лицом, не столь важно. Последнее повторялось высохшими губами
до самого утра. В результате теперь он больше напоминал не
первого космонавта, а водолаза, да еще к тому же страдающего
кессонной болезнью.
Наконец зеленый человечек вздрогнул, как-то конвульсивно
сложил лапки и исчез. Андрею стало жаль маленького пешехода,
вся судьба которого давно расписана конструктором светофора и
состоит лишь в том, чтобы каждые несколько минут умирать и
возрождаться только для того, чтобы перебирать лапками. Неужели
и я подобен ему? Неужели мы все были созданы по чьей-то воле и
вынуждены подчиняться его холодному расчету?
Потом вместо зеленого появился красный человечек, очень
похожий на первого, но абсолютно неподвижный. Андрей надел
черные очки и шагнул на мостовую. Поразному встретили дикого
пешехода четыре полосы Ленинского проспекта. Ближняя,
возглавляемая свинцовым мерседесом шестисотого калибра,
огромным и гладким, как гигантский снаряд пушки
Дора, стартанула первой. Андрей только почувствовал нестрашный удар
зеркалом бокового вида, -- оно чуть подогнулось, клацнуло и встало
обратно.
Донеслась грубая брань, и Мерседес улетел в юго-западном
направлении.
Следовавшая за мерседесом белая, в желтый мовильных
пятнах, копейка, собранная из итальянских деталей эпохи
неореализма, едва разошлась и тут же притормозила, пропуская
пешего идиота. Ее нынешний хозяин, наверное четвертый или
пятый, не успел даже что-либо крикнуть -- и замер от удивления.
Идиот шел, не сбавляя шагу, прямо под колеса Вольво 240,
выгоревшей еще лет пять назад в Южной Вестфалии.
Шведский волчок, спереди напоминавший железнодорожную
дрезину, и не думал тормозить. Столкновение казалось
неминуемым, но в последнюю секунду водитель наконец обнаружил
препятствие и стал брать влево. Послышались отчаянные сигналы и
визг тормозных колодок с третьего ряда. Полосы начали
изгибаться и притормаживать. Задние ряды, не ведающие причину
затора, нетерпеливо сигналили и матерились в окна. Поток встал.
Андрей четко, по-хозяйски, прошествовал на середину
проспекта и, лишь выбираясь на спасительный островок,
споткнулся на левую ногу. Постоял секунду, пытаясь вспомнить
народную примету. Наверное, к интересной встрече, подумал он и
шагнул далее. Здесь уже вовсю свирепствовало дикое столичное
движение. Все было пропитано отчаянной русской удалью,
гусарской бесшабашностью и великой открытостью русского народа
ко всему иноземному и прекрасному. Все неслось, пело, тряслось
и будто кричало: посторонитесь, прочие народы и другие страны.
Но прочих стран не было и в помине, а из народов был обычный
молодой человек девяностых годов. Трагический конец Андреева
похода был очевиден. Но Андрей с упрямством фанатика настаивал
на своем. И наверное, не без оснований. Во всяком случае, едва
Андрей чудом проскочил между двумя джипами с хромированными
скулами, откуда-то справа, со стороны Миклухо-Маклая, из диких
компьютерных недр старой и новой электроник, завыла милицейская
сирена. То гнал свою шестерку Воропаев. Синим мигающим пламенем
и эллинским воем он распугивал движение, спасая нарушителя от
гибели. Впрочем, именно Воропаев теперь представлял наибольшую
опасность для Андрея, ибо в этот момент снова ожил зеленый
человечек. В последний миг Воропаев заметил жертву, стал
тормозить и подворачивать, но было уж поздно: правым крылом он
задел пешехода, и тот покорно, переняв инерцию машины, полетел
на обочину.
-- Ну блин, денек, -- выругался Воропаев, гася остатки
скорости.
Слово "блин" он подхватил у своей семилетней дочки и
теперь его часто употреблял.
Когда Андрей взлетел над Ленинским проспектом, словно
зазевавшийся голубь из-под колеса автомобиля, ему стало легко и
приятно. Городское пространство пропало напрочь, а вместо него
не появилось ровным счетом ничего. Однако у этого ничто была
внутренность и наружность, и было, кажется, еще что-то, что-то
страшно знакомое, далекое и ускользающее. Последнее сладко
сжимало внутри, и ему казалось, еще мгновение и он вспомнит,
что оно есть такое, но тут снаружи послышался материнский
голос:
-- Уууу-м-кааааа.
-- Мама, -- вскрикнул Андрей и открыл глаза.
Сверху над ним нависло огромное воропаевское тело.
-- Ты жив, парень?
Андрей встряхнул головой и резво встал на ноги.
-- Эй, ты что это, ну-ка ляг обратно, дурак, у тебя же
шок.
Но Андрей, не слушая команды, принялся ходить кругами,
пристально рассматривая землю.
-- Что-то потерял? -- все-таки радуясь живости своей
жертвы, спросил Воропаев.
Он уже видел, что кроме ушибов у потерпевшего все в
порядке.
-Очки.
Воропаев оглянулся и под обгоревшей от выхлопных газов
липой увидел искомый предмет. Повертев в руках бывшее
оптическое приспособление с оторванной дужкой, Воропаев в
недоумении спросил:
-- Твое, что ли?
-- Мое, -- обрадовался Андрей и снова услышал далекий
свист, впервые обнаруженный в полете. Потом растопырил пальцы и
убедившись, что они практически не дрожат, улыбнулся. Воропаев
не торопился. Его жертва не просто была в шоке, а судя по
счастливому выражению лица, в необычайно сильном шоке.
-- Зачем же ты их заклеил?
-- Что бы видеть! -- почти восторженно ответил Андрей.
Стало быть, все-таки шок, -- подумал Воропаев и поднял с
земли студенческий билет.
-- Андрей Алексеевич Умов, студент пятого курса Вэ Эм Кэ,
-- задумчиво прочел Воропаев, и опять уставился на очки.
-- И ты через них смотрел?
-- Смотреть нельзя, а можно только видеть.
-- Это как же? -- простодушно удивился Воропаев.
-- Вы не поймете.
Андрей наконец выхватил очки и, сделав два шага, припал на
левую ногу.
-- Ну-ка, господин студент, полезай в машину, нам
определенно по пути.
5
Вечером в палатах первой градской Воропаев провел
предварительный опрос оставшихся в живых. Их было трое:
девушка, манекенщица от Юдашкина, по паспорту Катерина Юрьевна
Смирягина, двадцати лет отроду, сбежавшая еще ночью с дачной
вечеринки на станцию, отец Серафим из храма Димитрия
Солунского, что в Клинского районе, ехавший
к ранней обедне на престол в один из Московских храмов, и здоровый
пьяный битюг с документами продавца одной частной фирмы. От битюга
толку не было, -- он, видно, так и проспал все сто километров Северной
железной дороги. Впрочем, от остальных толку было не более.
Прежде он приступил к отцу Серафиму, оставив
головокружительные плечики юдашкинской красавицы на потом.
Поп лежал, выпустив поверх простыни рыжую курчавую бороду.
Казенное покрывало вкупе с подушкой напоминало загрунтованный
свинцовыми белилами холст, на котором отчетливо вырисовывалась
голова Иоанна Крестителя. Во всяком случае, это было лицо
человека страждущего, больного, но непреклонного в своей вере.
Воропаев слегка замешкался, не зная как обратиться. На
память пришло недавнее телеинтервью с патриархом. Разговор шел
о засилии иноземных миссионеров, лжепророков и гуру, хлынувших
на опустошенную диалектическим материализмом шестую часть суши.
Моложавый собкор всячески напускал на себя благочестивый вид и
называл служителя церкви владыкой.
-- Владыка, позвольте вас так называть, -- собкоровским
голосом приступил Воропаев, -- я старший следователь ФСБ
Вениамин Семенович Воропаев. Расскажите все по порядку.
Тихо зашуршал миниатюрный диктофон. Наверное так шуршит
тростник на земле крестьянина Иссы. Отец Серафим даже не
взглянул на Воропаева.
-- Батюшка, -- позвал следователь.
Пострадавший повернулся и изрек:
-- Гряде новый человек.
Теперь стало очевидно, что отец еще далеко не стар, и что
они с Воропаевым вполне могли быть однокашниками.
-- И дано ему было вложить дух в образ зверя, -- продолжил
отец, -- чтобы образ зверя и говорил, и действовал так, чтоб
убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. --
Отец Серафим помолчал немного и разъяснил: -- Показания,
которых ты ждешь от меня, давно записаны Иоанном Богословом.
Прочти их.
-- Батюшка имеет в виду Апокалипсис? -- Воропаев стал
выходить из себя.
Батюшка перекрестился, и тут Воропаева осенило:
-- Отец Серафим! Да не тот ли вы Серафим, который...
Воропаев осекся. Лицо батюшки побледнело, и голова
свалилась на бок.
-- Врача, -- мелькнула мысль.
Воропаев соскочил со стула и выбежал в коридор.
Когда они с доктором вернулись, отец Серафим уже пришел в
себя и неслышно шевелил губами.
-- Что он говорит? -- в пустоту спросил Воропаев.
Доктор нагнулся поближе.
-- Прелесть, что ли, господин майор.
Тогда Вениамин Семенович сам подставил ухо поближе.
-- Прелесть... -- донеслось до его сознания.
Воропаев вопросительно посмотрел на доктора.
-- Бредит?
-- Я не психиатр. Общее состояние вполне
удовлетворительное, температура, давление... -- доктор
пристально взглянул на Воропаева, -- Вот у вас определенно
нездоровый вид, да и нервишки разболтаны. Вы давно отдыхали?
Отпуск где провели? -В Грозном... -- не выдержал Воропаев, но
доктор не смутился.
-- Сволочи, сдали Кавказ.
Воропаев неласково посмотрел на доктора.
-- Знаю, знаю, Кавказ не Москва, а Москва не Россия.
Отсидимся в Филях, а там и в Париж, только будет ли этот париж
во второй раз? Да и что оно такое, этот будущий, грядущий
париж? Как вы думаете, полковник?
-- Я майор, -- поправил Воропаев и вдруг заметил, что
доктор смахивает на фотографию Антона Павловича и Михаила
Афанасьевича одновременно. -- Вас случаем не Антон Михалычем
величают?
-- Михаил Антоновичем, -- теперь поправил доктор. --
Знаете ли, с детства не люблю гэбистов... -- доктор отвернулся
к больному.
Воропаев достал сигарету и вышел на лестничную клетку.
Потом достал телефон и пропиликал:
"Во по-ле бе-ре-зка сто...", -- и домычал уже сам --
...яла. На том конце несуществующего провода оказался Заруков.
-- Что показало вскрытие? ... Отравление? Как нет? ...в
результате кровоизлияния. Не у всех? ... В мозг... ...ах, так
все-таки остановки сердца... А химики? Да что ты мне про этот
дух, блин. Черемуха? ... Тогда что же? Мы же не в Японии, блин,
что я доложу первому? Аум Сенрико и председатель ФСБ? Ладно,
отбой... отдыхай, Заруков, кстати, давно хотел спросить тебя,
как твое отчество? Иваныч, понятно. Пока, Иван Иванович.
Потом он вспомнил про Андрея и тихо матернулся на себя за
черствость души. В травмпункте уже все закончилось. Легкое
внутреннее кровоизлияние, проступившее огромным фиолетовым
пятном на задней части бедра, вот и все последствия. Правда,
когда Воропаев поинтересовался самочувствием, Андрей ответил:
-- Самочувствие в норме, полет проходит по программе, --
отчитался Андрей и мотнув головой добавил, -- Правда в голове
шип какой-то. Ну да это мелочи.
-- Шип?
-- Типа. Шипение свистящее, так дисковод шумит.
-- И давно? -- Воропаев сделал сочувствующую рожу.
-- Давно, всегда.
Молодой человек опять улыбнулся, но уже как-то невесело.
-- У меня тоже шумит, только я уже привык, живу долго,
понимаешь. Раньше удивлялся, а теперь совсем прикипело.
Давление, наверное, в ушах. -- Воропаев помолчал. -- Ты куда по
Ленинскому шел?
-- В университет.
-- В университет строго наоборот, милый.
-- Да почему же?
-- По топографии местности.
