Излишне говорить, что церковь действовала так же и на меня. Каждое
воскресенье после церкви мы, уложив детишек спать, устраивали себе
"утренник".
- Нну-у, миледи. Разве вы не желаете сначала осмотреть дом?
- А я тебе ничего и не предлагаю. Я бы здесь не осмелилась. Вдруг
войдет кто-нибудь.
- Никто не войдет. Ты разве не заметила, что я запер дверь на засов?
Морин... мне сдается, ты не веришь, что я дарю тебе этот дом.
Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.
- Мой муж, если ты скажешь, что солнце встает на западе, я поверю
тебе. Но могу не понять. Вот и сейчас не понимаю.
- Тогда объясню. На самом деле я не могу подарить тебе этот дом,
потому что он и так твой. Это ты за него заплатила. Мне он принадлежит
чисто формально. На той неделе мы это изменим и перепишем его на тебя. В
нашем штате замужняя женщина может владеть недвижимостью, если в документе
оговорено, что она замужем, и если муж отказывается от права на владение.
Последнее - просто формальность. А теперь о том, как ты его купила.
Купила я его, лежа на спине и "выбивая чеки". На первый взнос пошли
деньги, которые Брайан скопил в армии, и еще взял в долг у своих
родителей. Взнос получился солидный, и Брайан взял две ипотечные ссуды:
одну из обычных шести процентов, вторую из восьми с половиной. Дом в ту
пору снимали жильцы; Брайан оставил их и использовал арендную плату для
расчета по ипотекам.
Говардской премией на Нэнси он погасил вторую, разорительную ссуду,
премией за Кэрол рассчитался с родителями. С помощью премии за Брайана
младшего Брайан старший выплатил первую ипотеку настолько, что арендная
плата с жильцов позволила ему наконец очистить собственность к маю 1906
года, всего через шесть с половиной лет после того, как он воздвиг свою
долговую пирамиду.
Я сказала Брайни, что он рисковый человек.
- Не совсем, - ответил он, - я ведь поставил на тебя, дорогая. И ты
сработала, как часы. Правда, Брайан младший появился несколько позже, чем
я ожидал, но у меня был гибкий график. Хоть я и настоял на необходимости
выплатить первую ипотеку раньше срока, я не должен был ее выплачивать
ранее первого июня 1910 года. Но ты вышла вперед, как настоящий чемпион.
Еще год назад Брайан обсудил свой проект со съемщиком дома, они
условились заранее, и в прошлую пятницу жильцы мирно выехали.
- Так что дом твой, дорогая. Я не стал возобновлять наш арендный
договор; О'Хеннеси-Скрудж знает, что мы съезжаем. Можем сделать это хоть
завтра и перебраться сюда, если дом тебе нравится. Или лучше продадим его?
- Не смей говорить о продаже нашего дома! Брайни, если это правда
твой свадебный подарок, тогда я наконец-то сделаю тебе свой. Твоего
котенка.
- Нашего котенка, ты хочешь сказать, - усмехнулся он. - Я тоже об
этом подумал.
Мы не завели котенка до сих пор потому, что с обеих сторон нашего
домика на Двадцать шестой улице жили собаки, и один пес был закоренелый
убийца кошек. С переездом за угол угроза не исчезла.
Брайан показал мне дом. Он был чудесный: наверху большая ванная и еще
одна, поменьше, и маленькая внизу, при комнате для прислуги; четыре
спальни и спальная веранда, гостиная, салон, просторная столовая со
встроенным буфетом и полками для посуды; в салоне - газовый камин, который
можно топить и дровами, если убрать газовую горелку: чудесная большая
кухня; парадная лестница и удобная черная лесенка, ведущая наверх из кухни
- да просто все, что может пожелать семья, в которой есть дети, включая
огороженный задний двор - как раз для детей и зверюшек, и для крокета, и
для пикников. И еще огород и песочница. Я снова расплакалась.
- Прекрати, - велел Брайни. - Вот это - супружеская спальня. Если ты
не предпочтешь другую комнату.
Спальня была великолепная, большая, полная воздуха, и к ней примыкала
веранда. В доме, пустом и довольно чистом (я уже предвкушала, как отскребу
здесь каждый дюйм), остались кое-какие вещи, которые не стоило перевозить.
- Брайни, там на веранде, на качелях, лежит подушка. Ты не принесешь
ее сюда?
- Как скажешь. А зачем?
- Чек выбьем.
- Слушаюсь, мадам! А я уж думал, когда же ты решишься окрестить наш
новый дом.
Подушка выглядела не очень чистой и была не слишком большая, но это
все пустяки, лишь бы защитила мой позвоночник от голых досок. Когда Брайни
принес ее и положил на пол, я освобождалась от последних одежек.
- Эй! Оставь чулки.
- Слушаюсь, сэр. Как скажете, мистер. А стаканчиком сперва не
угостите? - Пьяная от возбуждения, я глубоко вздохнула и легла на спину. -
Вас как зовут-то, мистер? Меня звать Крольчиха - я шибко плодовитая.
- Да уж. - Брайни разделся, повесил пиджак на крючок за дверью ванной
и лег ко мне. Я потянулась навстречу, но он удержал меня и поцеловал. -
Мадам, я люблю вас.
- А я вас, сэр.
- Рад слышать. Готовьтесь. - И чуть погодя: - Эй, отпусти немного
гайку.
Я чуть расслабилась.
- Так лучше?
- Чудненько. Ты прелесть, любимая.
- И ты, Брайни. Ну же... прошу тебя.
Я почти сразу достигла вершины, потом взвились ракеты, я завопила и
почти не помнила себя, когда Брайни меня отпустил, - а после потеряла
сознание.
Мне не свойственно падать в обморок, но в тот раз это случилось.
Через два воскресенья не пришли очередные месячные, а в феврале 1907
года родился Джордж Эдуард.
Следующие десять лет были сплошной идиллией.
Наша жизнь со стороны может показаться скучной и банальной - мы ведь
просто тихо жили в доме на тихой улице и растили детей... а еще котят,
морских свинок, кроликов, золотых рыбок, а однажды даже червей-шелкопрядов
на крышке моего пианино. Это затеял Брайан младший, будучи в четвертом
классе. Для них требовались листья тутового дерева, и в большом
количестве. Брайан младший договорился с соседом, у которого росло такое
дерево. В нем рано проявился отцовский талант добиваться всего любым
путем, каким бы невероятным ни казался его план.
Договор о шелковичных листьях был крупным событием в нашей тогдашней
жизни.
А еще у нас были детсадовские плакатики со звездочками на кухне, на
задней веранде стояли трехколесные велосипеды рядом с роликами, были
пальчики, которые надо было целовать и перевязывать, и разные поделки для
школы, и множество ботинок, которые надо было начистить, чтобы вовремя
поспеть в воскресную школу, и шумные свары из-за рожка для обуви, пока я
наконец не завела каждому свой, надписав на них имена.
Все это время чрево Морин то росло, то убывало, как круглое чрево
луны: Джордж в 1907-м, Мэри в 1909-м, Вудро в 1912-м, Ричард в 1914-м и
Этель в 1916-м. Ею дело отнюдь не кончилось - просто в нашу жизнь вошла
война, изменившая мир.
Но до войны случилось еще много всего, и кое о чем я должна
рассказать. Мы переменили церковь, которую посещали, будучи жильцами
"Скруджа", на другую. Наши церкви менялись к лучшему так же, как и наши
дома и кварталы обитания. В Соединенных Штатах того времени протестантское
вероисповедание имело прямое отношение к имущественному и социальному
статусу, хотя вслух об этом не говорилось. На вершине пирамиды находилась
высокая епископальная церковь, низ же ее занимали секты
фундаменталистов-пятидесятников, собиравшие сокровища на небе, поскольку
не сумели накопить их на земле.
Раньше мы посещали церковь среднего уровня - ту, что поближе.
Переехав в более приличный район, нам следовало перейти в более
респектабельную церковь на бульваре - но сменили мы церковь в основном
из-за того, что Морин в ней, можно сказать, изнасиловали.
Я сама была виновата. Во все века изнасилование представляло собой
любимый вид спорта многочисленных мужиков - при условии, что это сойдет им
с рук - и женщины моложе девяноста и старше шести во все века подвергаются
опасности... если не знают, как ее избежать, и не исключают всякий риск,
что почти невозможно.
Пожалуй, я зря установила ограничение от шести до девяноста: есть
безумцы, способные изнасиловать любое существо женского пола, в любом
возрасте. Изнасилование - не половой акт, но акт зверской агрессии.
А то, что произошло со мной, вряд ли можно назвать изнасилованием -
нечего мне было соваться без сопровождающих к проповеднику, я же поступила
именно так, зная, что за этим последует. Преподобный Тимберли (скотина!) в
мои четырнадцать лет ухитрился дать мне понять, что может научить меня
многому в жизни и любви, отечески ущипнув меня за попку. Я рассказала об
этом отцу, не называя его имени, и отцовский совет помог мне положить
этому конец.
Но этот новый библейский старатель... Случилось это через шесть
недель после переезда в новый дом. Я уже знала, что беременна и изнывала
от желания: Брайан уехал. Я не жаловалась - разъезды входили в его
профессию, на свете очень много таких занятий: волка ноги кормят. В тот
раз он поехал в Денвер, а когда я ожидала его домой, прислал мне
телеграмму, "ночное письмо": "Пришлось заехать в Монтану дня на
три-четыре, а может, и на неделю. Целую, Брайан".
А, чтоб тебе, зараза ты этакая. Но я улыбалась, потому что за мной
наблюдала Нэнси, а ее в шесть лет было трудно провести. Я прочла ей
телеграмму в своей редакции и убрала подальше - она уже научилась читать.
В три часа дня я, вымытая, принаряженная и без панталон под платьем,
постучала в дверь кабинета преподобного Эзекиеля, библейского старателя. С
детьми оставалась наша постоянная сиделка. В письменной инструкции,
оставленной ей, говорилось, куда я иду и указывался пасторский телефон.
Между мной и преподобным доктором шла молчаливая тайная игра с тех
самых пор, как он взошел на свою кафедру три года назад. Не то чтобы он
мне так уж правился, но я была небезразлична к нему, к его звучному, как
орган, голосу и чистому мужскому запаху. К сожалению, у него не пахло ни
изо рта, ни от ног - это бы меня отпугнуло. Придраться было не к чему -
хорошие зубы, свежее дыхание, чистые волосы и тело.
Предлогом для визита к нему послужила моя деятельность в качестве
председательницы дамского комитета - надо было посоветоваться с пастором
по поводу очередного показушного мероприятия - не помню уж какого.
Протестантская церковь двадцатого века всегда готовила какое-нибудь
показушное действо. Нет, помню: случай духовного обновления. Билли Санди?
Да, кажется, это был он - бейсболист и обращенный пьяница, внезапно
обретший Иисуса.
Доктор Зек впустил меня, мы посмотрели друг на друга, и все стало
ясно - говорить ничего не пришлось. Он обнял меня, я подставила ему губы.
Он впился в них, я открыла рот и закрыла глаза. В считанные секунды после
того, как я постучалась, он повалил меня на кушетку за письменным столом,
задрал мне юбки и приступил к делу.
Я направила его куда следует, а то он чуть было не просверлил
собственную дырку.
Солидно! С угасающей мыслью: "Брайни это не понравится" я приняла
его. Он стремился к цели без всяких изысков, но я до того перевозбудилась,
что была на грани и уже готовилась взорваться, когда он кончил. Тут в
дверь постучали, и он отпрянул от меня.
Все это длилось не дольше минуты... и мой оргазм заглох, как
замерзшая водопроводная труба.
Но не все было - было бы - потеряно. Как только этот петушок соскочил
с меня, я просто встала - и немедленно приняла презентабельный вид. В 1906
году юбки доходили до щиколоток, а платье я надела немнущееся. Панталоны
же оставила дома не только ради его (и своего) удобства, но еще и потому,
