свою надевал, когда выезжал на посты, и, кроме того, я имел при себе
английский противогаз - противогазовую маску, как их тогда называли. Мы
только начали получать их. Они и в самом деле были похожи на маски. Все мы
также обязаны были носить автоматические пистолеты; даже врачи и офи[33]
церы санитарных частей. Я ощущал свой пистолет, прислоняясь к спинке стула.
Замеченный без пистолета подлежал аресту. Ринальди вместо пистолета набивал
кобуру туалетной бумагой. Я носил свой без обмана и чувствовал себя
вооруженным до тех пор, пока мне не приходилось стрелять из него. Это был
пистолет системы "астра", калибра 7.65, с коротким стволом, который так
подскакивал при спуске курка, что попасть в цель было совершенно немыслимо.
Упражняясь в стрельбе, я брал прицел ниже мишени и старался сдержать
судорогу нелепого ствола, и наконец я научился с двадцати шагов попадать не
дальше ярда от намеченной цели, и тогда мне вдруг стало ясно, как нелепо
вообще носить пистолет, и вскоре я забыл о нем, и он болтался у меня сзади
на поясе, не вызывая никаких чувств, кроме разве легкого стыда при встрече с
англичанами или американцами. И вот теперь я сидел на стуле, и дежурный
канцелярист неодобрительно поглядывал на меня из-за конторки, а я
рассматривал мраморный пол, постаменты с мраморными бюстами и фрески на
стенах в ожидании мисс Баркли. Фрески были недурны. Фрески всегда хороши,
когда краска на них начинает трескаться и осыпаться.
Я увидел, что Кэтрин Баркли вошла в вестибюль, и встал. Она не казалась
высокой, когда шла мне навстречу, но она была очень хороша.
- Добрый вечер, мистер Генри, - сказала она.
- Добрый вечер, - сказал я. Канцелярист за конторкой прислушивался.
- Посидим здесь или выйдем в сад?
- Давайте выйдем. В саду прохладнее.
Я пошел за ней к двери, канцелярист глядел нам вслед. Когда мы уже шли по
усыпанной гравием дорожке, она сказала:
- Где вы были?
- Я выезжал на посты.
- И вы не могли меня предупредить хоть запиской?
- Нет, - сказал я. - Не вышло. Я думал, что вернусь в тот же день.
- Все-таки нужно было дать мне знать, милый. [34]
Мы свернули с аллеи и шли дорожкой под деревьями. Я взял ее за руку,
потом остановился и поцеловал ее.
- Нельзя ли нам пойти куда-нибудь?
- Нет, - сказала она. - Мы можем только гулять здесь. Вас очень долго не
было.
- Сегодня третий день. Но теперь я вернулся, Она посмотрела на меня.
- И вы меня любите?
- Да.
- Правда, ведь вы сказали, что вы меня любите?
- Да, - солгал я. - Я люблю вас.
Я не говорил этого раньше.
- И вы будете звать меня Кэтрин?
- Кэтрин.
Мы прошли еще немного и опять остановились под деревом.
- Скажите: ночью я вернулся к Кэтрин.
- Ночью я вернулся к Кэтрин.
- Милый, вы ведь вернулись, правда?
- Да.
- Я так вас люблю, и это было так ужасно. Вы больше не уедете?
- Нет. Я всегда буду возвращаться.
- Я вас так люблю. Положите опять сюда руку.
- Она все время здесь.
Я повернул ее к себе, так что мне видно было ее лицо, когда я целовал ее,
и я увидел, что ее глаза закрыты. Я поцеловал ее закрытые глаза. Я решил,
что она, должно быть, слегка помешанная. Но не все ли равно? Я не думал о
том, чем это может кончиться. Это было лучше, чем каждый вечер ходить в
офицерский публичный дом, где девицы виснут у вас на шее и в знак своего
расположения, в промежутках между путешествиями наверх с другими офицерами,
надевают ваше кепи задом наперед. Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не
собирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были
слова. Как в бридже, нужно было делать вид, что играешь на деньги или еще на
что-нибудь. О том, на что шла игра, не было сказано ни слова. Но мне было
все равно.
- Куда бы нам пойти, - сказал я. Как всякий мужчина, я не умел долго
любезничать стоя. [35]
- Некуда, - сказала она. Она вернулась на землю из того мира, где была.
- Посидим тут немножко.
Мы сели на плоскую каменную скамью, и я взял Кэтрин Баркли за руку. Она
не позволила мне обнять ее.
- Вы очень устали? - спросила она.
- Нет.
Она смотрела вниз, на траву.
- Скверную игру мы с вами затеяли.
- Какую игру?
- Не прикидывайтесь дурачком.
- Я и не думаю.
- Вы славный, - сказала она, - и вы стараетесь играть как можно лучше. Но
игра все-таки скверная.
- Вы всегда угадываете чужие мысли?
- Не всегда. Но ваши я знаю. Вам незачем притворяться, что вы меня
любите. На сегодня с этим кончено. О чем бы вы хотели теперь поговорить?
- Но я вас в самом деле люблю.
- Знаете что, не будем лгать, когда в этом нет надобности. Вы очень мило
провели свою роль, и теперь все в порядке. Я ведь не совсем сумасшедшая. На
меня если и находит, то чуть-чуть и ненадолго.
Я сжал ее руку.
- Кэтрин, дорогая...
- Как смешно это звучит сейчас: "Кэтрин". Вы не всегда одинаково это
произносите. Но вы очень славный. Вы очень добрый, очень.
- Это и наш священник говорит.
- Да, вы добрый. И вы будете навещать меня?
- Конечно.
- И вам незачем говорить, что вы меня любите. С этим пока что кончено. -
Она встала и протянула мне руку. - Спокойной ночи.
Я хотел поцеловать ее.
- Нет, - сказала она. - Я страшно устала.
- А все-таки поцелуйте меня, - сказал я.
- Я страшно устала, милый.
- Поцелуйте меня.
- Вам очень хочется?
- Очень.
Мы поцеловались, но она вдруг вырвалась. [36]
- Не надо. Спокойной ночи, милый.
Мы дошли до дверей, и я видел, как она переступила порог и пошла по
вестибюлю. Мне нравилось следить за ее движениями. Она скрылась в коридоре.
Я пошел домой. Ночь была душная, и наверху, в горах, не стихало ни на
минуту. Видны были вспышки на Сан-Габриеле.
Перед "Вилла-Росса" я остановился. Ставни были закрыты, но внутри еще
шумели. Кто-то пел. Я поднялся к себе. Ринальди вошел, когда я раздевался.
- Ara, - сказал он. - Дело не идет на лад. Бэби в смущении.
- Где вы были?
- На "Вилла-Росса". Очень пользительно для души, бэби. Мы пели хором. А
вы где были?
- Заходил к англичанам.
- Слава богу, что я не спутался с англичанами.
Глава седьмая
На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил машину у smistimento (1), где раненые и больные распределялись по их документам и на документах делалась отметка о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть у руля, а шофер понес документы для отметки. День был жаркий, и небо было очень синее и яркое, а дорога белая и пыльная. Я сидел на высоком сиденье фиата и ни о чем не думал. Мимо по дороге проходил полк, и я смотрел, как шагают ряды. Люди были разморены и потны. Некоторые были в стальных касках, но большинство несло их прицепленными к ранцам. Многим каски были слишком велики и почти накрывали уши. Офицеры все были в касках, но подобранных по размеру. Это была часть бригады Базиликата. Я узнал их полосатые, красные с белым, петлицы. Полк уже давно прошел, но мимо все еще тянулись отставшие, - те, кто не в силах был шагать в ногу со своим отделением. Они были измучены, все в
----------------------------------------
(1) Эвакопункт (итал.).
[37]
поту и в пыли. Некоторые казались совсем больными. Когда последний отставший прошел, на дороге показался еще солдат. Он шел прихрамывая. Он остановился и сел у дороги. Я вылез и подошел к нему.
- Что с вами?
Он посмотрел на меня, потом встал.
- Я уже иду.
- Ав чем дело?
- Все война, ну ее к...
- Что с вашей ногой?
- Не в ноге дело. У меня грыжа.
- Почему же вы идете пешком? - спросил я. - Почему вы не в госпитале?
- Не пускают. Лейтенант говорит, что я нарочно сбросил бандаж.
- Покажите мне.
- Она вышла.
- С какой стороны?
- Вот здесь.
Я ощупал его живот.
- Кашляните, - сказал я.
- Как бы от этого не стало хуже. Она уже и так вдвое больше, чем утром.
- Садитесь в машину, - сказал я. - Когда бумаги моих раненых будут
готовы, я сам отвезу вас и сдам в вашу санитарную часть.
- Он скажет, что я нарочно.
- Тут они не смогут придраться, - сказал я. - Это не рана. У вас ведь это
было и раньше?
- Но я потерял бандаж.
- Вас направят в госпиталь.
- А нельзя мне с вами остаться, tenente?
- Нет, у меня нет на вас документов.
В дверях показался шофер с документами раненых, которых мы везли.
- Четверых в сто пятый. Двоих в сто тридцать второй, - сказал он. Это
были госпитали на другом берегу.
- Садитесь за руль, - сказал я.
Я помог солдату с грыжей взобраться на сиденье рядом с нами.
- Вы говорите по-английски? - спросил он.
- Да. [38]
- Что вы скажете об этой проклятой войне?
- Скверная штука.
- Еще бы не скверная, черт дери. Еще бы не скверная.
- Вы бывали в Штатах?
- Бывал. В Питтсбурге. Я догадался, что вы американец.
- Разве я плохо говорю по-итальянски?
- Я сразу догадался, что вы американец.
- Еще один американец, - сказал шофер по-итальянски, взглянув на солдата
с грыжей.
- Послушайте, лейтенант. Вы непременно должны меня доставить в полк?
- Да.
- Штука-то в том, что старший врач знает про мою грыжу. Я выбросил к
черту бандаж, чтобы мне стало хуже и не пришлось опять идти на передовую.
- Понимаю.
- Может, вы отвезете меня куда-нибудь в другое место?
- Будь мы ближе к фронту, я мог бы сдать вас на первый медицинский пункт.
Но здесь, в тылу, нельзя без документов.
- Если я вернусь, мне сделают операцию, а потом все время будут держать
на передовой.
Я подумал.
- Хотели бы вы все время торчать на передовой? - спросил он.
- Нет.
- О, черт! - сказал он. - Что за мерзость эта война.
- Слушайте, - сказал я. - Выйдите из машины, упадите и набейте себе шишку
на голове, а я на обратном пути захвачу вас и отвезу в госпиталь. Мы на
минуту остановимся, Альдо.
Мы съехали на обочину и остановились. Я помог ему вылезть.
- Здесь вы меня и найдете, лейтенант, - сказал он.
- До свидания, - сказал я. Мы поехали дальше и обогнали полк
приблизительно в миле пути, потом переправились через реку, мутную от талого
снега и быстро бегущую между устоев моста, и дорогой, пе[39] ресекающей
равнину, добрались до госпиталей, где нужно было сдать раненых. На обратном
пути я сам сидел у руля и быстро гнал пустую машину туда, где ждал солдат из
Питтсбурга. Сначала мы миновали полк, еще более разморенный и двигавшийся
еще медленнее; потом отставших. Потом мы увидели посреди дороги санитарную
повозку. Двое санитаров поднимали солдата с грыжей. Они вернулись за ним.
Увидя меня, он покачал головой. Его каска свалилась, и лоб, у самых волос,
был окровавлен. На носу была содрана кожа, и на кровавую ссадину налипла
пыль, и в волосах тоже была пыль.
- Посмотрите, какая шишка, лейтенант, - закричал он. - Но ничего не
поделаешь. Они вернулись за мной.
Когда я вернулся на виллу, было пять часов, и я пошел туда, где мыли
машины, принять душ. Потом я составлял рапорт, сидя в своей комнате у
открытого окна, в брюках и нижней рубашке. Наступление было назначено на
послезавтра, и я должен был выехать со своими машинами к Плаве. Уже давно я
не писал в Штаты, и я знал, что нужно написать, но я столько времени
откладывал это, что теперь писать было уже почти невозможно. Не о чем было
писать. Я послал несколько открыток Zona di Guerra (1), вычеркнув из текста
все, кроме "я жив и здоров". Так скорее дойдут. Эти открытки очень
понравятся в Америке - необычные и таинственные. Необычной и таинственной
была война в этой зоне, но мне она казалась хорошо обдуманной и жестокой по
сравнению с другими войнами, которые велись против австрийцев. Австрийская
армия была создана ради побед Наполеона - любого Наполеона. Хорошо, если бы
