понял и поверил, что мне действительно хотелось поехать, и все почти
уладилось. Я выпил много вина, а потом кофе со стрега и, хмелея, рассуждал о
том, как это выходит, что человеку не удается сделать то, что хочется;
никогда не удается.
Мы с ним разговаривали, пока другие шумели и спорили. Мне хотелось
поехать в Абруццы. Но я не поехал в места, где дороги обледенелые и твердые,
как железо, где в холод ясно и сухо, и снег сухой и рассыпчатый, и заячьи
следы на снегу, и крестьяне снимают шапку и зовут вас "дон", и где хорошая
охота. Я не поехал в такие места, а поехал туда, где дымные кафе и ночи,
когда комната идет кругом, и нужно смотреть в стену, чтобы она остановилась,
пьяные ночи в постели, когда знаешь, что больше ничего нет, кроме этого, и
так странно просыпаться потом, [20] не зная, кто это рядом с тобой, и мир в
потемках кажется нереальным и таким остро волнующим, что нужно начать все
сызнова, не зная и не раздумывая в ночи, твердо веря, что больше ничего нет,
и нет, и нет, и не раздумывая. И вдруг задумаешься очень глубоко и заснешь и
иногда наутро проснешься, и того, что было, уже нет, и все так резко, и
ясно, и четко, и иногда споры о плате. Иногда все-таки еще хорошо, и тепло,
и нежно, и завтрак и обед. Иногда приятного не осталось ничего, и рад
выбраться поскорее на улицу, но на следующий день всегда опять то же, и на
следующую ночь. Я пытался рассказать о ночах, и о том, какая разница между
днем и ночью, и почему ночь лучше, разве только день очень холодный и ясный,
но я не мог рассказать этого, как не могу и сейчас. Если с вами так бывало,
вы поймете. С ним так не бывало, но он понял, что я действительно хотел
поехать в Абруццы, но не поехал, и мы остались друзьями, похожие во многом и
все же очень разные. Он всегда знал то, чего я не знал и что, узнав, всегда
был готов позабыть. Но это я понял только поздней, а тогда не понимал. Между
тем мы все еще сидели в столовой. Все уже поели, но продолжали спорить. Мы
со священником замолчали, и капитан крикнул:
- Священнику скучно. Священнику скучно без девочек.
- Мне не скучно, - сказал священник.
- Священнику скучно. Священник хочет, чтоб войну выиграли австрийцы, -
сказал капитан. Остальные прислушались. Священник покачал головой.
- Нет, - сказал он.
- Священник не хочет, чтоб мы наступали. Правда, вы не хотите, чтоб мы
наступали?
- Нет. Раз идет война, мне кажется, мы должны наступать.
- Должны наступать. Будем наступать.
Священник кивнул.
- Оставьте его в покое, - сказал майор. - Он славный малый.
- Во всяком случае, он тут ничего не может поделать, - сказал капитан. Мы
все встали и вышли из-за стола.
[21]
Глава четвертая
Утром меня разбудила батарея в соседнем саду, и я увидел, что в окно светит солнце, и встал с постели. Я подошел к окну и выглянул. Гравий на дорожках был мокрый и трава влажная от росы. Батарея дала два залпа, и каждый раз воздух сотрясался, как при взрыве, и от этого дребезжало окно и хлопали полы моей пижамы. Орудий не было видно, но снаряды летели, по-видимому, прямо над нами. Неприятно было, что батарея так близко, но приходилось утешаться тем, что орудия не из самых тяжелых. Глядя в окно, я услышал грохот грузовика, выезжавшего на дорогу. Я оделся, спустился вниз, выпил кофе на кухне и прошел в гараж.
Десять машин выстроились в ряд под длинным навесом. Это были тупоносые, с
громоздким кузовом, санитарные автомобили, выкрашенные в серое, похожие на
мебельные фургоны. Во дворе у такой же машины возились механики. Еще три
находились в горах, при перевязочных пунктах.
- Эта батарея бывает под обстрелом? - спросил я у одного из механиков.
- Нет, signor tenente (1). Она защищена холмом.
- Как у вас дела?
- Ничего. Вот эта машина никуда не годится, а остальные все в
исправности. - Он прервал работу и улыбнулся. - Вы были в отпуску?
- Да.
Он вытер руки о свой свитер и ухмыльнулся.
- Хорошо время провели?
Его товарищи тоже заухмылялись.
- Неплохо, - сказал я. - А что с этой машиной?
- Никуда она не годится. То одно, то другое.
- Сейчас в чем дело?
- Поршневые кольца менять надо.
Я оставил их у машины, которая казалась обобранной и униженной, оттого
что мотор был открыт и части выложены на подножку, а сам вошел под навес и
одну за другой осмотрел все машины. Я нашел их сравнительно чистыми, одни
были только что вымы---------------------------------------(1) Господин
лейтенант (итал.). [22] ты, другие уже слегка запылились. Я внимательно
оглядел шины, ища порезов или царапин от камней. Казалось, все в полном
порядке. Ничто, по-видимому, не менялось от того, здесь ли я и наблюдаю за
всем сам или же нет. Я воображал, что состояние машин, возможность доставать
те или иные части, бесперебойная эвакуация больных и раненых с перевязочных
пунктов в горах, доставка их на распределительный пункт и затем размещение
по госпиталям, указанным в документах, в значительной степени зависят от
меня. Но, по-видимому, здесь я или нет, не имело значения.
- Были какие-нибудь затруднения с частями? - спросил я старшего механика.
- Нет.
- Где теперь склад горючего?
- Все там же.
- Прекрасно, - сказал я, вернулся в дом и выпил еще одну чашку кофе в
офицерской столовой. Кофе был светло-серого цвета, сладкий от сгущенного
молока. За окном было чудесное весеннее утро. Уже появилось то ощущение
сухости в носу, которое предвещает, что день будет жаркий. В этот день я
объезжал посты в горах и вернулся в город уже под вечер.
Дела, как видно, поправились за время моего отсутствия. Я слыхал, что
скоро ожидается переход в наступление. Дивизия, которую мы обслуживали,
должна была идти в атаку в верховьях реки, и майор сказал мне, чтобы я
позаботился о постах на время атаки. Атакующие части должны были перейти
реку повыше ущелья и рассыпаться по горному склону. Посты для машин нужно
было выбрать как можно ближе к реке и держать под прикрытием. Определить для
них места должна была, конечно, пехота, но считалось, что план разрабатываем
мы. Это была одна из тех условностей, которые создают у вас иллюзию военной
деятельности.
Я был весь в пыли и грязи и прошел в свою комнату, чтобы умыться.
Ринальди сидел на кровати с английской грамматикой Хюго в руках. Он был в
полной форме, на нем были черные башмаки, и волосы его блестели.
- Чудесно, - сказал он, увидя меня. - Вы пойдете со мной в гости к мисс
Баркли. [23]
- Нет.
- Да. Вы пойдете, потому что я вас прошу, и смотрите, чтобы вы ей
понравились.
- Ну ладно. Дайте только привести себя в порядок.
- Умойтесь и идите как есть.
Я умылся, пригладил волосы, и мы собрались идти.
- Постойте, - сказал Ринальди, - пожалуй, не мешает вылить. - Он открыл
свой сундучок и вынул бутылку.
- Только не стрега, - сказал я.
- Нет. Граппа.
- Идет.
Он налил два стакана, и мы чокнулись, отставив указательные пальцы.
Граппа была очень крепкая.
- Еще по одному?
- Идет, - сказал я. Мы выпили по второму стакану граппы. Ринальди убрал
бутылку, и мы спустились вниз. Было жарко идти по городу, но солнце уже
садилось, и было приятно. Английский госпиталь помещался в большой вилле,
выстроенной каким-то немцем перед войной. Мисс Баркли была в саду. С ней
была еще одна сестра. Мы увидели за деревьями их белые форменные платья и
пошли прямо к ним. Ринальди отдал честь. Я тоже отдал честь, но более
сдержанно.
- Здравствуйте, - сказала мисс Баркли. - Вы, кажется, не итальянец?
- Нет.
Ринальди разговаривал с другой сестрой. Они смеялись.
- Как странно - служить в итальянской армии.
- Собственно, это ведь не армия. Это только санитарный отряд.
- А все-таки странно. Зачем вы это сделали?
- Не знаю, - сказал я. - Есть вещи, которые нельзя объяснить.
- Разве? А меня всегда учили, что таких вещей нет.
- Это очень мило.
- Мы непременно должны поддерживать такой разговор?
- Нет, - сказал я. [24]
- Слава богу.
- Что это у вас за трость? - спросил я.
Мисс Баркли была довольно высокого роста. Она была в белом платье,
которое я принял за форму сестры милосердия, блондинка с золотистой кожей и
серыми глазами. Она показалась мне очень красивой. В руках у нее была тонкая
ротанговая трость, нечто вроде игрушечного стека.
- Это - одного офицера, он был убит в прошлом году.
- Простите...
- Он был очень славный. Я должна была выйти за него замуж, а его убили на
Сомме.
- Там была настоящая бойня.
- Вы там были?
- Нет.
- Мне рассказывали, - сказала она. - Здесь война совсем не такая. Мне
прислали эту тросточку. Его мать прислала. Ее вернули с другими его вещами.
- Вы долго были помолвлены?
- Восемь лет. Мы выросли вместе.
- Почему же вы не вышли за него раньше?
- Сама не знаю, - сказала она. - Очень глупо. Это я, во всяком случае,
могла для него сделать. Но я думала, что так ему будет хуже.
- Понимаю.
- Вы любили когда-нибудь?
- Нет, - сказал я.
Мы сели на скамью, и я посмотрел на нее.
- У вас красивые волосы, - сказал я.
- Вам нравятся?
- Очень.
- Я хотела отрезать их, когда он умер.
- Что вы.
- Мне хотелось что-нибудь для него сделать. Я не придавала значения таким
вещам; если б он хотел, он мог бы получить все. Он мог бы получить все, что
хотел, если б я только понимала. Я бы вышла за него замуж или просто так.
Теперь я все это понимаю. Но тогда он собирался на войну, а я ничего не
понимала.
Я молчал.
- Я тогда вообще ничего не понимала. Я думала, так для него будет хуже. Я
думала, может быть, он [25] не в силах будет перенести это. А потом его
убили, и теперь все кончено.
- Кто знает.
- Да, да, - сказала она. - Теперь все кончено.
Мы оглянулись на Ринальди, который разговаривал с другой сестрой.
- Как ее зовут?
- Фергюсон. Эллен Фергюсон. Ваш друг, кажется, врач?
- Да. Он очень хороший врач.
- Как это приятно. Так редко встречаешь хорошего врача в прифронтовой
полосе. Ведь это прифронтовая полоса, правда?
- Конечно.
- Дурацкий фронт, - сказала она. - Но здесь очень красиво. Что,
наступление будет?
- Да.
- Тогда у нас будет работа. Сейчас никакой работы нет.
- Вы давно работаете сестрой?
- С конца пятнадцатого года. Я пошла тогда же, когда и он. Помню, я все
носилась с глупой мыслью, что он попадет в тот госпиталь, где я работала.
Раненный сабельным ударом, с повязкой вокруг головы. Или с простреленным
плечом. Что-нибудь романтическое.
- Здесь самый романтический фронт, - сказал я.
- Да, - сказала она. - Люди не представляют, что такое война во Франции.
Если б они представляли, это не могло бы продолжаться. Он не был ранен
сабельным ударом. Его разорвало на куски.
Я молчал.
- Вы думаете, это будет продолжаться вечно?
- Нет.
- А что же произойдет?
- Сорвется где-нибудь.
- Мы сорвемся. Мы сорвемся во Франции. Нельзя устраивать такие вещи, как
на Сомме, и не сорваться.
- Здесь не сорвется, - сказал я.
- Вы думаете?
- Да. Прошлое лето все шло очень удачно.
- Может сорваться, - сказала она. - Всюду может сорваться. [26]
- И у немцев тоже.
- Нет, - сказала она. - Не думаю.
Мы подошли к Ринальди и мисс Фергюсон.
- Вы любите Италию? - спрашивал Ринальди мисс Фергюсон по-английски.
- Здесь недурно.
- Не понимаю. - Ринальди покачал головой.
- Abbastanza bene (1), - перевел я. Он покачал головой.
- Это не хорошо. Вы любите Англию?
- Не очень. Я, видите ли, шотландка.
Ринальди вопросительно посмотрел на меня.
- Она шотландка, и поэтому больше Англии любит Шотландию, - сказал я
