научился писать в моей манере.
Натурщик тоже кивнул.
-- Говорят, он теперь пользуется даже большим успехом, чем вы. И
получает за картины, которые похожи на ваши, много больше.
Очень медленно отложив мастихин и палитру, Рембрандт взял тяжелую
кисть, дочиста вытер ее о свою тунику и стиснул, выставив вперед, будто нож,
ее толстый конец. Аристотель испугался за свою жизнь. Рембрандт походил на
человека, способного пронзить ему грудь.
-- Не понял, -- холодно сказал Рембрандт.
-- Говорят, что он получает за свои картины больше денег, чем вы за
ваши.
-- За свои картины, похожие на мои?
-- И за них тоже.
-- Быть этого не может. Разве такое возможно?
-- В Амстердаме возможно.
-- Бессмыслица какая-то. Он получает за подражания моим работам больше,
чем я за оригиналы?
-- На них спрос больше.
-- Да как это может быть? Зачем люди станут платить ему больше денег за
подражания моим старым работам, когда они могут купить у меня оригинал?
-- Говорят, его картины лучше.
-- Это как же они могут быть лучше? У меня просто слов нет. Ладно, на
сегодня хватит. И что еще говорят? Давайте уже, рассказывайте все.
-- Ну, раз вы спрашиваете, -- сказал натурщик, переодеваясь перед
уходом в свои собственные строгие черные одежды. -- Среди художников ходят
разговоры, будто ваша экономка брюхата.
-- А мне что за дело? -- спросил Рембрандт.
-- Говорят, это ваш ребенок, -- сказал натурщик.
-- А им что за дело?
-- Всего доброго, друг мой. Да охранит вас Господь.
-- И вас тоже.
Декарт женился на служанке, с которой сожительствовал. Рембрандт,
придерживавшийся более высоких социальных стандартов, не позволил себе пасть
столь низко. Он так и не женился на Хендрикье, хотя однажды и назвал ее в
юридическом документе своей "покойной женой".
Когда ближе к вечеру явился, чтобы позировать для портрета, Ян Сикс,
Рембрандт первым делом спросил его, правда ли то, что ему рассказали о
Говерте Флинке.
Сикс полагал, что правда.
-- Он был моим худшим учеником! -- раздраженно воскликнул Рембрандт.
-- Его репутация растет, -- сказал Сикс. -- Как и его связи. Скоро от
него будут зависеть все заказы в городе.
-- В этом нет никакой логики!
-- Если вам требуется логика, -- сказал, забавляясь, Сикс, --
познакомьтесь с Декартом. Или побеседуйте вон с ним, с вашим Аристотелем.
Он, к вашему сведению, довел силлогизм до совершенства.
Не желает Рембрандт беседовать ни с каким Аристотелем!
-- Флинк получает за своих старых Рембрандтов больше, чем я за моих
новых? И вы хотите заставить меня поверить в это?
-- По-моему, именно так дела и обстоят. Я же не говорю, что это
справедливо.
-- Но почему такое могло случиться?
-- По обычнейшим причинам делового характера, я полагаю. Люди считают
его работы более ценными.
Рембрандт гневно всхрапнул.
-- Изумительно. Вы говорите, что люди находят его подражания моим
оригиналам более ценными, чем сами оригиналы? Люди находят их более ценными?
Это невероятно.
-- Людям кажется, что они лучше.
-- Но как такое могло случиться? Этот Говерт Флинк самый тупой из моих
учеников, болван болваном! -- он писал на моем полу такие гульдены, что я
издали видел: подделка, -- а теперь пишет в моей манере и продает свои
подражания моим работам по более высоким ценам, потому что людям кажется,
будто они лучше моих работ? Они что, обезумели все? С ума посходили?
Или это я спятил?
-- Вы слишком пренебрежительно говорите о подражаниях, друг мой, --
ласково произнес Ян Сикс. -- Известно ли вам, что этот ваш Аристотель в
своей "Поэтике"...
-- Это не мой Аристотель. И вообще это картина, а не человек.
-- И тем не менее. Аристотель утверждает, что все великие трагедии суть
подражания действию. Хотя я полагаю, что у нас в Голландии, поскольку ничего
на нее похожего в мире не существует, наши собственные национальные
трагедии, возможно, еще являются оригиналами.
-- Тоже мне трагедии. Флинк -- вот это трагедия. То, что вы мне
рассказываете, не имеет никакого смысла.
-- Об Аристотеле?
-- О Флинке. Аристотель меня не интересует. Вот вы человек
образованный. Как могут его старые картины, написанные в подражание моей
манере, превосходить мои собственные?
-- У него глаже поверхность, цвета прозрачные, линии определяют форму и
детали прописаны.
-- Но это вообще не моя манера! -- с мукой воскликнул Рембрандт. --
Флинк надувала! Я так не пишу.
-- Так, может, попробуете? -- улыбаясь, предложил Сикс. -- Если вам
хочется вернуть былую популярность и получать столько же, сколько он.
-- И тогда, -- глумливо осклабясь, сказал Рембрандт, -- мои полотна
будут копиями его подражаний моим оригиналам, так, что ли?
-- В точности так, -- согласился Сикс. -- Особенно если он снова станет
писать как вы. И самое приятное, вам не придется больше тратить время на
создание оригиналов, верно?
-- И чьим же именем мне их придется подписывать? Своим или его?
-- Я думаю, воспользовавшись его именем, вы заработаете больше. Хотя,
может быть, вам удастся уговорить Флинка, чтобы он подписывался "Рембрандт".
-- Он, значит, и подписываться в моей манере умеет?
-- О да, этим он тоже занимается. Ему удается даже сделать вашу подпись
более классической, чем ваша собственная.
-- Так, может, мне прямо с вашего портрета и начать? -- ядовито
осведомился Рембрандт. -- Прямо сейчас все и поменяем.
-- Мой, пожалуйста, оставьте как он есть.
-- Да нет, давайте обратим его в подражание тому, что сделает Флинк,
подражая мне, когда начнет получать заказы на портреты наподобие вашего,
выполненные в манере того, который я сделал для Яна Сикса, -- после того как
люди его увидят.
-- Этот не трогайте.
-- Я могу даже дату поставить более позднюю, чтобы сделать его более
ценным, чтобы он походил на мою копию его подражания моего вашего портрета.
-- Я хочу, чтобы над нашим портретом вы продолжали работать точно так
же, как начали, и в точности так, как мы с вами договорились, -- сказал
Сикс. -- Вот уж не думал, друг мой, что вы бываете таким шутником.
-- Я вовсе не шучу.
-- Мне очень нравится мое лицо.
-- Оно не ваше.
-- А вон то -- не Аристотеля. Вы снова чуточку меня изменили, правда?
Что-то вы со мной такое сделали с тех пор, как я был здесь в последний раз.
-- Я собираюсь сделать вас немного постарше.
-- Жестче, сколько я вижу. Почти безжалостным. И вы написали мне
манжеты, и рукава подвернули, и воротничок отгладили. Как вам удалось
сделать его столь чистым? Жаль, у нашей прачки так не получается. А руки как
хороши! Вы их соорудили почти из ничего, верно? Несколько мазков, немного
цвета. Это вы мне позволили увидеть. Может, и за остальным разрешите
понаблюдать? Все ваши лучшие трюки вы проделываете в мое отсутствие, не так
ли?
-- Мне тоже нравятся руки, -- ворчливо откликнулся Рембрандт и запыхтел
от гордости.
Они и Аристотелю нравились.
Тут все трое держались единого мнения.
Восторги Сикса Аристотель принимал, почти не краснея. Он провел много
поздних, утомительных часов, краем глаза наблюдая, как работает Рембрандт,
работает уверенно, воровато и напряженно, используя различные оттенки
белого, чтобы создать ощущение объемности воротника и манжет, о которых
говорил Ян Сикс. Украдкой Рембрандт прошелся кистью с подсохшей на ней
золотисто-желтой краской вдоль правой руки Сикса, создав намек на
подвернутый над манжетами рукав его дублета, а когда Сикс спросил, как ему
удалось добиться, чтобы ткань мерцала и выглядела столь свежей, отделался
неразборчивым бормотанием. Аристотель знал: Сиксу и за миллион лет не
догадаться, что такими же мазками Рембрандт сообщил объем и перчатке,
обвисшей в руке Сикса, используя только цвет и форму для создания этой
непритязательной части туалета, на которой держится равновесие всей картины.
-- Вы меня и погрузнее сделали? -- подивился теперь Сикс с чем-то вроде
легкого неодобрения. Ему еще не исполнилось тридцати шести.
-- Старше, не грузнее, -- поправил его Рембрандт. -- Более зрелым,
мужчиной, полным силы и внутренней крепости. Не всегда же вы будете таким
тощим и таким молодым. Я напишу вас как человека, способного всегда принять
верное решение. Так вам и захочется выглядеть, когда вы станете правителем
или бургомистром.
Когда приходил Сикс, разговор, как казалось Аристотелю, всегда принимал
более интеллектуальный характер, особенно если Сикс рассказывал об
Аристотеле.
-- А знаете, в своей "Поэтике" Аристотель очень хвалит вас за этот мой
портрет, -- заметил Ян Сикс, и Аристотель навострил уши. Рембрандт немедля
смазал его по уху черным лаком, и ухо вернулось в тень, где ему и полагалось
находиться. -- Разумеется, не называя по имени. Он там говорит о живописцах.
-- И ничего не говорит о Рембрандте ван Рейне?
-- Как и о Говерте Флинке. Аристотель советует драматургам следовать
примеру хороших живописцев. О хороших портретистах он говорит, что они, ясно
воссоздавая форму оригинала, добиваются сходства жизненного и все-таки более
прекрасного. Мне кажется, именно так вы со мною и поступаете. По-моему, у
Аристотеля нынче самое радужное настроение, в каком я его когда-либо видел.
Он кажется почти веселым, словно ему нравится слушать, как я о нем
рассказываю. Вы его опять изменили? Прежде он выглядел нездоровым.
-- Скоро опять прихворнет, -- клятвенно пообещал Рембрандт. -- Я иногда
слишком далеко захожу в каком-нибудь направлении, приходится возвращаться. У
меня к вам деловой вопрос, на который, я думаю, вы сможете ответить. У меня
в доме куча картин, и среди них больше семидесяти моих, которые я мог бы
выставить на продажу.
-- Подпишите их именем Флинка, -- пошутил Сикс, -- и вы станете первым
богачом Амстердама.
-- Вы думаете? -- всерьез заинтересовался Рембрандт.
Сикс покачал головой.
-- Продавать товар за деньги, говорит Аристотель, значит использовать
его не по назначению. Обувь, к примеру, изготавливается для того, чтобы ее
носить.
Аристотелю легко говорить, сварливо возразил Рембрандт, легче, чем
любому из нас сделать. Он вернулся к холсту и с помощью тряпки и пальца стер
с лица Аристотеля намек на улыбку.
Сикс дружил с поэтом и историком Питером К. Хофтом, который умер в 1647
году и с которым Аристотеля спутали в Лондоне в 1815-м. Сикс был дилетантом,
членом мюйденского литературного кружка. Он беседовал с Декартом. Дружил со
Спинозой.
И Аристотель, слушая разговоры, ведшиеся в этот вечер, вдруг
содрогнулся, вспомнив другой вечер, когда ему, вот так же подслушивавшему,
вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться. Сикс в тот раз рассказывал про
Декарта и Спинозу, а Рембрандт перебил его, попросив взаймы тысячу
гульденов. Аристотеля передернуло, когда Рембрандт сказал, что заплатит
проценты.
-- Если я одолжу вам денег, друг мой, -- мягко укорил его Сикс, -- то
уж не для того, наверное, чтобы заработать на процентах.
Когда Сикс женился, портрет своей жены он заказал не Рембрандту, а
Говерту Флинку. А незадолго до начала 1656 года Сикс со скидкой продал долг
Рембрандта в одну тысячу гульденов человеку, который тут же потребовал
выплаты, что в итоге и привело Рембрандта к банкротству.
Почему -- мы не знаем.
Ни Сикс, ни тот, второй человек в деньгах не нуждались.
И Аристотель не помог.
К тому времени он уже пребывал в замке синьора Руффо в Сицилии -- в той
