Вадим.
-- Нет, он подобен летчику бомбардировщика, он убивает, не
глядя в глаза жертве. Он на задании.
-- Как на задании?
-- Как вы. Вы ищите правду, а Истину обходите стороной.
-- Ага, -- Вадим будто обрадовался такому родству, -- Ну,
а представим на минуту, конечно, только для образности, что он
-- это я, и пришел к вам, и встал к лицу лицом, и что бы вы ему
сказали?
-- Не жги книг, которые надобно есть, и не ешь книг,
которые надо бы жечь.
-- Но книги жечь, батюшка, как-то кострами инквизиции
попахивает.
-- Есть книги тоже не принято.
-- То есть надобно есть, как ел Иоанн? Но как же быть,
если книги уже сожжены, ведь он уже переступил, там, в третьем
вагоне.
-- Покайся! -- твердо сказал иеромонах.
-- Но новый человек не может кается. Какие же у него могут
быть затруднения? В чем его ад?
-- Для него ад это встреча с самим собой.
-- Звучит загадочно.
Журналист опять заглянул в спасительный блокнот и сказал:
-- Все-таки, какое-то получается у нам пессимистичное
интервью. Читатели уже начинают уставать от чернухи. В чем же
надежда для читателя, как жить ему в том мире, в царстве
Антихриста?
-- На земле нет рая. Так в чем надежда?
-- В Боге.
-- Хорошо, а как же быть с неверующими?
-- У них еще есть время обратиться к Христу.
20
Воропаев, стараясь не делать резких движений, достал
сигарету и прикурил от свечи.
-- Андрей Алексеевич, ты не будешь так любезен поглядеть
на столик за моей спиной? -- спросил Вениамин Семенович и чуть
пододвинул стул освобождая тому обзор.
Андрей сидел с отрешенным лицом. Он вспоминал одну беседу
с Учителем о добре и зле. В этом мире зло и добро связаны одной
цепью, не бывает добра без зла и наоборот. -- Говорил Учитель.
-- Помнишь как Мефистофель в Фаусте: я та часть зла,
которая делает добро... Очень любил Михаил Афанасьевич эту
идею. Поэтому смешны люди, пытающиеся искоренить зло в надежде,
что наступит всеобщее добро.
-- Что же делать тогда, Учитель?
-- Как, ты еще не догадался? Нужно уничтожить и добро.
Воропаев потрогал Андрея за плечо и еще раз повторил свою
просьбу.
Тот поднял затуманенные очи и увидел Катерину в обществе
некого господина в черных очках. Он мог бы ничего и не
говорить, но он и молчать не мог. Воропаев после слов о
гражданине в очках, сделался как московский борщ, когда в него
еще не положили сметаны.
-- Ну блин, мне это уже надоело, -- и он решительно
поднялся.
Так наверное гора могла идти к Магомету. Все небольшое
общество, испуганно повернулось, когда Воропаев потребовал
документов и, бесцеремонно сняв очки у обалдевшего господина,
принялся их рассматривать. Сдедует ради справедливости
отметить, что перед этим он улыбнулся Катерине, но какой-то
нерадостной была его улыбка, так улыбаются терракоттовые статуи
в домах отдыха.
Господин лепетал на английском языке:
-- Please, give me my glasses.
-- Just a moment, don't worry, -- успокаивала своего
клиента Катерина, -- He is from federal security office.
Воропаев глупо вертел очками. Очки были совершенно
обычные, но только фирменные. Потом он как-то неуклюже вернул
их на место, т.е. прямо на заграничный нос, так что одна из
дужек попала тому в рот.
-- I am sorry, its confusion.
Услыхав чистый английский язык из уст бандита, иностранец
осмелел и на ломанном русском языке стал говорить, что он не
потерпит, что он будет жаловаться, что он есть официальный
представитель английской фирмы, что ... В общем, Воропаев
вернулся назад в совершенно потрепанном виде и потребовал у
официанта водки.
Тем временем за оставленным Вениамином Семеновичем
столиком шла оживленная дискуссия. Иностранец оживленно
размахивал руками, что-то быстро говорил, говорил, а потом
встал и, холодно попрощавшись, удалился. Катя бросилась за ним.
Андрей бросился за Катериной, оставив Воропаева одного,
затравленно глядящего на выставленные к потолку ноги кабанчика.
На бульваре он догнал Катерину и они вдвоем проводили
взглядом отъехавший мерседес.
-- Зачем вы все меня преследуете.
-- Я не преследую, так получилось, -- оправдывался Андрей.
-- Вы сорвали мне такую выгодную сделку. -- она
презрительно махнула рукой.
-- Простите, но честное слово, все получилось
непреднамеренно.
Катя не хотела слушать, и Андрей, как нашкодивший пес,
плелся за ней по бульвару, пока она не остановилась и уже
отчаянно топнула ножкой.
-- Зачем вы за мной идете? Зачем вы все время меня
преследуете? Вы думаете, вы один такой воздыхатель
оригинальный? Правда, другие ходят без охраны.
Андрей молчал.
-- Вы же дали мне слово и что?
-- Я тебе не давал никаких слов, -- Андрей тоже стал
выходить из себя. Катя будто обрадовалась.
-- Вот это уже лучше, а то прикидывался -- все вы, да вы,
назвал бы сразу сучкой...
Андрей ошарашено посмотрел на Катерину, ему показалось,
что бульвар вместе с Москвой стал растворяться в черной
Пустоте.
-- Что такое, ах, как мы остолбенели? -- Катя вызывающе,
как в том сне, продемонстрировала свои прелести. -- Ну, что,
завалимся в твою набитую тараканами общежитскую койку и
трахнемся под музыку Вивальди? Нет уж, извини, я лучше в
Балчуге под ту же самую музыку. Пшел вон, засранец.
Андрей впервые в жизни ударил женщину. Потом повернулся и
пошел, не глядя, поперек движения.
-- Андрей! -- крикнула Катя, но тот не реагировал, а по
привычке упрямо шел под колеса.
В последний момент Катя догнала и схватила за руку. Она
оттащила его обратно и усадила на скамейку. Андрей, тупо глядя
на ползущего по стволу жука, выдохнул:
-- Сквозь волнистые туманы пробирается луна...
-- Андрей, перестань, не пугай меня.
-- Я тебя люблю, -- выдохнул Андрей.
Катерина заплакала. Она просто рыдала. Из ресторана
вывалился одуревший Воропаев, остановился на минуту, но решил
хоть тут не вмешиваться и побрел дальше.
-- Ну что ты во мне нашел? Ну что? Ведь эти все прелести
снаружи, а внутри, там пепелище, ведь ты не знаешь, Андрей, ты
ничего не знаешь. Я же не из кокетства просила тебя не
влюбляться, ведь я теперь не умею любить, у меня там внутри
пустота, ведь я чуть человека не убила!
-- Как?! -- вскрикнул Андрей.
-- Просто. Просто из ружья.
Ведь я любила, о как любила, безумно, страстно, как только
может любить девочка в семнадцать лет, я была вся его, до
последнего вздоха. Я родила ему дочь, я все ему прощала, лень и
пьянство, он ведь тоже студент был, а я бросила университет и,
едва вскормив ребенка, стала зарабатывать деньги. Да я готова
была ночи не спать, чтобы поставить на ноги нашу семью. --
Катерина увлекалась своими воспоминаниями и плакала меньше. --
Где я только не работала: и моделью, и реклама, а это все с
утра до вечера, нужно же себя поддерживать в форме,
пользоваться вниманием, но я ни разу даже в мыслях ему не
изменила. И вдруг, именно вдруг иду по Тверской из ателье, бегу
даже к ребенку -- зубки резались, а он мне навстречу, да не
один, а в обнимку с какой-то особой. Такая смазливая, но не в
этом дело, мы идем прямо навстречу, и вижу, что он меня
издалека увидел. Они, эти мужья, когда от жен своих бегают, то
всегда особую зоркость проявляют. Нет, мне и раньше говорили,
что он на стороне гуляет, но не верила я, ведь не могла я свою
любовь даже подозрением испачкать. Тут думаю, как же это он мне
все представит. Идут совершенно в обнимку, едва ли не целуются.
А он, он, ты понимаешь, он делает вид, что, мол, меня не
замечает, и как бы намекает мне, мол, ты, то есть я, тоже
сделай вид, что не замечаешь, ну, как бы подыграй ему, мол, он
же мужчина, ему же положено разнообразие (он потом мне так и
говорил), но я, Андрей, я не верила, что он пройдет все-таки
мимо, все-таки, думаю, кого-то он решил поставить в неудобное
положение -- меня, нашу девочку, нашу жизнь или ее? И мы уже
подходим вот буквально в двух шагах, я ног под собой не чую,
как будто под наркозом. Понимаешь, он отворачивается и проходит
мимо, как будто я пустое место для него, как будто не было
между нами тех минуток, и, главное, в полной уверенности, что я
ему подыграю.
Катерина по-новому усмехнулась, даже страшно как-то.
-- Прошел мимо будто не я его жена, а та -- его жена, а я
любовница. О, что было внутри меня, то есть, я ведь не верила,
что он никак не остановится, поздно спохватилась и получилось,
что я-таки ему и подыграла! Ох, и накатило тут на меня. Я в
метро, домой, чего-то выпила, достала ружье и на балкон. Он уже
идет, знаешь, как двоечник к отцу -- надеется, пожурю и прощу.
Прицелилась точно ему в грудь, поверь, Андрей, целилась точно и
хотела его жизни лишить за то, что он мою любовь предал.
Выстрелила, да видно, все ж таки пьяна была -- промахнулась.
-- Что же, прямо так и выстрелила в человека?
-- Да, я была уверена, что попала, я ведь с лошади охочусь
с тринадцати лет... Ну потом что же, ушла я от него.
-- И давно это было?
-- Давно, год назад. Теперь его черед настал. Звонит, то
умоляет вернуться, то грозиться убить. Я и вчера, когда
возвращалась, думала, он стоит у парадного, поджидает, а это ты
стоял, как доперестроечный манекен.
-- Но, может быть, вы еще его любите? -- Андрей опять
перешел на вы.
-- Нет, не люблю, знаешь, не понял он моей любви, а я его
поняла, он обычный самец, просто красивый дурачок. Да и потом,
он изменился за этот год, злой стал, я бы даже сказала, ушлый.
-- Катерина горько усмехнулась и твердо добавила: -- Я никогда
уже не сумею полюбить.
-- Но что же это за любовь, если из ружья?
Катерина азартно улыбнулась.
-- Так ведь и ты свою любовь наотмашь.
-- Прости, я не знаю, что со мной было, мне что-то
показалось, прости.
-- Да ладно, и ударил-то пальчиками, будто не хотел, да и
за дело, ведь я не подарок. Во мне, Андрей много всякой дряни,
и я даже сейчас, пока рассказывала, чувствовала, что как будто
не о себе говорю, очень я изменилась за последний год. Ну все,
хватит об этом. Она оглянулась по сторонам, будто соображая,
где она училась.
-- Эх, ведь и плащ оставила в ресторане...что же, за два
столика заплатила, а ушла голодной.
-- Я схожу, -- предложил Андрей.
Ему показалось, между ними возникла какая-то тонкая нить,
вроде той паутинки, что как раз проплывала мимо их. Катерина
провела в воздухе рукой, как будто ловила улетающее бабье лето.
-- Нет, не хочу. Посидим еще. -- она взглянула пристально
на Андрея, -- Что ты сидишь на краешке, будто боишься?
Андрей улыбнулся.
-- Я ведь и вправду боюсь.
-- Смешной, ты не бойся, видишь, даже без оружия.
-- Нет, -- покраснел Андрей, -- Я совсем в другом роде...
У меня с детства наваждение, я как представлю, кто на этой
скамейке до нас сидел, то уж после боюсь на коленках оказаться.
И он ей рассказал про Херлупа Бидструпа. Он так увлекся,
что ему казалось, все это интересно и ей, да и она временами
подтрунивала и даже хохотала, а глаза ее становились все
печальнее и печальнее. Потом она сказала:
-- Что же, Андрей, давай прощаться...
Андрей посмотрел, может быть, впервые, прямо в ее глаза.
-- Как -- прощаться?
Катерина встала.
-- Ты больше не ищи меня.
Андрея словно обожгло каленым железом. Значит она все это
рассказывала как случайному попутчику?! Следовательно, их
