471
обычно, иногда с шумным восторгом, иногда же (что было более трогательно) в
счастливом молчании, ибо изумление и недоверчивость временно лишали малень-
ких пациентов дара речи. Обходя разные палаты, он, как и в прошлые дни,
видел множество жалких телец, деформированных скрофулезом и параличом, и
измож- денные, выражающие покорность личики крохотных страдальцев, видел
умирающих ангелочков, невинных мучеников и курносых сорванцов, которых
приковала к постели неотвязная боль.
Прежде все это вызывало у него приятное чувство -- ему хотелось
плакать, но одновременно хотелось и громко ликовать, и гордиться: гордиться
тем, что он че- ловек, как и эти детишки, такие стойкие и мужествен- ные; а
еще тем, что он так много сделал для них, дал им лучшую лечебницу в штате и
все самое лучшее, что только можно купить за деньги. Но сегодня его визит не
сопровождался этими привычными переживаниями. Ему не хотелось ни плакать, ни
ликовать. Он не испы- тывал ни гордости, ни пробирающего до глубины души
сочувствия, ни того особого счастья, которое порожда- лось их сочетанием. Он
не чувствовал ничего -- ниче- го, кроме сосущей тоски, которая не отпускала
его весь день ни в Пантеоне, ни у Клэнси, ни в городской кон- торе. Выезжая
из города, он жаждал этого посещения больницы, точно астматик укола
адреналина или ку- рильщик опиума -- вожделенной трубки. Но желаемо- го
облегчения не наступило. Дети не оправдали его на- дежд.
Памятуя окончания прошлых визитов, швейцар улыбнулся выходящему из
дверей Стойту и обронил какую-то фразу насчет этого дома, где собрались
самые что ни на есть славные ребятишки в мире. Стойт сколь- знул по нему
безучастным взглядом, молча кивнул и прошел мимо.
Швейцар посмотрел ему вслед. "Елки-моталки!" -- прошептал он, вспоминая
выражение, которое только
472
что видел на лице своего работодателя.
***
Стойт вернулся в замок таким же несчастным, каким покидал его утром. Он
поднялся вместе с Вермеером на пятнадцатый этаж; будуар Вирджинии был пуст.
По- ехал на одиннадцатый; но в бильярдной ее не было тоже. Спустился на
третий; но ей не делали ни маникю- ра, ни массажа. Охваченный внезапным
подозрением, он ринулся в подвал и чуть ли не влетел в лабораторию, думая
застать ее с Питом; в лаборатории не было ни души. Попискивала мышка;
гигантский карп за стеклом аквариума медленно скользнул из тени на свет, а
потом снова в зеленоватую тень. Стойт поспешил обратно к лифту, закрылся
там, вновь оставшись наедине с меч- той голландца о повседневной жизни,
таинственным об- разом воплотившей в себе предел математического со-
вершенства, и нажал самую верхнюю из двадцати трех кнопок.
Прибыв на место, он отодвинул внутреннюю решет- чатую дверь лифта и
поглядел наружу сквозь стекло другой двери.
Вода в бассейне была абсолютно неподвижна. Меж- ду зубцами виднелись
горы, уже в роскошном вечернем убранстве, сотканном из золотого света и
индиговой тени. Голубое небо было безоблачным и прозрачным. У бассейна, с
дальней его стороны, стоял железный сто- лик, на нем -- поднос с бутылками и
стаканами; позади столика находилась одна из тех низких кушеток, на ко-
торых Стойт обычно принимал солнечные ванны. На этой кушетке он увидел
Вирджинию -- она была словно под наркозом, губы разомкнуты, глаза закрыты,
одна рука бессильно свесилась до полу и лежала на нем ладо- нью вверх, как
цветок, беспечно брошенный и позабытый. Столик наполовину скрывал фигуру
доктора Обиспо, Кло- да Бернара своего дела; он вглядывался в лицо девушки
473
с любопытством ученого, которого немного забавляет предмет его исследований.
В первый момент ярость Стойта была так велика, что это чуть не помогло
его потенциальной жертве избежать самой суровой расплаты. Он с огромным
трудом пода- вил в себе желание закричать и броситься вон из лифта,
размахивая руками, с пеной у рта. Дрожа под напором сдерживаемого гнева и
ненависти, он полез в карман куртки. Кроме погремушки и двух пачек
жевательной резинки, которые остались от раздачи подарков в боль- нице, там
ничего не было. Впервые за много месяцев он забыл пистолет.
Несколько секунд Стойт медлил в нерешительности. Что делать --
выскочить наружу, следуя первому по- буждению, и убить негодяя голыми
руками? Или спус- титься вниз и взять пистолет? Нет, лучше все-таки спу-
ститься. Он нажал кнопку, и лифт тихо скользнул в глубь шахты. Невидящими
глазами Стойт уставился на Вермеера, а облаченная в атласное платье юная
обита- тельница прекрасного мира, полного геометрической гармонии,
отвернулась от клавесина с поднятой крыш- кой и выглянула из-за ниспадающих
складками занаве- сей, поверх пола в черно-белую шахматную клетку,--
выглянула сквозь окошко рамы в тот, другой мир, где влачили свое гадкое,
неряшливое существование Стойт и ему подобные.
Стойт побежал к себе в спальню, открыл ящик с но- совыми платками,
яростно переворошил все его содер- жимое и ничего не обнаружил. И тут он
вспомнил. Вче- ра утром куртки на нем не было. Пистолет находился в заднем
кармане брюк. Потом пришел Педерсен, делать с ним эти его шведские
упражнения. Надо было ложить- ся на пол, на спину, а пистолет сзади мешал.
Поэтому он вынул его и судул в письменный стол у себя в каби- нете.
Стойт побежал обратно к лифту, спустился четырьмя этажами ниже и
помчался в свой кабинет. Пистолет был
474
в верхнем ящике слева -- это он точно помнил.
Левый верхний ящик письменного стола был заперт.
Остальные тоже.
-- Чтоб она сдохла, старая сука! -- выругался Стойт, дергая за ручки.
Чрезвычайно пунктуальная и добросовестная, мисс
Грогрэм, его секретарша, перед уходом домой непремен- но запирала все на
замок.
По-прежнему проклиная мисс Грогрэм, которую он ненавидел сейчас почти
так же люто, как ту скотину на крыше, Стойт снова поспешил к лифту. Но
дверца не открывалась. Наверное, пока он был в кабинете, кто-то на другом
этаже нажал кнопку вызова. По ту сторону двери слышался слабый шум
движущейся кабины. Лифт был занят. Одному Богу известно, сколько ему придет-
ся ждать.
Стойт испустил нечленораздельный вопль, ринулся по коридору, свернул
направо, толкнул вращающуюся дверь, опять повернул направо и очутился у
служебного лифта. Схватил за ручку и потянул. Закрыто. Он нажал вызов. Это
не помогло. Служебный лифт тоже был за- нят.
Стойт побежал по коридору обратно, миновал одну дверь, другую. Здесь,
вокруг центральной шахты, ухо- дившей на две сотни футов вниз, в глубину
подвалов, вилась лестница. Стойт стал подниматься по ней. Запы- хавшись уже
через два этажа, он снова вернулся к лиф- там. Служебный лифт был все еще
занят; однако второй удалось вызвать. Спустившись откуда-то сверху, каби- на
остановилась перед ним. Щелкнул замок в двери. Он открыл ее и ступил внутрь.
Дама в голубом занимала свое прежнее место в центре мира, где царило
математически выверенное равновесие. Отношение расстояния от ее ле- вого
глаза до левой кромки картины к расстоянию до пра- вой равнялось отношению
единицы к корню квадратному из двух минус единица; расстояние от того же
глаза до нижней кромки совпадало с расстоянием до левой. Что
475
касается банта на ее правом плече, то он находился точ- но в углу
воображаемого квадрата со сторонами, равны- ми большему из двух отрезков,
которые получились бы, если разделить основание картины золотым сечением*.
Глубокая складка на атласной юбке шла вдоль правой стороны этого квадрата;
крышка клавесина отмечала положение верхней стороны. Гобелен в верхнем
правом углу занимал ровно треть всей картины по высоте, а его нижний край
отстоял от ее нижней кромки на длину ее основания. Голубой атлас,
выступающий вперед на фоне коричневых и темно-охряных тонов заднего плана,
был отодвинут назад черно-белыми плитами пола и, таким образом, зависал
посреди пространства картины, словно железный предмет между двумя полюсами
магнита. В пределах рамы ничего нельзя было изменить; от карти- ны веяло
спокойствием не только благодаря неподвиж- ности старого холста и красок, но
и благодаря самому духу безмятежности, который царил в этом мире абсо-
лютного совершенства.
-- Старая сука! -- все еще бормотал Стойт; затем мысли его перекинулись
с секретарши на Обиспо: -- Скотина!
Лифт остановился. Стойт вылетел наружу и поспе- шил по коридору в
кабинет мисс Грогрэм, уже покину- тый ею. Он вроде бы помнил, где она держит
ключи; однако выяснилось, что он ошибается. Ключи были в другом месте. Но
где же? Где? Где? Новое неожиданное препятствие превратило его в
буйнопомешанного. Он открывал ящики и выворачивал их содержимое на пол, он
разбросал по комнате аккуратно сложенные стопкой документы, он перевернул
диктофон, он даже взял на себя труд очистить полки от книг и сбросить с
подокон- ника горшок с цикламеном, а заодно и аквариум с япон- скими
золотыми рыбками. Они блестели алой чешуей среди осколков стекла и
раскиданных по полу справоч- ников. На прозрачном хвосте у одной из них
темнело пятно от пролитых чернил. Стойт схватил пузырек с
476
клеем и изо всех сил ахнул им по умирающим рыбкам.
-- Сука! -- крикнул он.-- Сука! ,
Тут он внезапно заметил ключи -- их аккуратная ма- ленькая связка
висела на крючке у камина, где, вспом- нилось ему, он уже видел ее тысячу
раз прежде.
-- Сука! -- с удвоенной яростью крикнул он, хватая ключи. Затем ринулся
к двери, задержавшись только ради того, чтобы сбросить со стола пишущую
машинку, Она с грохотом упала в месиво из рваных бумаг, клея и золотых
рыбок. Так ей и надо, старой суке, подумал Стойт с каким-то маниакальным
восторгом и поспешил к лифту.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Барселона пала.
Но даже если бы она не пала, даже если бы ее вовсе
не осаждали -- что с того?
Подобно любому другому человеческому сообществу,
Барселона была отчасти машиной, отчасти организмом, еще более примитивным,
чем человеческий, отчасти кошмарно-гигантской проекцией людских безумств и
страстей -- их жадности, их гордыни, их жажды влас- ти, их одержимости
бессмысленными словами, их пре- клонения перед пустыми идеалами.
Покоренные или непокоренные, каждый город, каж-
дая нация ведут свое существование на уровне отсут- ствия Бога. Ведут
существование на уровне отсутствия Бога, а потому обречены на вечное
самооглупление, на бесконечно повторяющиеся попытки разрушить самих себя.
Барселона пала. Но даже процветание человеческих обществ -- это всегда
процесс постепенного или катастро- фического упадка. Те, кто возводит здание
цивилизации, одновременно ведут под него подкоп, Люди сами испол- няют роль
собственных термитов, и будут термитами до
477
тех пор, пока не перестанут цепляться за свою человечес- кую природу.
Растут башни, растут дворцы, храмы, жилища, цеха; но сердцевина каждой
закладываемой балки уже источе- на в пыль, стропила изъедены, полы
рассыпаются под ногами.
Какие стихи, какие статуи,-- но на пороге Пелопоннесской войны*! А вот
расписывают Ватикан -- как раз чтобы поспеть к разграблению Рима*. Сочиняют
"Геро- ическую"* -- но в честь героя, который оказывается все- го лишь
очередным бандитом. Проливают свет на при- роду атома -- но делают это те
самые физики, которые в военное время добровольно совершенствуют орудия
убийства.
На уровне отсутствия Бога люди не могут не разру- шать того, что они
