцар выходил на крыльцо госпиталя помочь мне управиться с костылями. Я
расплачивался с кучером, и мы ехали наверх в лифте. Кэтрин выходила в том
этаже, где жили сестры, а я поднимался выше и на костылях шел по коридору в
свою комнату; иногда я раздевался и ложился в постель, а иногда сидел на
балконе, положив ногу на стул, и следил за полетом ласточек над крышами, и
ждал Кэтрин. Когда она приходила наверх, было так, будто она вернулась из
далекого путешествия, и я шел на костылях по коридору вместе с нею, и нес
тазики, и дожидался у дверей или входил с нею вместе - смотря по тому, был
больной из наших друзей или нет, и когда она оканчивала все свои дела, мы
сидели на балконе моей комнаты. Потом я ложился в постель, и когда все уже
спали и она была уверена, что никто не позовет, она приходила ко мне. Я
любил распускать ее волосы, и она сидела на кровати, не шевелясь, только
иногда вдруг быстро наклонялась поцеловать меня, и я вынимал шпильки и клал
их на простыню, и узел на затылке едва держался, и я смотрел, как она сидит,
не шевелясь, и потом вынимал две последние шпильки, и волосы распускались
совсем, и она наклоняла голову, и они закрывали нас обоих, и было как будто
в палатке или за водопадом.
У нее были удивительно красивые волосы, и я иногда лежал и смотрел, как
она закручивает их при свете, который падал из открытой двери, и они даже
ночью блестели, как блестит иногда вода перед самым рассветом. У нее было
чудесное лицо и тело п чудесная гладкая кожа. Мы лежали рядом, и я кончиками
пальцев трогал ее щеки и лоб, и под глазами, и подбородок, и шею и говорил:
"Совсем как клавиши рояля", - и тогда она гладила пальцами мой подбородок и
говорила; "Совсем как наждак, если им водить по клавишам рояля".
- Что, колется?
- Да нет же, милый. Это я просто чтоб подразнить тебя. [104]
Ночью все было чудесно, и если мы могли хотя бы касаться друг друга - это
уже было счастье. Помимо больших радостей, у нас еще было множество мелких
выражений любви, а когда мы бывали не вместе, мы старались внушать друг
другу мысли на расстоянии. Иногда это как будто удавалось, но, вероятно, это
было потому, что, в сущности, мы оба думали об одном и том же.
Мы говорили друг другу, что в тот день, когда она приехала в госпиталь,
мы поженились, и мы считали месяцы со дня своей свадьбы. Я хотел, чтобы мы
на самом деле поженились, но Кэтрин сказала, что тогда ей придется уехать, и
что как только мы начнем улаживать формальности, за ней станут следить и нас
разлучат. Придется все делать по итальянским брачным законам, и с
формальностями будет страшная возня. Я хотел, чтобы мы поженились на самом
деле, потому что меня беспокоила мысль о ребенке, когда эта мысль приходила
мне в голову, но для себя мы считали, что мы женаты, и беспокоились не так
уж сильно, и, пожалуй, мне нравилось, что мы не женаты на самом деле. Я
помню, как один раз ночью мы заговорили об этом и Кэтрин сказала:
- Но, милый, ведь мне сейчас же придется уехать отсюда.
- А может быть, не придется.
- Непременно придется. Меня отправят домой, и мы не увидимся, пока не
кончится война.
- Я буду приезжать в отпуск.
- Нельзя успеть в Шотландию и обратно за время отпуска. И потом, я от
тебя не уеду. Для чего нам жениться сейчас? Мы и так женаты. Уж больше
женатыми и быть нельзя.
- Я хочу этого только из-за тебя.
- Никакой "меня" нет. Я - это ты. Пожалуйста, не выдумывай отдельной
"меня".
- Я думал, девушки всегда хотят замуж.
- Так оно и есть. Но, милый, ведь я замужем. Я замужем за тобой. Разве я
плохая жена?
- Ты чудесная жена.
- Видишь ли, милый, я уже один раз пробовала дожидаться замужества. [105]
- Я не хочу слышать об этом.
- Ты знаешь, что я люблю только тебя одного. Не все ли тебе равно, что
кто-то другой любил меня?
- Не все равно.
- Ведь он погиб, а ты получил все, что же тут ревновать?
- Пусть так, но я не хочу слышать об этом.
- Бедненький мой! А вот я знаю, что у тебя были всякие женщины, и меня
это не трогает.
- Нельзя ли нам пожениться как-нибудь тайно? Вдруг со мной что-нибудь
случится или у тебя будет ребенок.
- Брак существует только церковный или гражданский. А тайно мы и так
женаты. Видишь ли, милый, это было бы для меня очень важно, если б я была
религиозна. Но я не религиозна.
- Ты дала мне святого Антония.
- Это просто на счастье. Мне тоже его дали.
- Значит, тебя ничто не тревожит?
- Только мысль о том, что нас могут разлучить. Ты моя религия. Ты для
меня все на свете.
- Ну, хорошо. Но я женюсь на тебе, как только ты захочешь.
- Ты так говоришь, милый, точно твой долг сделать из меня порядочную
женщину Я вполне порядочная женщина. Не может быть ничего стыдного в том,
что дает счастье и гордость. Разве ты не счастлив?
- Но ты никогда не уйдешь от меня к другому?
- Нет, милый. Я от тебя никогда ни к кому не уйду. Мне кажется, с нами
случится все самое ужасное. Но не нужно тревожиться об этом.
- Я и не тревожусь. Но я тебя так люблю, а ты уже до меня кого-то любила.
- А что было дальше?
- Он погиб.
- Да, а если бы это не случилось, я бы не встретила тебя. Меня нельзя
назвать непостоянной, милый. У меня много недостатков, но я очень постоянна.
Увидишь, тебе даже надоест мое постоянство.
- Я скоро должен буду вернуться на фронт.
- Не будем думать об этом, пока ты еще здесь. Понимаешь, милый, я
счастлива, и нам хорошо вдвоем. Я очень давно уже не была счастлива, и,
может быть, [106] когда мы с тобой встретились, я была почти сумасшедшая.
Может быть, совсем сумасшедшая. Но теперь мы счастливы, и мы любим друг
друга. Ну, давай будем просто счастливы. Ведь ты счастлив, правда? Может
быть, тебе не нравится во мне что-нибудь? Ну, что мне сделать, чтобы тебе
было приятно? Хочешь, я распущу волосы? Хочешь?
- Да, а потом ложись тут.
- Хорошо. Только раньше обойду больных.
Глава девятнадцатая
Так проходило лето. О днях я помню немногое, только то, что было очень жарко и газеты были полны побед. У меня был здоровый организм, и раны быстро заживали, так что очень скоро после того, как я впервые встал на костыли, я смог бросить их и ходить только с палкой. Тогда я начал в Ospedale Maggiore лечебные процедуры для сгибания колен, механотерапию, прогревание фиолетовыми лучами в зеркальном ящике, массаж и ванны. Я ходил туда после обеда и на обратном пути заходил в кафе, и пил вино, и читал газеты. Я не бродил по городу; из кафе мне всегда хотелось вернуться прямо в госпиталь. Мне хотелось только одного: видеть Кэтрин. Все остальное время я рад был как-нибудь убить. Чаще всего по утрам я спал, а после обеда иногда ездил на скачки и потом на механотерапию. Иногда я заходил в англоамериканский клуб и сидел в глубоком кожаном кресле перед окном и читал журналы. Нам уже не разрешалось выходить вдвоем после того, как я бросил костыли, потому что неприлично было сестре гулять одной с больным, который по виду не нуждался в помощи, и поэтому днем мы редко бывали вместе. Иногда, впрочем, удавалось пообедать вместе где-нибудь в городе, если и Фергюсон была с нами. Мы с Кэтрин считались друзьями, и мисс Ван-Кампен принимала это положение, потому что Кэтрин много помогала ей в госпитале. Она решила, что Кэтрин из очень хорошей семьи, и это окончательно расположило ее в нашу пользу. Мисс Ван-Кампен придавала
