устаревшие истины о добре и зле, о совести, которая на самом
деле есть тот же самый страх оказаться чем-то иным, нежели
принято думать о людях. Здесь же покоится твоя необоснованная
жалость, причина которой кроется в твоем собственном
эгоцентризме. В общем, пойдем дальше. Повышай кратность!
Почва стала уходить из-под ног. То, что раньше было хотя
бы поверхностью воды, распалось на отдельные, снующие в
беспорядочном хороводе, огромных размеров насекомые. Он
автоматически прибавил увеличение, и звери начали распухать и
растворяться, и оказалось, что и внутри их то же, что и снаружи
-- беспросветная пугающая темень.
-- Что ты видишь? -- контролировал погружение Учитель.
-- Пустоту, перед которой все равны.
-- Правильно, а теперь прислушайся.
-- Я слышу, -- Андрей напряг остатки сознания, -- твой
голос и еще какой-то шум со свистом.
-- А говорят, в ней ничего нет, -- рассмеялся Учитель.
-Это не свист, но Ветер Пустоты, рожденный моим дыханием. И
этот Ветер есть слово, просто оно такое огромное и важное, что
ты не можешь его услышать целиком, и оно все время длится, и
кажется, шумит ветер или завывает вьюга.
-- У Венимаина Семеныча тоже шумит в ушах, -- почему-то
вспомнил Андрей.
-- Конечно, ведь между тобой и ним тоже Пустота, она
заполняет и связывает все, она и есть единственный смысл всего.
Андрей распался на атомы, а те распались в Пустоту. Он не
осознавал уже своих границ, он был везде, и его не было нигде.
Он был легок и текуч.
-- Мне здорово, -- не сдерживая восторга, напечатал
Андрей.
Теперь стоило ему подумать о чем-нибудь, как оно сразу же
возникало из Пустоты. С высоты птичьего полета видит себя
маленьким мальчиком, бегущим с первой школьной пятеркой, через
поселок, затерявшийся на краю Перми. Ему так хочется побыстрее
показать маме дневник, а еще остается метров пятьсот и
здоровенный гусь, перегородивший путь к счастью. От испуга
мальчик спотыкается и падает лицом в траву. Перед глазами
всплывает огромный морщинистый, как лицо вечно пьяного кузнеца
Демидова, лист подорожника, а над ним уже поднимается с хищным
шипением гусиная плошка. Улыбаясь, Андрей поднимает себя
маленького одним желанием и тот, трепыхаясь, словно щенок в
мамкиных зубах, переносится прямо к покосившемуся дощатому
забору. Мальчонка скрывается за калиткой, а Андрей взмывает в
голубое чистое небо и жаворонком оглашает окрестности.
Потом наступает весна, и он превращается в длинную
капающую сосульку под школьной крышей. Первое солнышко играет в
его прозрачном сердце, и он кожей чувствует, как уменьшится его
Я. С последней каплей он летит вниз к оттаявшей земле и
застывает сверкающим брильянтовым шариком на тоненьком
салатовом стебельке.
После наступает зима, и всю Землю, именно с большой буквы,
охватывает снегопад. Огромные пушистые хлопья, торжественно,
как это бывает только в новогоднюю ночь, падают на все
материки, и планета покрывается толстым сверкающим слоем.
Андрей смотрит сквозь облака с расстояния триста
восемьдесят тысяч километров, как на ночной стороне поднимается
ветер. Так, наверное, много миллионов лет назад он наблюдал
вымирание динозавров.
-- Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою Луна... --
напечатал Учитель.
Слышится вой или плач.
-- ...Вьюга злится, вьюга плачет... Да, вьюга, как это
точно сказал учитель, и бескрайнее снежное поле.
-- Что же это? -- удивленно спрашивает Ученик.
-- Мы убили Бога, ты и я! -- стала появляться
быстробегущая строчка учителя, -- Но как мы это сделали? Кто
дал нам губку, чтобы стереть весь горизонт? Что мы сделали,
когда отвязали эту землю от ее солнца? Куда она теперь
движется? Куда движемся мы? Прочь от всех солнц? Не будет ли
нас бесконечно швырять из стороны в сторону? Назад, влево,
вправо, вперед, во всех направлениях? Есть ли еще верх и низ?
Не блуждаем ли мы в бесконечном ничто? Не дышит ли на нас
Пустота? Не стало ли холоднее? Не бесконечно ли продолжается
ночь, становясь все темнее и темнее?
-- Да, Учитель! -- только и воскликнул Андрей.
-- Ты видишь свет? Нет, не тот примитивный солнечный свет,
который сейчас отражается в твоей новой сущности, а другой
негасимый даже в самой темной ночи, неистребимый свет истинной
свободы, твой собственный огонь который манит и будоражит твое
воображение с раннего детства?
-- Да, мне кажется, я видел его раньше.
-- К нему и стремись всегда, потому что легко блистать в
обычном мире среди давно устаревших износившихся истин, но это
всегда лишь отблеск Солнца, Бога или еще чего-нибудь, а ты
попробуй найти свет там, где нет ничего, и если ты его найдешь,
то будет именно твой единственный и неповторимый свет, который
и есть ты сам, и которым ты всегда на самом деле хотел быть.
Как это ново и тревожно, -- подумал Андрей, -- найти свет
в абсолютном мраке и светить самому подобно звезде или Богу, да
не в этом ли состоит истинное предназначение человека,
появившегося из небытия? Так вот что оно такое, найти свое
истинное Я?! Уйти, уйти в свое истинное детство, в это
бесконечно более далекое и величественное, чем самое далекое и
прекрасное, о чем до сих пор мечтал, в небытие.
Откуда-то издалека послышался топот. Он увидел далекого
всадника, мчащегося по несуществующему горизонту. Тот гнал
куда-то в сторону. Кто он? Откуда и куда он мчится? Он мчится
ниоткуда и в никуда, сам себе отвечает Андрей. Но чу, внезапно
всадник остановился, лошадь фыркнула невесомым паром, и он
узнал Катерину.
-- Я вижу Катю. -признался Андрей.
-- Да, я знаю, я вызвал ее из далека. Здесь в Пустоте, ей
не укрыться за красивыми словами. Она кого-нибудь напоминает
тебе?
-- Никогда не встречал таких женщин. -- Честно, признался
Андрей.
-- Нет, я имею ввиду, не женщин, а какое-нибудь насекомое
или животное. Впрочем, насекомое вряд ли. Такой бюст скорее
наводит на мысль о млекопитающем... Хотя, если взглянуть с
большим увеличением на грудь бабочки-капустницы... Ты не
находишь, что ее роскошный загар, который она еженедельно
обновляет под светом ультрафиолетовой лампы, вполне позволяет
приписать ее, как выразился бы Набоков, к семейству
Postnimfamanius. Конечно, о загаре Андрей ни говорил ни слова,
и у него буквально перехватило дух от прозорливости Учителя.
-- Но почему она не растворилась в Пустоте?
-- Она просто очень далеко, и от этого выглядит как
женщина на белом коне. Прибавь увеличение. Теперь вы будете
вместе, вы одно Ничто!
Казалось, он выжал все, что можно было из своего
микроскопа и ужаснулся. Нет, Катерина не распалась, как и все
прочие, на мелкие насекомообразные части, она сама превратилась
в двух сцепившихся навозных мух с синими перламутровыми
брюшками. Мухи застыли, и только хоботок наездника слегка
подрагивал. Потом он поднапрягся еще, и увидел как Пустота,
кстати, увеличение на нее никак не действовало, подобно черной
жидкости стала обволакивать Катерину. И та приблизилась к нему
так, как будто Андрей давно уже покинул Воробьевы горы и снова
попал на Воропаевский спуск. Или он здесь давно? Андрей не мог
понять, он только сильнее сжимал рукой микроскоп, в нем
оказалось килограмма три, и он боялся выронить его из рук.
Когда Катя уже подошла, или он подошел на расстояние вытянутой
руки, она перестала растворяться. Верхнее насекомое, из которых
она состояла, выпустило огромное трубчатое жало в направлении
Андрея.
Он поднял оптическое устройство над головой и потерял
сознание.
13
"Микроскопу кранты, где взял?"
Послышался голос Вениамина Семеновича.
-- На факультете, -- промычал Андрей, еще никак не понимая
что с ним произошло.
-- Ну ты брат даешь! Зачем девушку напугал? И это опять на
глаза напялил. Воропаев, повертел очками и сунул их навсегда в
свой карман.
Андрей, словно заблудившаяся русская подводная лодка,
всплывал на поверхность прямо под бортом американского
авианосца.
-- Господин студент, ты же ее утром спас, а вечером решил
погубить?
Андрей огляделся вокруг. Все было в тумане, только вдали
мигал синий фонарь. Потом проступило Садовое Кольцо и
Воропаевский жигуленок с синим фонарем на крыше.
-- Или кто надоумил? -- не отставал Вениамин Семенович, --
Ох, знал бы кто, голову бы свернул.
-- А где Катерина? -- спросил Андрей.
-- Домой побежала в слезах. Дурак ты, разве ж так за
девушками ухаживают?
И чего вообще ты тут делаешь, ты же поехал домой.
-- Нет, я был в университете... -- мямлил Андрей. --
Потом... черт, я же из себя не вышел.
-- То то и оно, что вышел и нескоро уже как вернешься. Эх,
раз уж я тебя на Ленинском чуть не задавил, то опять отвезу, но
учти, последний раз, и то только потому, что тебя дома давно
ждут.
-- Кто? -- испугался Андрей
-- Узнаешь вскоре.
По дороге все-таки заехали на факультет, и Андрей забежал
в компьютерный класс. Большего всего он боялся, что останется
открытой страничка Учителя, но на экране только светилось:
Connection closed by foreign host.
Он закрыл свой логин, и под конвоем Воропаева был
доставлен в общежитие.
Когда он зашел в свою келью (Воропаев чуть поотстал в
прихожей), из темноты послышалось: "Умка!", и он почувствовал
на плечах материнские руки. Сзади раздался не менее
эмоциональный звук -- это Вениамин Семенович переваривал
услышанное, а потом дверь захлопнулась и они остались вдвоем.
-- Мама!? -- как тогда на Ленинском проспекте вскрикнул
Андрей и заплакал.
-- Сынок, как же так... -- только и сказала мать, не имея
сил оторваться от сына.
Они стояли так несколько минут, и оба плакали.
Потом как то пятясь, мать отошла вглубь к столу, и,
разводя руками, пригласила Андрея:
-- Я пока тут тебе щей готовила, их кто-то украл с общей
кухни. Вот поешь хоть второе, стояла уж не отходила.
-- Я не голоден, -- сглатывая слезы отказался Андрей и
добавил, -Мама мне плохо.
14
Нет, меня не проведешь, спорил с кем-то Воропаев. Ему
припомнилась старая инструкция для следователей НКВД, найденная
в архиве на Лубянке. Ее нашли в целую стопку, перевязанную
полуистлевшей бечевкой. Стопка долго стояла в коридоре, и
сотрудники пятого управления часто спотыкались об нее, пока она
не развалилась. Воропаев взял одну тетрадку с фиолетовым
штемпельным грифом ДСП, сдул пыль и развернул наудачу. Речь шла
о неком театрализованном методе "доводки" преступника перед
арестом. Даже название было специальное -- "Система
Станиславского". Заподозренный и выявленный враг должен
созреть. Этим значительно облегчалась заключительная стадия
следствия и чистосердечного признания. Преступника монотонно и
последовательно нервировали грубой слежкой (буквально наступая
на пятки), случайными звонками в половине третьего ночи ("ах,
извините, это не общество защиты здорового социалистического
сна?"), туманными намеками ("ну ты старый хрен, куда спрятал
керенки?") и невероятными совпадениями (например, одновременным
приездом дальних родственников из Киева и Улан-Удэ).
Человек постепенно начинал ощущать какое-то жизненное
неудобство, как будто его линия судьбы постоянно контролируется
и подправляется кем-то со стороны, потом впадает в
беспокойство, переходящее в беспричинную панику. Вот Здесь-то
его и надо брать. Уж ни этой ли инструкцией пользовались Ильф и
