ка кружилась голова, а точнее, не голова, а засыпанный листьями бульвар.
Он давно не курил. Лет десять. А тут вот не выдержал. Поговорил с отцом
Захарием и сломался. Да, он все бросил, и работу, и приработок, и как
помешанный выслеживал верзяевскую женщину. Так он узнал о существовании
отца Захария, а от отца Захария - о существовании писем. Поп ему не пон-
равился. Здесь было не только пренебрежительное отношение к официальным
представителям господа Бога на земле, но и еще какое-то странное отвра-
щение к тому спокойствию и уверенности, с которыми тот говорил о Марии и
при этом, очевидно, с определенным тайным интересом. Здесь Виктор был
совершенно уверен, быть может, даже и слишком.
После смерти Верзяева что-то с ним произошло. Как будто до того он
был не самостоятельным человеком, а всего лишь неким подобием, неким
подчиненным существом, следующим по жизни в неизвестном направлении. И
вдруг все изменилось, он оказался на краю пропасти, всего лишь в одном
шаге от обрыва, появившегося внезапно за исчезнувшей спиной поводыря.
Да, он был тенью, слепой подчиненной тенью Верзяева. Это было стран-
но, неестественно, но это было так. И хотя виделись они с годами все ре-
же и реже, в силу занятости, а более всего из-за разности в положениях,
и в материальном смысле все дальше и дальше отдалялись друг от друга, но
в душе, в мыслях, в переживаниях неопределенный загадочный верзяевский
образ, как больная злокачественная опухоль, рос, разбухал, заполняя до
предела все потаенные уголки его измученного сознания. Это уже давно не
называлось завистью. Это было странное, навязчивое желание поправить до-
пущенное природой изначальное несоответствие в их положении. Подобно до-
тошному лаборанту, он наблюдал за каждым мелким шагом старинного товари-
ща, скрупулезно анализируя сухие жизненные факты, пытаясь привести их в
систему и наконец понять, открыть истинные законы движения на олимп вер-
зяевского оптимизма. Всякую рабочую версию он проверял тут же на себе,
пытаясь и сам идти по жизни сумасшедшими верзяевскими шагами, и поначалу
у него, кажется, даже получалось, но рано или поздно он оступался, сос-
кальзывал в вязкую болотную трясину неустроенной жизни, и та его затяги-
вала, тормозила, и он с ужасом замечал, что, повторяя чужое, безвозврат-
но теряет драгоценные молодые дни, месяцы и годы. Он не понимал, почему
у него, сильного, не в пример Змею, красивого мужчины, все получается
бестолково и уродливо. Так было со всем: с работой, с увлечениями, с
женщинами. О, он понимал толк в настоящем, он слишком хорошо знал, как
оно выглядит. Но как сделать, приготовить, достичь - не знал.
Змей-же знал. Лет десять назад они вместе бросили курить, но Верзяев
продержался недолго, а он ведь бросил навсегда. Но кто же в результате
больше пострадал? Наоборот, он, Виктор, подорвал здоровье, заболел ка-
кой-то смешной простудной болезнью, а от этого к тому же подцепил неожи-
данное психическое расстройство, и до того серьезное, что несколько раз
попадал в соответствующую больницу. В конце концов огромным усилием воли
он выполз на поверхность, но оказался в совершенно неустроенном жизнен-
ном месте - ни семьи, ни работы, ни квартиры. Была и у него женщина, бы-
ла и настоящая, до предела изъевшая его неразделенная любовь, и тоже не-
удачная, беспощадно разрушившая только-только намечающееся здание успе-
ха, наконец замаячившего на его тридцатилетнем горизонте. И тогда он
опять нашел Верзяева и с искренним, острым режущим удивлением сквозь
развалины своего несостоявшегося счастья наблюдал за бесконечной чередой
красивых, напрочь потерявших голову от любви верзяевских женщин. И все
это на фоне блестящей научной карьеры, квартиры, семьи.
Но и это было еще урывками, вдали, по слухам, по всяким незначи-
тельным намекам, а вот три года назад, когда он снял теперешнюю кварти-
ру, началась уже настоящая пытка. И что удивительно, кажется, он сам, а
не Верзяев, предложил свои услуги. Да, он часто бывает в командировках,
а квартира пустует, да и так, без отъездов, он может исчезнуть на пару
часиков, вот только с ключами проблема, но и это можно устроить. Ведь он
понимает, и ничего взамен не требует. Да уж чего еще больше. Какая
страшная приятная боль разъедала его сердце, когда он возвращался после
очередного Верзяевского посещения домой и, как измученный голодный пес,
ловил теплые животные запахи, источаемые широким двуспальным ложем. Да
ведь сам хотел этого, ждал неделями, месяцами очередного нашествия, и
после долгими бессонными ночами сходил с ума от ее запаха. И с ключом
здесь был настоящий пунктик, ведь специально не сделал запасного, ему
хотелось видеть Змея тут же, сразу после мероприятия, еще не остывшего,
слегка с посоловевшими глазками, с дрожащими пальцами, которые пахли тем
же возбуждающим головокружительным телом.
А однажды - это случилось накануне Верзяевской гибели, - его впервые
в жизни посетило настоящее вдохновение. Оно накатило, обожгло, ударило
странной фантастической идеей, будто его съемная квартира, эта спальня,
это огромное квадратное ложе неизбежно станет ее постоянным жильем. Не-
вероятное, неправдоподобное предположение поразило его измученный ум
своей математической неизбежностью. Он так возбудился, его так распирало
от необычной, никогда доселе не посещавшей его уверенности, что он стал
бессистемно ходить по комнате, потом упал на колени, подполз к ложу и
нежно, ласково оглаживая белое покрывало, поцеловал его святым клятвен-
ным поцелуем.
Виктор очнулся от хриплого крика динамика. Небольшая колонна де-
монстрантов с алыми серпастыим флагами преувеличенно бодрым шагом пере-
секла бульварное кольцо в направлении Кремля. Шумное движение людей вер-
нуло сегодняшний день, с его ранним, каким-то возбужденно нервным утром,
с недолгим колебанием, завершившимся неожиданным посещением двух таких
непохожих и таких близких семей - семьи погибшего Змея и семьи его люби-
мой женщины Марии. Что-то будет дальше, прошептал ангел-товарищ и зату-
шил сигарету.
* * *
Конверт был необычный, без традиционной марки и даже совсем незакле-
енный. На конверте нервным скачущим почерком надпись: это письмо найдено
в бумагах В. Оно для вас. Подпись: Ваш А.-Т.В. Маша достала содержимое и
тут же, при матери, принялась читать.
"Маша, сейчас глубокая ночь. Мне не спится, я болен, я чертовски бо-
лен, я боюсь и жду завтрашнего, нет, теперь уже сегодняшнего свидания.
Ты видишь, я свихнулся, я спятил от радости, мне нужно что-то сделать,
мне нужно поговорить хотя бы и просто с листком бумаги. Я не знаю, что
со мной происходит, ведь я любил тебя, я негодяй и мерзавец, я жил пло-
хо, неправильно, одиноко. Да, именно, мне холодно и одиноко оттого, что
я боялся любить. Я трус, я до этого дня жил наполовину, ведь это страш-
но, что ты хочешь от меня ребенка, выходит, ты меня любила и мы так дол-
го неправильно жили.
Милая моя, родная женщина, теперь все будет иначе, теперь и у меня
есть жизнь и я знаю, что с ней делать. У нас будет ребенок, пусть будет
девочка, я люблю девочек и они меня любят, пусть будет девочка. Хорошо?"
Дальше шло прожженное сигаретой место, какие-то каракули, и все. Маша
тихо села, положила, словно ей было его тяжело держать, листочек на кро-
вать, и снова и снова перечитывала послание Змея. Потом долго глядела в
одну неподвижную точку, и даже не точку, а в белое бумажное поле, в за-
путанное нервными шарахающимися линиями окончание письма. После снова
возращалась к словам, к буквам, к откровенному человеческому чувству. И
наконец отмеченный краем глаза клубок линий превратился в зыбкое дрожа-
щее строение с белым куполом и белыми стенами. Из каракулей проступил
белый храм - ей так хотелось, и она теперь его видела, ясно и четко, как
в том сне. Пусть будет девочка, прошептала она в пустоту.
- Маша, ты беременна? - послышался голос матери.
- Да, я хочу девочку, - спокойно и уверенно призналась дочь.
- Этот мужчина, он тебя ждет на бульваре, - вдруг спохватилась мать.
- Какой?
- Который принес тебе письмо. Что в нем? Он тебе сделал предложение?
- И, не дожидаясь реакции, добавила: - Как это красиво и романтично, как
в прошлом веке...
- Как в прошлом тысячелетии, - уточнила Маша и стала одеваться.
* * *
Три предложения, три признания в любви - не слишком ли для одной нес-
частной беременной женщины? Он поразительно красив, этот ангел-товарищ,
но зачем он ее пугает? Неужели в самом деле по одному запаху можно поте-
рять голову до такой степени, чтобы поклоняться обычному мебельному гар-
нитуру? Да, это болезнь, спать рядом и целовать давно пропавшие следы.
- А письма, письма, пусть они вас не волнуют, - продолжал Виктор, -
Ведь это слишком умно, чтобы быть правдой, здесь, очевидно, прав отец
Захарий, хоть он мне и не понравился. Да, да, не удивляйтесь, следил за
вами, Мария Ардалионовна, но ведь я по-другому не мог вам помочь.
- То есть вы тоже думаете, что я как-то была не в себе? - перебила
Маша.
- Нет, не то, совсем другое, просто нужно покончить с нашей болезнью.
Мы оба с вами больны, одним и тем же, но не смертельно, излечимо, мы уже
выздоравливаем, я это уже чувствую, уже пошло дело на поправку. Вы пони-
маете, о ком я?
Маша отрицательно качнула головой.
- О Верзяеве. Ведь я тоже был болен, и жил как связанный по рукам и
ногам, но теперь совсем другое, посмотрите, оглянитесь вокруг: вот небо,
вот земля, вот деревья, пусть осень, и листья опадают, но как красиво,
жизнь продолжается, а ведь его уже давно нет. Значит, жить и без него
можно, следовательно, нам разрешено жить самим по себе, самим выбирать
маршруты, самим решать любые вопросы. А его, его как бы и не было вовсе.
Маша ничего не хотела слушать о Змее из чужих уст. Она только поража-
лась, до чего люди во снах играют не соответствующую им роль.
- Так что же говорит отец Захарий? - попыталась она хоть как-то свер-
нуть его с верзяевской темы.
- А, отец Захарий, - Виктор понимающе улыбнулся. - Вот он уж настоя-
щий умник, очень трезвый человек. Он мне такое предложил, у него теория,
и даже не одна, а две, одна явная, и я ее принимаю, а вторая тайная, да
вы сами у него узнаете. Ведь вы собирались к нему, да, я вижу, собира-
лись, пойдите хоть сейчас, ха, он - логик.
- Нет, я никуда не собиралась...- пыталась возразить Маша.
- Ну, ну, - снова понимающе улыбнулся Виктор, - как же вы к нему не
пойдете, если больше вам и идти-то некуда, ведь он материалист и все
объяснить может. Только учтите , имеет он при всем при том тайный инте-
рес, а какой - не спрашивайте, не знаю.
- Хорошо, а вы-то что сами об этом думаете? - Маша, быть может, впер-
вые в жизни решила воспользоваться властью над любящим ее сердцем.
- Я, я, да вы опять скажете, будто я из зависти, - Виктор поднял на
нее голубые ангельские глаза, - впрочем, как хотите, только теория эта
не моя, а отца Захария, и уж по одному этому совершенно ясно, что ника-
кой зависти и быть не может, а я ее только принимаю, потому что все
слишком умно, чтобы быть правдой.
- Я ничего не понимаю, что умно? И что правда?
- Да с письмами этими умно слишком, не натурально, все как будто
по-написанному. Ну какое, к черту, непорочное зачатие в наше время, с
чего это вдруг ни с того ни с сего второе пришествие? И следовательно,
здесь один материализм и чертовщина, т.е. как бы розыгрыш со стороны
господина Верзяева, царство ему подземное. Ведь он один знал обо всем,
следовательно, какой же другой автор еще нужен?
- И грейдер выдумка? - Маша решила вернуть ангела на землю.
- Грейдер?! - вскрикнул Виктор.
- Что вы так побледнели? Грейдер - это огромный железный механизм, он
до сих пор там стоит. Сам по себе он не страшен, страшно, что кто-то его
