Книга Стригля относится к работам того типа, которые хотелось бы встречать
чаще. В ней исследователь, владеющий всеми тонкостями теории, демонстрирует
ценность фундаментальных экономических постулатов. Он избегает полемики и
использует теоретические положения для объяснения многогранных данных опыта,
накопленного им в практической профессиональной работе. Одну из предыдущих
книг [Richard von Strigl, Die Okonomischen Kategorien und die Organisation der
Wirtschaft, op. cit. -- амер. изд.] Стригль посвятил логическим основаниям
экономической теории. Здесь он использует опыт секретаря комиссии Венского
промышленного округа, где он имел возможность в качестве нейтрального
наблюдателя присутствовать при переговорах об уровне заработной платы почти во
всех отраслях хозяйства и, таким образом, подтвердить и расширить
теоретические представления об установлении заработной платы. Служебное
положение облегчило ему переход от абстрактной теории к многообразию жизненных
реальностей, что обычно трудно дается теоретикам. Такое положение оказалось
удобным для опровержения обычных возражений практиков против теоретического
анализа. В силу этого данная работа по теории заработной платы будет полезна
для практиков, в том числе для предпринимателей и руководителей профсоюзов.
Заслуга автора в том, что он применил теоретический анализ факторов, влияющих
на установление заработной платы, к отдельным явлениям, наилучшим образом
поддающимся объяснению. Благодаря этому, даже те, кто не получил хорошей
подготовки по экономической теории, извлекут пользу из применения рекомендаций
данной книги к конкретным ситуациям.
Особая ценность книги Стригля вовсе не в популяризации теории, но в применении
теоретических посылок к явлениям, которые до сих не рассматривались в силу
чрезмерной общности предпосылок. Особенно интересно проводимое Стриглем
различение между монопольным положением в строгом значении этого слова и
положением профсоюзов и предпринимательских ассоциаций на переговорах по
поводу заработной платы. Положение представителей этих ассоциаций на
переговорах отлично от положения монополистов до тех пор, пока за ними не
стоит однородное экономическое образование, а изменение цен и продаваемых
количеств затрагивает многих. Это должно иметь решающую важность для положения
рабочих представителей, которые никогда не в состоянии предвидеть, что
дополнительная заработная плата одних рабочих является компенсацией полной
потери занятости другими рабочими. Давши критику попыток использовать теорию
монопольного ценообразования к ситуации установления уровня заработной платы
на коллективных переговорах, Стригль переходит к детальному исследованию
основных факторов, воздействующих на спрос и предложение всех участников
переговоров. Здесь он отчетливо идентифицирует экономическую значимость
обстоятельств, обычно обозначаемых как "отношения власти". Здесь мы не можем
обсудить все проанализированные Стриглем возможные результаты, порождаемые
отклонением договорного уровня заработной платы от ее "естественного" уровня.
Стригль предпринимает интересную попытку доказать, что производство может без
вреда совладать с искусственным уровнем заработной платы, и что ее повышение
не обязательно влечет за собой устойчивую безработицу, если только
производительный аппарат может приспособиться к новому уровню заработной
платы. Но этого он продемонстрировать не смог, потому что приходит к выводу,
что такое возможно лишь когда рост капиталовооруженности в определенной
отрасли поднимает предельную производительность труда до уровня,
соответствующего искусственно вздутой заработной плате.
Плодотворность исследований Стригля коренится в учете явлений трения, которыми
пренебрегают базовые теоретические схемы, и нарушений закономерностей,
ожидаемых на основании чисто теоретических посылок, то есть в том, чем и
должна заниматься прикладная наука. Особенно интересным примером явления,
возникающего из-за сопротивления трения, является калькуляция традиционной
предпринимательской прибыли как "фиктивного" фактора издержек, существованию
которого могут угрожать требования рабочих о росте заработной платы, но при
этом может оказаться, что никаких изменений в экономике в целом не возникнет.
Здесь даже в условиях статики уровень заработной платы может оказаться
результатом отношений власти, а такого рода ситуация порой возникает, конечно,
в современной хозяйственной жизни.
Стоит отметить особенно хорошие разделы, посвященные безработице и социальным
издержкам. Это образцовое применение теоретических идей к анализу реальных
явлений и вопросов социальной политики. У экономической теории нет более
надежного способа приобретения новых сторонников, чем найти возможности
успешного применения к разрешению практических вопросов, и эта работа образец
того, как это следует делать.
Глава семь. Эрнст Мах (1838-1916) и социальные науки в Вене
Опубликовано впервые под заголовком "Diskussionsbemerkungen uber Ernst Mach
und das sozialwissenschaftliche Denken in Wien", Symposium aus Anlas des 50.
Todestages von Ernst Mach (Freiburg: Ernst Mach Institut, 1967). Перевод на
английский язык сделан д-ром Гретой Хейнц. -- амер. изд.
-------------------------------------------------------------------------------
Я намерен здесь кратко зафиксировать факт обширности влияния Эрнста Маха в
Вене даже до того, как вокруг Морица Шлика [Moritz Schlick (1882--1936),
профессор философии в Венском университете и лидер группы "логических
позитивистов", куда входили Отто Нейрат, Рудольф Карнап, Фридрих Вайсманн,
Ганс Канн, Курт Г°дель и Герберт Фейгль -- амер. изд.] сформировался в 1922
году "Венский кружок". Случилось так, что три года, с 1918 по 1921, я учился в
университете моей родной Вены, и в это время идеи Маха были в центре
философских дискуссий. Вена в целом уже была исключительно благорасположена к
восприятию философии, ориентированной на естественные науки; помимо Гейнриха
Гомперса [Heinrich Gomperz (1873--1942) -- амер. изд.], в Вене преподавал
Адольф Стор [Adolf Stohr (1855--1921) -- амер. изд.] -- идеи которого шли в
том же направлении, а также Роберт Рейнингер [Robert Reininger (1869--1955) --
амер. изд.], который по меньшей мере симпатизировал такому истолкованию
философии. Я уже не помню точно, каким образом я наткнулся на Маха почти сразу
после возвращения с фронта в ноябре 1918 года; к сожалению, я начал записи о
прочитанном только с весны 1919 года, и здесь вскоре появляется запись:
"Теперь также и Erkenntnis und Irrtum" [Ernst Mach, Erkenntnis und Irrtum:
Skizzen zur Psychologie der Forschung (Leipzig: J.A. Barth, 1905) -- амер.
изд.], -- что свидетельствует о том, что за 4 месяца после начала занятий я
уже познакомился с другими философскими трудами Маха. Я знаю, что я был сильно
захвачен работами Маха -- Popular-wissenschaftliche Vorlesungen, Die Mechanik
in Ihrer Entwicklung, а в особенности его Analyse der Empfindungen [Ernst
Mach, Popular-wissenschaftliche Vorlesungen (Leipzig: Barth, 1896), издано в
США как Popular Scientific Lectures (Chicago: Open Court, 1985); Die Mechanik
in ihrer Entwicklung (Leipzig: F.A. Brockhaus, 1883); Die Analyse der
Empfindungen und das Verhaltnis des Physischen zum Psychischen (Jena: Gustav
Fischer) -- амер. изд.]. В результате этого в те три года, когда я официально
являлся студентом факультета права, я делил свое время почти поровну между
экономической теорией и философией, а правом занимался лишь в промежутках.
Трудно сказать, что послужило прямой причиной нашей поглощенности философией
Маха. Может быть, что-то похожее имело место уже и перед войной. В этом плане
показательно, что Шумпетер был под очевидным влиянием идей Маха, когда он в
1908 году писал свою первую книгу [имеется в виду работа Шумпетера Das Wesen
und der Hauptinhalt der theoretischen Nationalokonomie (Duncker & Humblot,
1908) -- амер. изд.], и что Фридрих фон Визер посвятил почти полностью книжное
обозрение [в журнале Шмоллера Jahrbuch fur Gesetzgebung, Verwaltung und
Volkswirtschaft im Deutschen Reich, vol. 35, no. 2, 1911 -- амер. изд.]
вопросу о приложимости идей Маха в социальных науках. Я знаю также, что тогда
же философ Людвиг Витгенштейн, мой дальний родственник, воевал с Махом.
Сразу после <Первой мировой> войны, когда я пришел в университет, была особая
причина для того, чтобы социальные науки обратились к Маху. Ленин атаковал
философию Маха, и Фридрих Адлер, бывший тогда одной из самых заметных
политических фигур в Австрии, отсиживая срок за убийство министра Стюрха
[Friedrich Adler, Ernst Machs Uberwindung des mechanischen Materialismus
(Viennna: Wiener Volksbuchhandlung, 1918). Фридрих Адлер (1879--?) был сыном
Виктора Адлера, главы австрийской социал-демократической партии; Стюрх
(Sturgkh) возглавлял во время войны австрийское правительство, которое
социал-демократы считали абсолютистским. Приговор Адлеру был пересмотрен в
1917 году, менее чем через год после убийства, а в следующем году он был уже
освобожден из тюрьмы. Об этом эпизоде смотри у Mark E. Blum, The Austrian
Marxists, op. cit., pp. 203--204 -- амер. изд.], написал книгу в защиту Маха.
В результате возникла оживленная дискуссия об этих проблемах между настоящими
коммунистами и левыми социалистами. Она затронула и нас, не бывших
социалистами, и вопрос стал по-настоящему существенным, когда преемником
Визера в Венском университете был назначен Отто Шпан [о Шпанне см. Пролог к ч.
I; на самом деле Шпанн был коллегой Визера, а его преемником в университете
стал Ганс Майер -- амер. изд.], метафизически ориентированный экономист. В то
время мы подыскивали антиметафизические аргументы, и мы их находили у Маха,
хотя нам было нелегко принять позитивизм Маха целиком. Другим камнем
преткновения было то, что эти идеи слишком открыто использовались для
поддержки чуждого нам социалистического подхода, особенно Отто Нейратом, в
дальнейшем ставшего одним из основателей Венского кружка [о Нейрате см. Пролог
к ч. I -- амер. изд.]. Нейрат рассчитывал, грубо говоря, превратить позитивизм
Маха в физикализм или, как он порой это называл, в сциентизм. С другой
стороны, Мах был практически единственным источником аргументов против
метафизических и туманных установок, так что все эти годы мы стремились
овладеть позитивизмом, в котором было много явно истинного, и выделить из него
то, что в известной степени было приложимо к социальным и гуманитарным наукам,
и что содержало ядро истины.
Меня лично работы Маха подтолкнули к изучению психологии и физиологии органов
восприятия, и в то время я даже проделал исследование этих вопросов,
превратившееся через тридцать лет в книгу [F.A. Hayek, The Sensory Order: An
Inquiry into the Foundations of Theoretical Psychology (London: Routledge &
Kegan Paul, and Chicago: University of Chicago Press, 1952) -- амер. изд.]. К
написанию этой работы меня подтолкнуло, в конечном счете, сомнение в Маховой
концепции феноменализма, где чистые, простые ощущения являются элементами
всего чувственного восприятия. Озарение пришло ко мне также как, по рассказу
самого Маха, оно пришло как-то к нему, когда он однажды осознал, что в
философии Канта концепция "вещи в себе" совершенно не нужна, и что ее можно
опустить. Меня озарило, что в психологии чувственного восприятия Маха
концепция "простых и чистых ощущений" совершенно не нужна. Поскольку Мах
обозначил связи между ощущениями как "отношения", я в конце концов был
вынужден заключить, что вся структура чувственного мира имеет источником
"отношения", а значит можно вообще отбросить концепцию простых и чистых
ощущений, которая играет столь большую роль у Маха. Это лишь пример того,
какую большую роль для нашего мышления играл Мах в эти годы.
Можно сказать, что для молодого человека, интересующегося философскими
вопросами, который пришел в Венский университет сразу после войны, то есть в
1918--1919 гг., и которого не привлекала ортодоксальная философия, Мах
