равной ценности.
Уверения Асклепия в собственной невиновности, сделанные перед лицом
столь серьезных обвинений, судьи сочли доказательством злоупорного нежелания
признать свою вину.
Зачем же Сократ сказал, что задолжал петуха Асклепию, если на самом
деле этого не было?
-- Может быть, -- запинаясь, произнес Асклепий, -- он говорил о боге
врачевания, о том, чтобы принести ему жертву?
-- С какой это радости человек, который вот-вот помрет, станет
приносить жертвы богу врачевания?
Обвиняемый тоже не усматривал в этом особого смысла.
-- Тогда, возможно, он пошутил? -- безнадежно предположил обвиняемый.
-- После того как выпил цикуту?
Иных соображений у кожевенника не нашлось.
Он смутно помнил, как Сократ говорил на суде, что не боится смерти, так
что, выходит, пошутить-то он, пожалуй, все-таки мог. Другие подобных
воспоминаний не имели.
И в протоколах ничего такого не значилось.
Платон тогда еще не издал своей "Апологии".
Исторические свидетельства гласят, что Платон и еще кое-кто из людей,
известных своими связями с Сократом, после его казни на время благоразумно
удалились из Афин, вероятно, опасаясь дальнейших кровопролитий.
Асклепий же не удалился, каковая самоуверенность и вызвала пристальное
к нему внимание -- с чего это он ведет себя так, словно последние слова
смертника вовсе его не обличают?
Асклепий отвечал, что поскольку он ничего дурного не сделал, то
полагал, что и бояться ему нечего.
Афины кишмя кишат людьми, определенно повинными в дурном, совершающими
преступления каждодневно и знающими, что никакие наказания им не грозят.
Так какое же право имеет человек невиновный предполагать, будто для
него закон не опасен?
Обвинение потребовало смертного приговора.
29
Платон прожил еще пятьдесят лет. Писал книги. Основал Академию. И
постепенно утратил упования на возможное самоусовершенствование человека и
общества.
Каждое из существующих сообществ управляется плохо, писал он в своем
"Седьмом послании", если, конечно, его "Седьмое послание" действительно
написано им. Если же "Седьмое послание" написано не Платоном, оно написано
кем-то, умевшим писать, как Платон, не хуже Платона.
Все государства, говорит Платон, пребывают под властью эгоистических
интересов правящих классов. И потому реформирование уже существующих
институтов власти является не менее затруднительным, чем создание новых.
Убежденный, что знание есть благо и что всякое знание врождено каждому
человеку и может быть открыто посредством неустанного поиска, он облек свои
представления об образцовом обществе в концепцию "добродетельного тирана",
человека, обладающего абсолютной властью и достаточно артистичного, чтобы
стать царем-философом. И три раза ездил в Сицилию, теша себя обманчивой
надеждой, будто отыскал такого.
При первом визите Платона в Сиракузы местный тиран-правитель, как
рассказывают, все не мог решить, что лучше -- казнить его или продать в
рабство, и в конце концов остановился на последнем. История гласит, что от
рабства Платона спасло случайно подвернувшееся Аристотелево драматическое
узнавание низшего разряда, а также большие деньги, за которые его выкупил
некий благодетель.
Во второй раз он поехал в Сицилию после смерти отца и воцарения сына --
Дионисия II, при этом у него имелся там могучий покровитель -- дядюшка
нового правителя; могучего покровителя изгнали по подозрению в том, что он
привез философа, дабы запудрить правителю мозги философией и самому
захватить власть.
Когда его, уже старика, пригласили в третий раз, он поехал, не ожидая
ничего хорошего. Несколько месяцев он просидел под домашним арестом и
получил свободу лишь благодаря усиленным просьбам интеллектуалов из других
частей острова.
Вернувшись на родину, говорит Диоген Лаэртский, он больше
государственными делами не занимался, хотя из его сочинений видно, что
установления правительства и принимаемые им меры вызывали у философа
неизменный интерес.
Теперь ему, родившемуся в год восемьдесят восьмой Олимпиады, в седьмой
день месяца фаргелиона, было уже семьдесят лет.
В семьдесят лет он объяснил свои неудачи в Сиракузах, написав, что
никакой город не сможет пребывать в спокойствии ни при каких вообще законах,
"если люди полагают правильным растрачивать свое имущество в расточительных
выходках и почитают за долг предаваться праздности во всем, кроме еды, питья
и усердного разврата".
В довершение сицилийских унижений Платона Дионисий II, когда его
свергли и вытурили из страны, написал, почитая себя теперь знатоком
всяческой философии, книгу, содержавшую истолкование платоновской.
Именно кислая реакция на эту пародию и заставила Платона на удивление
всем заявить в "Седьмом послании", что он никогда не писал и не напишет
трактата, посвященного доктринам, коим отдал всю жизнь. Можно, разумеется,
предположить, что Платон на самом деле не был автором седьмого послания. Из
чего, впрочем, придется сделать вывод, что и ноги его никогда в Сицилии не
бывало.
Тот род знания, которым он обладает, писал Платон, не передается
словами, но возгорается в душе внезапно, подобно пламени веры, которое
пронзает душу, будто свет, пришедший из другой души.
Странно слышать такие слова от человека, который до самого дня своей
смерти учил других посредством одних только слов.
Он умер после свадебного пира. Не от переедания.
Остается лишь пожалеть, что он не прожил достаточно долго, чтобы успеть
закончить свои "Законы" и переписать, ради пущей непротиворечивости и
внятности, преподносимые двум слушателям Афинского Странника многословные
наставления касательно Образцового Города, в котором единственной свободой
является свобода подчинения и в котором самому Платону запретили бы
распространяться и на эту тему, и на все остальные.
Вся власть в новом обществе "Законов" должна быть отдана старцам,
говорит старец Платон, поскольку старцы консервативны.
Имеются также рабы.
Имеется также двенадцать родов, и в каждом роду по четыре класса, а
принадлежность к классу, совершенно как в древних Афинах Солона,
определяется обладанием собственностью. Чрезмерное богатство запрещено,
стремление к наживе запрещено, запрещены также разведение скота и торговля.
Тем не менее заседать в правящем Сенате могут лишь те представители
двенадцати родов, которые владеют собственностью и вообще занимают высокое
положение.
Запретив богатство, он отдал власть богатеям.
И перед нами снова возникает классическая греческая олигархия, которая,
как ее ни называй, всегда триумфально вылезает на передний план. Аристотель
был, вероятно, первым, кто отметил, в письменной форме, что при всех
конституциях собственность есть главное средство достижения политической
власти. А отсюда следует, заявляет он в своей "Политике", что обеспечение
дополнительных привилегий для не владеющих собственностью и не состоящих при
власти граждан усиливает их лишь в малой мере, зато весьма помогает внушать
им чувство довольства.
Право голоса как раз является одной из таких дополнительных привилегий,
которые не оказывают почти никакого влияния ни на государственную политику,
ни на перераспределение собственности либо политической власти.
Вот что сказал Корнелиус Вандербилт, в некоторых биографических
словарях все еще по старинке именуемый американским капиталистом
девятнадцатого столетия: "Закон? Чего мне думать о законе? Разве я не у
власти?" Не получивший высшего образования Корнелиус Вандербилт тем не менее
сформулировал на простом английском языке принцип политической науки, ныне
повсеместно известный как Вандербилтов первый закон правления.
Теперь в Америке никаких капиталистов не сыщешь: они теперь все --
промышленники, мелкие предприниматели, менеджеры, финансисты, учредители
того-этого и филантропы.
Мы забыли, как звалось славное американское семейство, основы
финансовой династии которого были заложены посредством продажи правительству
гнилого мяса во время Гражданской войны. Или другое, продававшее племенам
американских индейцев одеяла, зараженные оспой. Или еще одно, дававшее скоту
лизать соль и пить воду, прежде чем загнать его на весы мясного рынка в
Нью-Йорке. Мы, впрочем, помним имя человека, разбогатевшего на продаже Армии
Союза негодных мушкетов. Им был Дж. П. Морган.
Нынче серьезные деловые решения подобного рода принимаются
привилегированными корпорациями.
Приморские государства нестабильны и привержены погоне за прибылью,
говорит Платон и добавляет, что города торговцев и лавочников всегда будут
недружественны и нечестны в отношениях как с другими народами, так и с
собственными гражданами.
В 1947 году, после второй мировой войны, Военное министерство США,
ведомство американского правительства, существовавшее с 1789 года, было
ликвидировано и затем преобразовано в Министерство обороны, а военного
министра переименовали в министра обороны.
С того дня и по нынешний опасность войны никогда больше не угрожала
Соединенным Штатам Америки.
Им угрожала опасность обороны.
Город, вооружившийся против своих соседей, говорит Платон, не может не
вызвать опасений в соседнем городе, не может не понудить его вооружаться для
своей защиты, не может, следовательно, не обратить в реальность угрозу,
которой он сам опасался, или не привести к нескончаемой гонке вооружений, а
та, скорее всего, закончится войной, ради сдерживания которой она и была
затеяна.
Не кто иной, как Уильям Генри Вандербилт, сын Корнелиуса, заложил в
1882 году основы изучения политической науки как академической дисциплины,
для чего ему хватило афоризма, известного ныне всему просвещенному миру в
качестве Вандербилтова второго закона правления:
"Плевать на народ".
В тоталитарных странах вроде Китая и России народ оплевывают
посредством указов, регламентации, полиции и террора.
В индустриальных демократиях его оплевывают простым актом
пренебрежения.
И фаворитизмом.
В Платоновых "Законах", имевших целью искоренение всяческого зла,
содержатся десятки предписаний, а также предписания о карах для тех, кто
предписаниями пренебрегает.
-- Невысокого же ты мнения о людях, -- заметил один из его слушателей.
Людские дела навряд ли стоят серьезного рассмотрения, говорит Платонов
Афинский Странник, чьей аудитории, состоящей из двух человек, едва удается
вставить словцо на протяжении всех двенадцати книг, заполненных бессвязными
рассуждениями, в равной мере замешанными на мизантропии и злобе.
В сравнении с Платоном "Законов" Джонатан Свифт выглядит Санта-Клаусом.
Людские дела, на взгляд Платона, серьезного рассмотрения, может быть, и
не стоят, однако среди преступников против веры, для которых он
устанавливает суровые наказания, имеются и те, кто, подобно Аристотелю в его
"Метафизике", верит, что боги к людским делам равнодушны.
Платон в своих "Законах" более суров, нежели судьи, приговорившие
Сократа к смерти за нечестие, а позже предъявившие и Аристотелю то же самое
обвинение.
Всякий, преподающий знания о Гомере или ином сочинителе, у которого
боги не непременно справедливы, нравственны и благожелательны к людям и друг
к дружке, при первом таковом преступлении заключается в тюрьму на пять лет.
В случае рецидива его ожидает смерть без погребения.
Гесиод и Гомер, говорит Платон, распространяют ложь наихудшего сорта.
