всех из эллинов своего времени заслужил столь несчастную участь, ибо он в
своем поведении всегда следовал добрым обычаям.
Благородный Никий сколотил состояние, ссужая городу рабов для работы в
серебряных копях.
Попавших в плен афинян и их союзников отправили в каменоломни, где за
ними было легче присматривать.
Первое время с ними в каменоломнях обходились жестоко. Слишком много их
было, сгрудившихся в узкой яме, в которой, поскольку крыши над головой не
имелось, они страдали днем от солнечного жара и духоты, между тем как
ночами, поскольку уже наступала осень с ее холодами, температура падала и
многие заболевали.
Вдобавок по недостатку места им приходилось здесь же и совершать все
естественные отправления; к тому же трупы умерших от ран и болезней,
вызванных температурными перепадами, валялись тут же, нагроможденные друг на
друга, и потому стоял нестерпимый смрад. Кроме того, узники страдали от
голода и жажды. В течение восьми месяцев сиракузяне выдавали им ежедневно по
полпинты воды и пинте еды. Вообще же, все возможные бедствия, которые
приходится терпеть людям в подобном положении, не миновали пленников.
Так они прожили почти десять недель. Затем все, кроме афинян и
присоединившихся к ним сицилийских и италийских греков, получили свободу --
их продали в рабство.
Трудно сказать точно, сколько там было пленных, однако полное число их
наверняка превосходило семь тысяч.
Таково было величайшее из военных событий той поры, величайшее,
известное нам в истории Греции.
Победителей ждал самый славный успех, побежденных -- наигорчайшее
поражение, ибо разгром оказался окончательным и бесповоротным. Страдания их
были неописуемы, они потеряли все, армия, флот -- все погибло, а из тех, кто
отправился воевать, вернулась лишь малая горстка. Только одного из уцелевших
мы и знаем по имени -- Алкивиада.
Афинскую империю сотрясли восстания.
Почти невозможно поверить в то, что афиняне продолжали бороться еще
девять лет.
-- Пусть себе дерутся, -- советовал Алкивиад своему персидскому
благодетелю, Тиссаферну. Вскоре ему предстояло без ведома Тиссаферна
пообещать его помощь тем, кто намеревался низвергнуть демократическое
правительство Афин и установить власть олигархии. -- Дайте Спарте денег на
постройку судов, но немного. Поддерживайте слабую сторону, чтобы они
изматывали друг друга, сражаясь между собой, а не с нами. Кто бы ни победил,
он все равно не станет нашим союзником.
В 407 году афинская демократия, ради свержения которой он строил козни,
вновь избрала его генералом. А вскоре затем, несправедливо обвиненный в
морском поражении при Нотиуме, он бросил все и бежал во Фракию.
Конец Афинам положил Лисандр своей победой при Эгоспотамах: сто
восемьдесят афинских судов оказались захваченными на берегу, и только девять
сумели выйти в море и спастись.
За год до того Афины в грубой спешке приняли постановление,
повелевавшее афинским командирам рубить правую руку каждому пойманному в
море спартанцу. Один из капитанов пошел даже дальше, побросав за борт всех
спартанцев с двух захваченных им кораблей.
Теперь Лисандр отомстил. Сказанному капитану он приказал перерезать
горло. Взятых в плен афинян казнили -- кроме одного человека, о котором было
известно, что он выступал в Народном собрании против упомянутого
постановления. Затем Лисандр повел свои корабли на блокаду гаваней.
Вопль отчаяния распространился из Пирея в город вдоль Длинных стен,
ужасная весть переходила из уст в уста, и никто в эту ночь не спал. Все
скорбели -- не только о погибших, но и о самих себе, ожидая, что теперь и им
придется претерпеть то же, чему они подвергали других: мелосцев, гистийцев,
скионейцев, торонейцев, эгинян.
Однако Спарта не пожелала допустить разрушения города, столь много
потрудившегося для всех греков, отчего спартанские союзники Коринф, Фивы и
Элида отказались подписать договор, назвав его предательским и продажным.
Афинам разрешалось сохранить двенадцать кораблей, однако стены их
надлежало срыть.
Только когда в городе иссякли припасы, афиняне отправили наконец послов
в Спарту с просьбой о мире. По возвращении послов их окружила многочисленная
толпа: все боялись, что они вернулись ни с чем, а ждать больше нельзя было,
так как очень уж много народу погибло от голода.
Послы доложили Народному собранию условия, на которых лакедемоняне
предлагают мир и снятие блокады. Они убеждали народ принять эти условия.
Кое-кто возражал, но большинство согласилось с послами, и наконец
постановлено было принять мир. После этого Лисандр приплыл в Пирей,
изгнанники, желавшие вернуться, получили на то разрешение, а пелопоннесцы с
ликованием принялись разрушать стены под музыку флейтисток, восхваляя этот
день как начало свободы Греции.
Афинян, слушавших музыку и восхваления, ошеломило то обстоятельство,
что капитуляция их демократического города провозглашается прочими греками
возвращением свободы всем остальным городам.
В том же году Алкивиад пал жертвой персидских убийц. Произвести
покушение потребовала Спарта по настоянию афинских тиранов. К этому времени
лидеры всех трех государств были им сыты по горло.
Женщина, в чьих объятиях он лежал в ту ночь, говорит Плутарх, подняла
его тело, завернула в свои собственные одежды и похоронила, насколько было
возможно, торжественно и почетно.
25
Enfans terribles[3] плохо переносят старение, и к Алкивиаду это
относится тоже.
Нашлись и в Афинах почтенные замужние женщины, которых порадовали вести
об обстоятельствах его кончины. Ксантиппу, жену Сократа, они нисколько не
удивили. За что боролся, на то и напоролся, сказала она, это доказывает лишь
то, что она и так всегда знала, -- что кончит он очень плохо.
Сократ же сказал:
-- Такова жизнь.
ХII. Литературное наследие
26
Афинские граждане славятся среди прочих эллинов как великие говоруны,
пишет Платон. Что касается голландцев вообще и Рембрандта в частности,
справедливо скорее обратное.
Литературное наследие Рембрандта образуется всего-навсего семью
письмами, написанными его собственной рукой, плюс сделанный кем-то неведомым
перевод на итальянский его письма к Руффо. Все письма касаются дела. Дело
касается денег.
Кроме писем имеется также короткий меморандум, написанный Рембрандтом
для Руффо по поводу незаконченного "Гомера", которого он приложил к
"Александру" в надежде, что сможет продать сицилийцу третьего из трех
греков, изображенных в "Аристотеле". В меморандуме значится:
Поскольку каждая вещь имеет в ширину 6 ладоней, а в высоту 8, размер их
хорош и Господин не сочтет цену их слишком высокой.
Почтительный Ваш слуга
Рембрандт ван Рейн
Семь писем, написанных собственной рукой Рембрандта, адресованы первому
его влиятельному поклоннику Константину Хейгенсу и касаются последних трех
полотен из серии Страстей Господних, заказанной принцем Фридрихом Генрихом.
Письмо, переведенное на итальянский, представляет собой ответ на жалобы
дона Антонио относительно "Александра". Заносчивый тон и непочтительная
независимость Рембрандта, возможно, могут объяснить его разрыв с Яном
Сиксом, Константином Хейгенсом и иными покровителями, которые ему помогали.
Помимо писем существует еще несколько высказываний, о которых уместно
здесь упомянуть. Три из них являются письменными, два других -- устными,
обращенными к людям, которые их затем повторили. Почти все, что еще
приходилось от него слышать, так или иначе занесено в судебные бумаги и
финансовые соглашения. Отраженная в них высокопарность его речей вполне
совмещается с впечатлением напыщенности, оставляемым в нас его личностью, а
также с высокомерной повадкой, которая проявилась в автопортретах,
написанных Рембрандтом в те времена, когда его постигали наихудшие горести.
Двадцати восьми лет, в Амстердаме, он записал в альбоме
немца-путешественника нижеследующее, сказав, что таков его девиз:
Прямая душа ставит честь превыше богатства.
Мы находим в жизни Рембрандта только два случая, когда он выражает
нечто похожее на истинное чувство. Первый связан с подписью к изображающему
Саскию рисунку, сделанному в память об их помолвке. Второй -- горестное
восклицание, перед самой кончиной обращенное к служанке.
Подпись к портрету Саскии гласит:
Срисовано с жены моей, Саскии, когда ей был 21 год, на третий день
после нашего обручения -- 8 июня 1633.
Рисунок выполнен серебряным карандашом на специально подготовленной
бумаге -- существовала во времена Ренессанса такая деликатная процедура. На
Саскии соломенная шляпа с широкими полями и цветами. Она выглядит здоровой,
пожалуй даже, соблазнительной и старше своего двадцати одного. На набросках,
сделанных к концу ее жизни, девять лет спустя, Саския кажется изнуренной
болезнью и, как правило, лежит в постели.
Они поженились в 1634 году во Фрисланде, где жила сестра Саскии с
мужем, поверенным, занимавшим также пост секретаря городской управы.
Мы не имеем причин для вывода, что Рембрандт-де предпочел столь
удаленное место, чтобы уклониться от необходимости представлять кругу людей,
из которого происходила его невеста, свою католичку-мать и плебеев-братьев.
Отец, по некоторым сведениям ослепший к старости, к тому времени уже
скончался.
Мы не имеем также причин полагать, что он пригласил бы их на свадебную
церемонию, даже если бы таковая происходила в Амстердаме.
Они поженились в июне, в день двадцать второй.
Месяц спустя, дабы отметить эту дату, Рембрандт подписал документ,
предоставлявший его новоиспеченному зятю, секретарю городской управы и
практикующему законнику Герриту ван Лоо, право собирать во Фрисланде долги
от имени Саскии.
Семейству ван Лоо, в которое ввело сестру Саскии супружество,
предстояло участвовать в юридических затруднениях Рембрандта до конца его
жизни и даже после нее. Титус взял в жены ван Лоо; когда Титус умер, она,
беременная, вынашивала еще одного ван Лоо, обладавшего потенциальными,
внутриутробными правами на всякую ценность, оставленную живописцем или его
сыном.
Только у малоразвитых народов мира законникам приходится попотеть,
чтобы заработать себе на кусок хлеба.
Первый ребенок, Ромбартус, был крещен в декабре 1635-го. Когда его два
месяца спустя похоронили, Рембрандт написал первое из писем Хейгенсу,
сохранившееся в его литературном наследии. А два месяца спустя
воспоследовало первое из нескольких касающихся наследства Саскии судебных
разбирательств, которые Рембрандт и Саския затевали в качестве истцов.
При жизни Саскии Рембрандт во всех судебных процессах значился
жалобщиком; в процессах, шедших после ее смерти, он почти неизменно
оказывался ответчиком. Нам следует со всей честностью признать, что судебные
решения по делам о наследстве Эйленбюрха всякий раз выносились в пользу
Рембрандта и Саскии. Мы можем, однако, предположить, что аппетит к
сутяжничеству, приобретенный Рембрандтом на взлете его карьеры, более чем
поугас еще до конца его жизни.
В первом из семи писем к Хейгенсу Рембрандт сообщает своему Господину,
Его Милости господину Хейгенсу, что, как он надеется, Его Милость не
затруднит сообщить Его Высочеству, под которым Рембрандт разумеет принца
Фридриха Генриха, что он, Рембрандт, усердно трудится, дабы сколь возможно
