tenente.
- Ему это нравится, - сказал Пассини. - Мы его обратим в свою веру.
- Но пока хватит, - сказал Маньера.
- Что ж, дадут нам поесть, tenente? - спросил Гавуцци.
- Сейчас я узнаю, - сказал я.
Гордини встал и вышел вместе со мной.
- Может, что-нибудь нужно сделать, tenente? Я вам ничем не могу помочь? -
Он был самый тихий из всех четырех.
- Если хотите, идемте со мной, - сказал я, - узнаем, как там.
Было уже совсем темно, и длинные лучи прожекторов сновали над горами. На
нашем фронте в ходу были огромные прожекторы, установленные на грузовиках, и
порой, проезжая ночью близ самых позиций, можно было увидеть такой грузовик,
остановившийся в стороне от дороги, офицера, направляющего свет, и
перепуганную команду. Мы прошли заводским двором и остановились у главного
перевязочного пункта. Снаружи над входом был небольшой навес из зеленых
ветвей, и ночной ветер шуршал в темноте высохшими на солнце листьями. Внутри
был свет. Главный врач, сидя на ящике, говорил по телефону. Один из врачей
сказал мне, что атака на час отложена. Он предложил мне коньяку. Я оглядел
длинные столы, инструменты, сверкающие при свете, тазы и бутыли с притертыми
пробками. Гордини стоял за моей спиной. Главный врач отошел от телефона.
[53]
- Сейчас начинается, - сказал он. - Решили не откладывать.
Я выглянул наружу, было темно, и лучи австрийских прожекторов сновали над
горами позади нас. С минуту было тихо, потом все орудия позади нас открыли
огонь.
- Савойя, - сказал главный врач.
- А где обед? - спросил я. Он не слышал. Я повторил.
- Еще не подвезли.
Большой снаряд пролетел и разорвался на заводском дворе. Еще один
разорвался, и в шуме разрыва можно было расслышать более дробный шум от
осколков кирпича и комьев грязи, дождем сыпавшихся вниз.
- Что-нибудь найдется перекусить?
- Есть немного pasta asciutta (1), - сказал главный врач.
- Давайте что есть.
Главный врач сказал что-то санитару, тот скрылся в глубине помещения и
вынес оттуда металлический таз с холодными макаронами. Я передал его
Гордини.
- Нет ли сыра?
Главный врач ворчливо сказал еще что-то санитару, тот снова нырнул вглубь
и принес четверть круга белого сыра.
- Спасибо, - сказал я.
- Я вам не советую сейчас идти.
Что-то поставили на землю у входа снаружи. Один из санитаров, которые
принесли это, заглянул внутрь.
- Давайте его сюда, - сказал главный врач. - Ну, в чем дело? Прикажете
нам самим выйти и взять его?
Санитары подхватили раненого под руки и за ноги и внесли в помещение.
- Разрежьте рукав, - сказал главный врач.
Он держал пинцет с куском марли. Остальные два врача сняли шинели.
- Ступайте, - сказал главный врач санитарам.
---------------------------------------(1) Блюдо из макарон (итал.). [54]
- Идемте, tenente, - сказал Гордини.
- Подождите лучше, пока огонь прекратится. - не оборачиваясь, сказал
главный врач.
- Люди голодны, - сказал я.
- Ну, как вам угодно.
Выйдя на заводской двор, мы пустились бежать. У самого берега разорвался
снаряд. Другого мы не слышали, пока вдруг не ударило возле нас. Мы оба
плашмя бросились на землю и в шуме и грохоте разрыва услышали жужжание
осколков и стук падающих кирпичей. Гордини поднялся на ноги и побежал к
блиндажу. Я бежал за ним, держа в руках сыр, весь в кирпичной пыли,
облепившей его гладкую поверхность. В блиндаже три шофера по-прежнему сидели
у стены и курили.
- Ну, вот вам, патриоты, - сказал я.
- Как там машины? - спросил Маньера.
- В порядке, - сказал я.
- Напугались, tenente?
- Есть грех, - сказал я.
Я вынул свой ножик, открыл его, вытер лезвие и соскоблил верхний слой
сыра. Гавуцци протянул мне таз с макаронами.
- Начинайте вы.
- Нет, - сказал я. - Поставьте на пол. Будем есть все вместе.
- Вилок нет.
- Ну и черт с ними, - сказал я по-английски.
Я разрезал сыр на куски и разложил на макаронах.
- Прошу, - сказал я. Они придвинулись и ждали. Я погрузил пальцы в
макароны и стал тащить. Потянулась клейкая масса.
- Повыше поднимайте, tenente.
Я поднял руку до уровня плеча, и макароны отстали. Я опустил их в рот,
втянул и поймал губами концы, прожевал, потом взял кусочек сыру, прожевал и
запил глотком вина. Вино отдавало ржавым металлом. Я передал флягу Пассини.
- Дрянь, - сказал я. - Слишком долго оставалось во фляге. Я вез ее с
собой в машине.
Все четверо ели, наклоняя подбородки к самому тазу, откидывая назад
головы, всасывая концы. Я еще [55] раз набрал полный рот, и откусил сыру, и
отпил вина. Снаружи что-то бухнуло, и земля затряслась.
- Четырехсотдвадцатимиллиметровое или миномет, - сказал Гавуцци.
- В горах такого калибра не бывает, - сказал я.
- У них есть орудия Шкода. Я видел воронки.
- Трехсотпятимиллиметровые.
Мы продолжали есть. Послышался кашель, шипение, как при пуске паровоза, и
потом взрыв, от которого опять затряслась земля.
- Блиндаж не очень глубокий, - сказал Пассини.
- А вот это, должно быть, миномет.
- Точно.
Я надкусил свой ломоть сыру и глотнул вина. Среди продолжавшегося шума я
уловил кашель, потом послышалось: чух-чух-чух-чух, потом что-то сверкнуло,
точно настежь распахнули летку домны, и рев, сначала белый, потом все
краснее, краснее, краснее в стремительном вихре. Я попытался вздохнуть, но
дыхания не было, и я почувствовал, что весь вырвался из самого себя и лечу,
и лечу, и лечу, подхваченный вихрем. Я вылетел быстро, весь как есть, и я
знал, что я мертв и что напрасно думают, будто умираешь, и все. Потом я
поплыл по воздуху, но вместо того, чтобы подвигаться вперед, скользил назад.
Я вздохнул и понял, что вернулся в себя. Земля была разворочена, и у самой
моей головы лежала расщепленная деревянная балка. Голова моя тряслась, и я
вдруг услышал чей-то плач. Потом словно кто-то вскрикнул. Я хотел
шевельнуться, но я не мог шевельнуться. Я слышал пулеметную и ружейную
стрельбу за рекой и по всей реке. Раздался громкий всплеск, и я увидел, как
взвились осветительные снаряды, и разорвались, и залили все белым светом, и
как взлетели ракеты, и услышал взрывы мин, и все это в одно мгновение, и
потом я услышал, как совсем рядом кто-то сказал: "Mamma mia! (1) O, mamma
mia!" Я стал вытягиваться и извиваться и наконец высвободил ноги и
перевернулся и дотронулся до него. Это был Пассини, и когда я дотронулся до
него, он ---------------------------------------(1) Мама моя! (итал.) [56]
вскрикнул. Он лежал ногами ко мне, и в коротких вспышках света мне было
видно, что обе ноги у него раздроблены выше колен. Одну оторвало совсем, а
другая висела на сухожилии и лохмотьях штанины, и обрубок корчился и
дергался, словно сам по себе. Он закусил свою руку и стонал: "О mamma mia,
mamma mia!" - и потом: "Dio te salve. Maria (1). Dio te salve, Maria. O
Иисус, дай мне умереть! Христос, дай мне умереть, mamma mia, mamma mia!
Пречистая дева Мария, дай мне умереть. Не могу я. Не могу. Не могу. О Иисус,
пречистая дева, не могу я. О-о-о-о!" Потом, задыхаясь: "Mamma, mamma mia!"
Потом он затих, кусая свою руку, а обрубок все дергался.
- Portaferiti! (2) - закричал я, сложив руки воронкой. - Portaferiti! - Я
хотел подползти к Пассини, чтобы наложить ему на ноги турникет, но я не мог
сдвинуться с места. Я попытался еще раз, и мои ноги сдвинулись немного.
Теперь я мог подтягиваться на локтях. Пассини не было слышно. Я сел рядом с
ним, расстегнул свой френч и попытался оторвать подол рубашки. Ткань не
поддавалась, и я надорвал край зубами. Тут я вспомнил об его обмотках. На
мне были шерстяные носки, но Пассини ходил в обмотках. Все шоферы ходили в
обмотках. Но у Пассини оставалась только одна нога. Я отыскал конец обмотки,
но, разматывая, я увидел, что не стоит накладывать турникет, потому что он
уже мертв. Я проверил и убедился, что он мертв. Нужно было выяснить, что с
остальными тремя. Я сел, и в это время что-то качнулось у меня в голове,
точно гирька от глаз куклы, и ударило меня изнутри по глазам. Ногам стало
тепло и мокро, и башмаки стали теплые и мокрые внутри. Я понял, что ранен, и
наклонился и положил руку на колено. Колена не было. Моя рука скользнула
дальше, и колено было там, вывернутое на сторону. Я вытер руку о рубашку, и
откуда-то снова стал медленно разливаться белый свет, и я посмотрел на свою
ногу, и мне стало очень страшно. "Господи, - сказал я, - вызволи меня
отсюда!" Но я знал, что должны быть еще трое. Шоферов было четверо. Пассини
убит. Остаются ---------------------------------------(1) Спаси тебя бог,
Мария (итал.). (2) Носилки! (итал.) [57] трое. Кто-то подхватил меня под
мышки, и еще кто-то стал поднимать мои ноги.
- Должны быть еще трое, - сказал я. - Один убит.
- Это я, Маньера. Мы ходили за носилками, но не нашли. Как вы, tenente?
- Где Гордини и Гавуцци?
- Гордини на пункте, ему делают перевязку. Гавуцци держит ваши ноги.
Возьмите меня за шею, tenente. Вы тяжело ранены?
- В ногу. А что с Гордини?
- Отделался пустяками. Это была мина. Снаряд из миномета.
- Пассини убит.
- Да. Убит.
Рядом разорвался снаряд, и они оба бросились на землю и уронили меня.
- Простите, tenente, - сказал Маньера. - Держитесь за мою шею.
- Вы меня опять уроните.
- Это с перепугу.
- Вы не ранены?
- Ранены оба, но легко.
- Гордини сможет вести машину?
- Едва ли.
Пока мы добрались до пункта, они уронили меня еще раз.
- Сволочи! - сказал я.
- Простите, tenente, - сказал Маньера. - Больше не будем.
В темноте у перевязочного пункта лежало на земле много раненых. Санитары
входили и выходили с носилками. Когда они, проходя, приподнимали занавеску,
мне виден был свет, горевший внутри. Мертвые были сложены в стороне. Врачи
работали, до плеч засучив рукава, и были красны, как мясники. Носилок не
хватало. Некоторые из раненых стонали, но большинство лежало тихо. Ветер
шевелил листья в ветвях навеса над входом, и ночь становилась холодной. Все
время подходили санитары, ставили носилки на землю, освобождали их и снова
уходили. Как только мы добрались до пункта, Маньера привел фельдшера, и он
наложил мне повязку на обе ноги. [58]
Он сказал, что потеря крови незначительна благодаря тому, что столько
грязи набилось в рану. Как только можно будет, меня возьмут на операцию. Он
вернулся в помещение пункта. Гордини вести машину не сможет, сказал Маньера.
У него раздроблено плечо и разбита голова. Сгоряча он не почувствовал боли,
но теперь плечо у него онемело. Он там сидит у одной из кирпичных стен.
Маньера и Гавуцци погрузили в свои машины раненых и уехали. Им ранение не
мешало. Пришли три английских машины с двумя санитарами на каждой. Ко мне
подошел один из английских шоферов, его привел Гордини, который был очень
бледен и совсем плох на вид. Шофер наклонился ко мне.
- Вы тяжело ранены? - спросил он. Это был человек высокого роста, в
стальных очках.
- Обе ноги.
- Надеюсь, не серьезно. Хотите сигарету?
- Спасибо.
- Я слыхал, вы потеряли двух шоферов?
- Да. Один убит, другой - тот, что вас привел.
- Скверное дело. Может быть, нам взять их машины?
- Я как раз хотел просить вас об этом.
- Они у нас будут в порядке, а потом мы их вам вернем. Вы ведь из двести
шестого?
- Да.
- Славное у вас там местечко. Я вас видел в городе. Мне сказали, что вы
американец.
- Да.
- А я англичанин.
- Неужели?
- Да, англичанин. А вы думали - итальянец? У нас в одном отряде есть
итальянцы.
- Очень хорошо, если вы возьмете наши машины, - сказал я.
- Мы вам возвратим их в полном порядке. - Он выпрямился. - Ваш шофер
