представлял единственную возможную альтернативу. Мы пытались обратиться к
Авенариусу [Richard Avenarius (1843--1896), профессор Цюрихского университета
с 1877 по 1896 год; Авенариус стал известен благодаря нападкам со стороны
Ленина и Гуссерля -- амер. изд.], но скоро отказались от этой затеи, сам не
знаю -- почему; во всяком случае, мы нашли Авенариуса вполне непонятным. От
Маха наиболее вероятный путь вел к Гельмгольцу [Hermann Ludwig Ferdinand von
Helmholtz (1821--1894), немецкий врач и физиолог, сформулировал принцип
сохранения энергии -- амер. изд.], к Пуанкаре [Henri Poincare (1854--1912),
французский математик и философ науки -- амер. изд.], и к другим такого же
толка мыслителям, и тех, кто, подобно моему другу Карлу Попперу, занимался
этими вопросами систематически, этот путь привел ко всем современным ученым --
естественникам и философам.
Вот более или менее все, что я хотел сказать. Я склонен предположить, что
Эрнст Мах сыграл особенно значительную роль не только в узкой сфере
естественных наук, но также в тех дисциплинах, в которых методологический или
научный характер теории еще более сомнителен, чем в естественных науках, и
где, поэтому, существовала еще более сильная потребность прояснить, чем же на
самом деле является наука. Это мало связано с тем фактом, что Мах стал своего
рода политическим символом; я должен сказать, что "общество Эрнста Маха", уже
существовавшее в 1929 году, когда я покинул Вену, по чисто случайным причинам
обрело некую политическую окраску. Входили в него, большей частью, социалисты,
из чего не следует, что оно было политически активно, хотя именно по этой
причине оно при Дольфусе [Englebert Dollfuss (1892--1934), канцлер Австрии в
1932--1934 гг. -- амер. изд.] попало под удар.
-------------------------------------------------------------------------------
КОДА
Воспоминания о моем кузене Людвиге Витгенштейне (1889--1951)
[Опубликовано в Encounter, August 1977, pp. 20--22. -- амер. изд.]
Между железнодорожными путями и вокзалом в Бад Исле прежде был пустырь, на
котором 60 лет назад в сезон отдыха перед отходом ночного поезда в Вену
устраивались гулянья.
Думаю, что был последний день августа 1918 года, когда в шумной толпе молодых
офицеров, возвращавшихся на фронт после отпуска, два артиллерийских прапорщика
осознали, что они должно быть знакомы. Я не знаю, было ли это некое фамильное
сходство, или мы в самом деле встречались прежде [Позже Хайек пришел к выводу,
что он встречал Витгенштейна до этого. "Очень похоже, что Витгенштейн был
одним из этих статных и элегантных молодых мужчин, которых я видел в 1910
году, когда мои дедушка и бабушка снимали на весну и лето швейцарский коттедж
рядом с парком Витгенштейнов в пригороде Нейвальдега, и которые часто
приглашали на свою гораздо более внушительную виллу молоденьких сестер моей
матери для игры в теннис, так что, может быть, именно я первым узнал его в
1918 году, а не наоборот." Из беседы с У.У. Бартли III -- амер. изд.], но
что-то подтолкнуло каждого задать вопрос: "Вы не Витгенштейн?" (а может быть,
"Вы не Хайек?"). Во всяком случае, мы провели вместе эту ночь по дороге в
Вену, и хотя большую часть ночи мы пытались поспать, но смогли немного
поговорить.
Отдельные детали этого разговора произвели на меня сильное впечатление. Он
был не только сильно раздражен возбужденностью наполнявших вагон шумных и,
скорее всего, полупьяных офицеров, и не думал даже скрывать своего презрения к
роду человеческому в целом, но при этом был совершенно уверен, что любой его
родственник, сколь угодно дальний, должен придерживаться тех же стандартов,
что и он сам. И он был не столь уж не прав! Я был тогда очень молод и
неопытен, мне едва исполнилось 19, и я был продуктом воспитания, которое
сейчас назвали бы пуританским, в результате которого ледяная ванна, в которую
погружался по утрам мой отец, рассматривалась как отличное средство для
дисциплинирования тела и ума (хотя редко кто подражал ему). А ведь Людвиг
Витгенштейн был на 10 лет старше меня.
В этом разговоре меня больше всего поразила сильная страсть к правдивости во
всем (только учась в университете я опознал в этом стремлении стиль,
характерный для молодых венских интеллектуалов предыдущего поколения). Эта
правдивость обратилась почти в моду в той пограничной группе, состоявшей из
чисто еврейских и чисто дворянских интеллигентов, с которыми я позднее так
много общался. Это значило много больше, чем просто не врать. Следовало "жить"
по истине, и не терпеть никакой претенциозности ни в себе, ни в других. Иногда
результатом была открытая грубость. Каждая житейская условность подвергалась
анализу и обличалась как фальшь. Витгенштейн был просто очень последовательным
по отношению к себе. Порой я чувствовал в нем некое извращенное удовольствие
от того, как он вскрывал ложность своих чувств и как постоянно пытался
очистить себя от всякой фальши.
Нет сомнения, что уже в то время он был сильно перенапряжен. Дальняя родня
считала его (хотя вряд ли зная) самым безумным из членов очень необычной
семьи, где все отличались высокой одаренностью и всегда были готовы (и имели
для этого возможности) заниматься только тем, что им нравилось. До 1914 года я
много слышал (хотя сам по молодости лет и не бывал там) о знаменитых
музыкальных вечерах во "дворце Витгенштейнов", который перестал быть центром
светской жизни после 1914 года. Многие годы для меня за этим именем стояла
ласковая пожилая дама, которая в шесть лет взяла меня на первую в моей жизни
автомобильную прогулку -- вокруг Рингштрассе в открытом электромобиле. Если не
считать еще более раннего воспоминания о том, как меня привезли в роскошные
апартаменты очень старой дамы, о которой мне рассказали, что это сестра моей
прабабушки с материнской стороны, -- а теперь я знаю, что это была прабабушка
Людвига Витгенштейна с материнской стороны -- у меня нет личных воспоминаний о
семье Витгенштейнов того периода, когда они принадлежали к высшим социальным
слоям Вены. Трагический конец трех старших сыновей, которые покончили жизнь
самоубийством, ослабили ее даже сильнее, чем это сделала бы сама по себе
смерть крупного промышленника, стоявшего во главе семьи. Боюсь, что самые
ранние воспоминания о Витгенштейнах связаны с шокирующей репликой моей
незамужней тетки из Штирина, исполненной, конечно же, зависти, а не злобы, что
их дед "продал свою дочь богатому еврейскому банкиру..." Речь шла о той самой
доброй старой даме, которую я все еще помню.
После этого я не встречал Людвига Витгенштейна еще десять лет; но время от
времени я слышал о нем через его старшую сестру, которая была двоюродной
кузиной, ровесницей и близким другом моей матери. Благодаря ее регулярным
визитам "тетушка Минни" стала привычной для меня фигурой. Ее явно занимали
проблемы младшего брата, и хотя она обрывала все разговоры о "sonderling"
(чудаке) и защищала его при возникновении случайных и, конечно же, сильно
преувеличенных слухов о его поступках, мы быстро узнавали обо всем.
Общественное мнение не занималось им, а известной фигурой стал его брат Пауль
Витгенштейн, однорукий пианист. [Пауль Витгенштейн потерял руку на фронте.
Несмотря на это он продолжал исполнять написанные по заказу работы, вроде
Концерта для левой руки М. Равеля. -- амер. изд.]
Но благодаря этим связям я стал одним из первых, видимо, читателей Tractatus,
который появился в 1922 году. [На самом деле в 1923 году, хотя трактат был
написан, видимо, в 1918 году. Ludwig Wittgenstein, Tractatus
Logico-Philosophicus (London: Rouledge, 1923; Routledge & Kegan Paul, 1961) --
амер. изд.] Поскольку, подобно большинству интересовавшихся философией людей
моего поколения, я был, так же как и Витгенштейн, под влиянием Эрнста Маха,
трактат произвел на меня сильное впечатление.
Следующий раз я встретил Людвига Витгенштейна весной 1928 года, когда
экономист Деннис Робертсон, пригласивший меня на прогулку по Феллоус Гарденс
колледжа Тринити в Кембридже, неожиданно решил изменить маршрут, потому что
углядел на небольшом пригорке силуэт философа, лежавшего в шезлонге. Он встал
перед ним с чувством явного трепета, страшась побеспокоить его. Я,
естественно, подошел и был приветствован с неожиданным дружелюбием, и мы
начали любезный, но малоинтересный разговор (на немецком) о доме, о семье, и
Робертсон вскоре оставил нас. Через короткое время интерес Витгенштейна начал
угасать, и стало ясно, что он не понимает, что дальше делать со мной, так что
вскоре я также ушел.
Прошло должно быть около 12 лет, прежде чем состоялась первая настоящая
встреча. В 1939 году я приехал в Кембридж с Лондонской школой экономической
теории и вскоре выяснил, что его нет, потому что он работает в каком-то
военном госпитале. Но год или два спустя я совершенно неожиданно столкнулся с
ним. Джон Мейнард Кейнс заказал для меня комнаты в Кингс колледже в корпусе
Гиббса, и вскоре Ричард Брайтвейт пригласил меня участвовать в заседаниях
Клуба моральных наук (кажется, он так назывался), которые устраивались как раз
этажом ниже.
В конце одного из заседаний совершенно неожиданно и очень драматично возникла
фигура Виттгенштейна. Речь шла о статье, которая была мне не слишком интересна
и я уже не помню, на какую тему. Неожиданно Виттгенштейн вскочил на ноги,
крайне возмущенный и с кочергой в руке, и сильно жестикулируя начал объяснять,
насколько прост и ясен вопрос. Зрелище того, как человек в неистовстве
размахивает посреди комнаты кочергой, было, естественно, очень тревожным, и
возбуждало желание спрятаться подальше в угол. У меня, естественно, возникло
впечатления, что он сошел с ума! [Воспоминание Хайека было оспорено в письме
Перси Б. Ленинга из Амстердама к редактору Encounter (November 1977, pp.
93--94), "Hayek's Wittgenstein & Popper", где делался вывод, что Хайек должно
быть присутствовал 26 октября 1946 года на знаменитой "встрече с кочергой"
между Виттгенштейном и Карлом Поппером, которая описана в автобиографии
последнего Unended Quest (London: Fontana, 1976), pp. 122--123, а значит либо
Хайек неверно датирует происшествие, либо "по крайней мере в двух случаях в
Клубе моральных наук Виттгенштейн агрессивно жестикулировал кочергой". На это
письмо Хайек ответил (тот же номер журнала, р. 94): "Могу заключить только,
что у Витгенштейна в обычае было подкреплять свои мысли кочергой. Я слышал
очень похожий рассказ, который явно относился ко времени до 1946 года. Я
уверен, что никогда не слушал лекций Карла Поппера в Кембридже, а его
Автобиографию я прочел уже после публикации этого отрывка." Смотри обсуждение
нескольких версий спора между Поппером и Виттгенштейном у У.У.Бартли III,
"Facts and Fictions", Encounter, January 1986, pp. 77--78. Профессор Бартли
готовил биографию Поппера и в связи с этим случаем пишет следующее: УСобирая
материалы для биографии Поппера я смог выяснить, что его рассказ об этом
инциденте точен во всем, кроме одной детали. В Unended Quest Поппер завершает
рассказ фразой: "В конечном итоге разъяренный Виттгенштейн отшвырнул кочергу и
вылетел из комнаты, грохнув за собой дверью". Профессор Питер Мунц из
университета Виктории в Веллингтоне, Новая Зеландия, ученик Виттгенштейна,
который участвовал в этом заседании, заверил меня, что разъяренность
Виттгенштейна не имеет никакого отношения к хлопанию дверьми, "потому что
Виттгенштейн всегда хлопал дверьми, в любом настроении."ы См. также Peter
Munz, Our Knowledge of the Growth of Knowledge: Popper or Wittgenstein
(London: Routledge & Kegan Paul, 1985). -- амер. изд.]
Какое-то время спустя, может быть через год или два, я услышал, что он в
Кембридже, и набрался мужества навестить его. В тот раз он снимал комнаты
(думаю, как и всегда), в здании, расположенном вне территории колледжа. Пустая
комната с чугунной печкой, куда ему пришлось принести кресло для меня,
неоднократно описана. Мы любезно побеседовали о множестве вопросов, не касаясь
философии и политики (поскольку знали, что политические взгляды у нас
