точно пьянящий напиток. А теперь, после того как я с таким беззаботным
презрением потратился на моих лошадей, мне необходимо это вторжение, чтобы
вернуть то, что я потратил.
-- Скажи-ка мне. Я кое-чего не понимаю.
-- Теперь у нас я -- учитель.
-- Я всегда признавал, что ничего не знаю.
-- Меж тем давая слушателям понять, что сам-то ты уверен, будто знаешь
немало.
-- Я не знаю, как человек, состоящий на службе у государства, может
обогатиться, отправившись на войну от имени государства, на службе которого
он состоит.
-- А я и сам не знаю, -- признался Алкивиад. -- Но знаю, что хочу это
узнать.
-- В прошлом году, после разрушения Мелоса, ты привез сюда женщину.
-- Военная добыча, -- сказал Алкивиад и с насмешливой серьезностью
добавил: -- Впрочем, я настоял на том, чтобы заплатить за нее хотя бы самую
малость. Поскольку идея насчет Мелоса принадлежала мне, я чувствовал себя
обязанным подать пример. Ты ведь видел ее, да? Очень красивая, правда? Для
женщины, конечно.
-- Алкивиад, ты неисправим.
-- Моя жена тоже так считает.
-- Ты подвергаешь меня опасности, -- ухмыльнулся Сократ. -- Твои враги
обвинят меня в том, что это я сделал тебя таким.
-- Мои друзья обвинят тебя в том, что ты недостаточно постарался.
-- В юности ты упражнялся в игре на флейте, -- напомнил Сократ.
-- У меня от нее лицо становилось смешным. Я же видел, что она делает с
другими.
-- И теперь все модники города отказываются учиться игре на флейте.
-- На флейтах пусть играют флейтистки.
-- И ты преувеличиваешь свою картавость. Прошу тебя, не пытайся меня
обмануть -- я слышал тебя пьяного, от твоей картавости и следа не
оставалось. А нынче все у нас картавят. Твой сын, в детстве говоривший так
чисто, старательно учится картавить.
-- Я горжусь своей картавостью.
-- Он теперь картавит еще картавее тебя.
-- Это все мода, не более.
-- Ты, Алкивиад, создаешь эти моды.
-- А кого бы ты предпочел в роли их создателя?
-- Ты разгуливаешь в длинной персидской мантии, волоча ее по пыли, и
вот уже все делают то же самое. И в Народном собрании все следуют за тобой,
как будто военная политика -- это тоже вопрос моды.
-- Война всегда в моде, мой добрый старый друг. Взгляни на нашу
историю. В нашем золотом веке едва ли отыщется пять лет, в которые Афины не
воевали. Большинство крупных сражений мы проиграли, да и побеждая, не умели
удержать плоды побед. И все-таки город преуспевал и экономика процветала. А
посмотри теперь, как неубедительно и жалко выглядит бедняга Никий каждый
раз, когда он выступает в совете за приевшийся, истасканный, всем надоевший
мир. Политик должен реветь, призывая к войне. Мира он может только униженно
клянчить.
-- Но почему, между тем как судьба была настолько добра, что сделала
тебя незаурядным мужчиной, ты норовишь выглядеть заурядной женщиной?
-- Помилуй, Сократ, разве ты ни разу не целовал меня, когда я был
молод?
Сократ расхохотался.
-- Этого ты и от других мужчин получал в достатке, мой милый Алкивиад.
Я же просто увлекся эксцентричной фантазией развить твой разум и твою душу.
-- И какой бы из этого вышел толк?
-- Я надеялся увлечь тебя жизнью философа.
-- А такая жизнь -- кому она принесла много добра?
-- Мне она, во всяком случае, дала постоянное занятие.
-- Люди хотят большего. Не стоит слишком переоценивать мышление.
Оглянись на историю, дорогой мой Сократ, и ты увидишь, что все могучие идеи,
наиболее сильно трогавшие людей, были глупы и поверхностны, но никогда --
глубоки.
-- Наверное, мне следует быть благодарным за это, поскольку я оказался
к ним невосприимчив и оттого имел достаточно времени, чтобы поразмыслить на
свободе. Ты же удивляешь меня и своими политическими взглядами, -- серьезно
сказал Сократ. -- Я готов был предсказать, что ты, с твоим воспитанием и
происхождением, станешь проспартанцем и сторонником мира. А ты принялся
замышлять новую войну со Спартой в тот самый час, как закончилась прежняя.
-- А как бы еще я смог остаться политиком? -- спросил Алкивиад. --
Нынче среди политиков, желающих мира со Спартой, водятся даже демократы и
дельцы. Ты ждал, что я встану за ними в очередь?
-- Но что тебя так воодушевляет? Ведь если ты преуспеешь и отправишься
воевать в Сиракузы, ты погубишь Никиев мир и у нас здесь снова начнется
война.
-- На это я и рассчитываю.
-- Зачем тебе это?
-- Затем, -- сказал Алкивиад, -- что этот мир называется Никиевым.
-- Ага! А если бы он назывался Алкивиадовым?
-- Тогда я объявил бы его божественным. Спартанцы обошлись со мной
пренебрежительно. Им следовало настоять, Сократ, чтобы переговоры вел я. Моя
семья всегда отстаивала их интересы в Афинах.
-- Ты был тогда слишком молод.
-- Для меня это не довод.
Мир, легкомысленно заметил Алкивиад, это действительно благословение
божие. Мир предоставляет возможность затевать войны в других местах, и
великая цивилизация вроде нашей выглядела бы полной дурой, упусти она такую
возможность.
-- Мы клятвенно обещали помощь нашим верным друзьям в Эгесте, --
напористо произнес он в Народном собрании после того, как закончил Никий, и
эти слова удивили многих, до той поры и не ведавших о существовании союза
Афин с далекой Эгестой, равно как и тех, кто, подобно Никию, не считал, что
к военным обязательствам, даже если они существуют, стоит относиться с
уважением. Алкивиад намеревался преподать им урок. -- Мы вынуждены замышлять
новые завоевания, потому что наш успех привел нас к опасному рубежу...
Успех всегда приводит нации к опасному рубежу.
-- ...за которым мы можем оказаться во власти других, если не будем
сами властвовать над другими. Если мы не будем добавлять новые земли к нашей
империи, мы рискуем потерять и те, что имеем. О пелопоннесцах скажу лишь,
что они никогда не были более бессильны против нас. Они могут вторгнуться к
нам только по суше -- а это они в состоянии сделать, даже если мы не пошлем
экспедиции. Что же до моей молодости и отсутствия опыта, напомню вам, что
это я объединил самые могущественные из независимых держав Пелопоннеса,
причем безо всякого риска и крупных расходов со стороны Афин, и принудил
лакедемонян в один день выставить все свои силы в битве при Мантинее.
Правда, они тогда одержали победу, но то была великая победа и для нас. Мы
не потратили денег, не потеряли ни одного человека. Они же поняли, какие
хлопоты мы им способны доставить, и разуверились в своей способности
справиться с нами. Подумайте о том, что наш город, если он так и будет жить
в мире, сам себя истощит, как уж случалось с другими, а искусность его во
всех делах человеческих одряхлеет, и напротив, если он постоянно пребудет в
борьбе, он станет обогащаться новым опытом и приобретет им больше, нежели
привычкой к всегдашней обороне.
Никий рассчитывал припугнуть афинян, запросив ошеломительные
ассигнования. Результат оказался противоположным. Ему предоставили все, что
он попросил, поскольку афиняне сочли, что этот достойный, умеренный человек
всего лишь подает им добрый совет, к тому же всех охватило истовое желание
поскорее выступить в поход.
Сократу же Алкивиад пересказал теорию, которой он обольстил Народный
совет, -- теорию домино. Когда падут Сиракузы, один за другим падут, будто
костяшки домино, и ближайшие к Сиракузам города, а следом и вся Сицилия, а
за ней Италия, а за ней Карфаген, а затем, разумеется, как только Афины
двинут вперед всех этих новых союзников и подданных, падет и Спарта.
Сократ слушал как завороженный.
-- И все это так и случится? -- спросил он наконец.
-- По правде сказать, не знаю, -- честно ответил Алкивиад, -- да я и не
собираюсь заглядывать так далеко вперед. Мне просто не хочется стоять на
месте. Я нетерпелив. Чем обдумывать все это, я лучше все это сделаю. Не будь
со мной строг, Сократ. Я сознаю, что мне куда легче отыскать недостатки в
чужой программе, чем представить свою, недостатков лишенную.
-- Ты хорошо овладел сократическим методом, -- добродушно сказал
Сократ.
И Алкивиад улыбнулся тоже.
-- Ты-то должен же понимать, дорогой мой Сократ, что я полез в политику
по самым обычным причинам: чтобы блистать и выставляться, держать в своих
руках власть и получить побольше денег.
-- Ты так беспечно рассуждаешь об этом, -- сказал Сократ. -- Известно
ли тебе, что ты стал для меня постоянным источником неприятностей?
-- Ох, прошу тебя, не обращай внимания на неодобрение глупой городской
черни. Ты же знаешь, они так и так не очень тебя жалуют. Меня народ и
ненавидит, и любит и не знает, что бы он без меня делал. Вот он и выбрал
меня генералом. Поскольку же они побаиваются моего безрассудства, они в виде
противовеса назначили вторым генералом Никия, человека, который свяжет нас
своей робостью по рукам и ногам. А третьим назначили Ламаха, единственного,
у кого достаточно опыта для столь крупной военной кампании. Однако Ламах
происходит из бедной семьи, и значит, прислушиваться к нему ниже нашего
достоинства. Он захочет атаковать немедля, а я захочу сначала привлечь наших
сицилийских союзников, потому как люблю покрасоваться, Никий же пожелает
отправиться домой, так что мы, скорее всего, не сделаем ни того, ни другого,
ни третьего. Может, отправишься с нами? Я был бы рад взять тебя с собой как
гоплита, да и просто как старого друга.
Сократ покачал головой.
-- У меня нет оружия. Ты ведь знаешь, Ксантиппа его продала.
-- Она против наших войн?
-- Она -- жена, которой нужны деньги на хозяйство. Хочет, чтобы я
просил подаяние.
-- Ты мог бы давать платные уроки.
-- Это я и называю "просить подаяние".
-- Оружие я бы тебе дал. Этот плащ, что ты носишь, друг мой, если б его
носил раб, вогнал бы в краску хозяина. А я бы дал тебе новый. Да еще одолжил
бы мой золотой щит.
-- Твой золотой щит это тоже сплошной скандал! Твой позолоченный щит с
Купидоном, размахивающим, ни больше ни меньше, молнией, это чистой воды
нахальство, оскорбляющее и обижающее многих горожан, превосходящих тебя
годами. Алкивиад, о тебе говорят, будто ты переодевался в женское платье,
чтобы присутствовать на женских мистериях.
-- Обо мне говорят, будто я переодевался в женское платье, чтобы
устраивать у себя на дому собственные мистерии -- в насмешку над всеми
прочими.
-- Ты получил приглашение на пир у Антемиона и грубо его отклонил.
-- Он знал, что я так поступлю. Я был ему нужен, чтобы произвести
впечатление на гостей.
-- А потом ты все же явился к нему в компании пьяных друзей и послал
своих слуг, чтобы они вынесли из дому все серебро и золото, какое было у
него на столе.
-- И в итоге он произвел как раз то впечатление, какого заслуживал.
-- А когда твоя жена пришла в суд, чтобы просить о разводе, ты заявился
туда, перебросил ее через плечо и унес домой, не сказав ни слова.
-- Таково мое законное право. Жена должна лично являться в суд, чтобы
муж вроде меня мог избежать развода, если развод ему не угоден.
-- Ты же этого в тот раз не сказал. Просто утащил ее, и все. И не
произнес ни единого слова.
-- Не снизошел, только и всего.
-- Но судьи обиделись.
-- Зато моя жена не обиделась.
-- Я чувствую, что мне едва ли не угрожает опасность, -- с гордой
улыбкой сказал Сократ. -- Не позор ли для меня, что люди верят, будто я был
твоим учителем?
-- Не позор ли для меня, -- сказал Алкивиад, -- что моим учителем был
