провал восточноевропейского социализма, среди такого рода рационалистов широко
бытовало мнение, будто централизованная плановая экономика обеспечит не только
"социальную справедливость" (см. гл. 7 ниже), но еще и более эффективное
использование экономических ресурсов. Это представление на первый взгляд
кажется в высшей степени разумным. Однако в нем не учитываются только что
рассмотренные факты: совокупность ресурсов, которая должна быть отражена в
подобном плане, просто-напросто никому не может быть известна, и потому не
поддается централизованному контролю.
Тем не менее, социалисты по-прежнему не видят того, что препятствует
подчинению отдельных индивидуальных решений общей схеме, понимаемой как
"план". Конфликт между нашими инстинктами, которые после Руссо стали
отождествляться с "моралью", и моральными традициями, отобранными в ходе
культурной эволюции и содействующими обузданию этих инстинктов, воплощается в
часто проводимом теперь противопоставлении определенного толка этической и
политической философии, с одной стороны, и экономической теории -- с другой.
Суть не в том, чтобы непременно считать "правильным" то, что экономистами
определяется как эффективное, а в том, что экономический анализ способен
раскрыть полезность обычаев, до сих пор считавшихся правильными, -- полезность
с точки зрения всякой философии, не приемлющей человеческие страдания и
смерть, которые последовали бы за крахом нашей цивилизации. Поэтому
теоретизирование о "справедливом обществе" без тщательного учета экономических
последствий претворения в жизнь подобных идей есть предательство по отношению
к другим людям. Однако и после семидесяти лет опытов с социализмом можно с
полным основанием сказать, что большинство интеллектуалов, живущих вне
регионов Восточной Европы и "третьего мира" (где испытывалась социалистическая
модель), с прежним спокойствием не принимают во внимание тех уроков, которые
может преподать экономическая теория. Они не желают задуматься: а нет ли
причины тому, что социализм -- всякий раз, как его пытались построить, --
получался совсем не таким, каким его замысливали его интеллектуальные вожди.
Тщетные поиски подлинно социалистического общества приводят интеллектуалов к
идеализации бесконечной, по-видимому, череды "утопий", а затем и к
разочарованию в них. Советский Союз, а потом Куба, Китай, Югославия, Вьетнам,
Танзания, Никарагуа должны наводить на мысль, что, раз социализм не
согласуется с известными фактами, значит, с ним что-то неладно. Однако сами
эти факты, впервые объясненные экономистами более ста лет назад, до сих пор не
усвоены гордящимися своим рационализмом противниками такого взгляда, который
допускает существование некоторых фактов, лежащих за границами видимой истории
или представляющих непреодолимое препятствие для человеческих дерзаний.
В это же время у тех, кто, следуя традиции Мандевиля, Юма и Смита,
действительно изучали экономическую теорию, постепенно вызревало не только
понимание рыночных процессов, но и острокритическое суждение о возможности
замены их социализмом. Выгоды от этих рыночных механизмов настолько
превосходили любые ожидания, что объяснить их действие можно было только
ретроспективно, анализируя сам процесс их спонтанного формирования. И, когда
это было сделано, обнаружилось, что децентрализованный контроль над ресурсами,
контроль посредством индивидуализированной собственности, приводит к выработке
и использованию большего количества информации, чем это возможно при
централизованном управлении. Централизованное управление могло бы вести к
порядку и контролю, распространяющимся за пределы непосредственной компетенции
всякого центрального органа, только при одном условии: если бы находящиеся на
местах управляющие, способные оценивать физические объемы наличных и
потенциальных ресурсов, вовремя получали также и информацию о постоянно
меняющейся относительной значимости этих ресурсов, если бы они могли
своевременно передавать полные и точные данные об этом некоему центральному
планирующему органу и получать от него указания о том, что следует им
предпринимать -- в свете всей остальной разнородной конкретной информации,
поступившей к нему от других управляющих регионального или местного уровня,
которые, в свою очередь, конечно, сталкивались бы с точно такими же
затруднениями при сборе и передаче аналогичной информации. Все это фактически
неосуществимо.
Как только мы поймем, в чем состояла бы задача такого центрального
планирующего органа, станет ясно, что команды, которые ему пришлось бы давать,
не выводятся из той информации, которую признают важной управляющие на местах.
Такие команды могли бы являться результатом только прямого взаимодействия
между индивидами и группами, контролирующими четко разграниченные наборы
средств. Как правило, в теоретических описаниях рыночного процесса (обычно их
делают люди, не ставящие своей целью поддержку социализма), используется
гипотетическое предположение, что вся эта фактическая информация (или
"параметры") уже известна объясняющему теоретику. Оно затемняет дело и
становится причиной курьезных иллюзий, содействующих поддержанию различных
форм социалистического мышления.
Процесс формирования расширенного экономического порядка совершенно иной. Этот
порядок формируется и может формироваться только в ходе развития такого
способа коммуникации, который сделал возможной передачу не бесконечного
множества сообщений о конкретных фактах, а всего лишь информации об
определенных абстрактных свойствах различных конкретных условий, например, о
конкурентных ценах, которые должны быть приведены во взаимное соответствие для
достижения всеобщего порядка. Цены несут информацию о преобладающих, как
выясняется, нормах замещения, или эквивалентности, между разнообразными
товарами и услугами, использованием которых распоряжаются те или иные
заинтересованные стороны. Определенные количества любых таких объектов могут
оказаться эквивалентами или возможными субститутами друг друга, когда дело
касается либо удовлетворения отдельных человеческих потребностей, либо
производства прямых или косвенных средств для их удовлетворения. Поражает само
существование такого механизма, не говоря уже о том обстоятельстве, что он
возник в ходе эволюционного отбора без всякого сознательного замысла. Но я не
встречал попыток оспорить данное утверждение или дискредитировать сам этот
механизм -- если не считать голословных заявлений, что все такого рода факты
могут каким-то образом быть известны некоему центральному планирующему органу
(см. также в этой связи дискуссию по проблеме экономических расчетов у Babbage
(1832), Gossen (1854/1889/1927), Pierson (1902/1912), Mises (1922/81), Hayek
(1935), Rutland (1985), Roberts (1971)).
По сути дела, вся идея "централизованного контроля" -- это сплошное
недоразумение. Совершенно невозможно, чтобы руководящий разум занимался всем
единолично; всегда будет существовать некий совет или комитет, ответственный
за выработку плана действий для какого-либо предприятия. И хотя отдельные
члены этих советов или комитетов могут, с целью убедить других, от случая к
случаю приводить обрывки конкретной информации, определившей их взгляды, в
принципе заключения органа будут строиться не на совокупном знании всех, а на
соглашении между сторонниками различных мнений, основанных на разной
информации. Каждая крупица знаний, приведенная одним человеком, будет
побуждать другого вспоминать какие-то дополнительные факты. Причем их
значимость осознается им только потому, что ему рассказали о каких-то других
обстоятельствах, о которых он не знал. Следовательно, этот процесс остается
процессом применения рассеянного знания; а не объединения знаний ряда лиц (и
тем самым он стимулирует обмен информацией, хотя и весьма неэффективным
способом -- способом, при котором обычно отсутствует конкуренция и ослаблена
ответственность). Члены группы будут в состоянии поделиться друг с другом лишь
небольшой частью своих особых резонов; каждый из них будет сообщать
преимущественно те выводы, которые он получил, исходя из имеющихся у него
личных знаний по рассматриваемой проблеме. Более того, обстоятельства будут
действительно одинаковыми для разных людей, сталкивающихся с одинаковой
ситуацией, только изредка -- по крайней мере, когда это касается какого-то
сегмента расширенного порядка, а не просто более или менее замкнутой группы.
Пожалуй, лучшим примером невозможности сознательного "рационального"
распределения (allocation) ресурсов в расширенном экономическом порядке при
отсутствии регулирующего механизма цен, складывающихся на конкурентных рынках,
служит проблема распределения текущего объема ликвидного капитала между
различными сферами его приложения таким образом, чтобы это могло обеспечить
возрастание конечного продукта. Суть проблемы заключается в том, какой объем
накопленных в настоящее время производственных ресурсов можно направить на
обеспечение не текущих потребностей, а потребностей более отдаленного
будущего. Адам Смит осознавал типологическое значение данного вопроса, когда,
касаясь дилеммы, с которой сталкивается индивидуальный собственник такого
капитала, писал: "Очевидно, что каждый человек, сообразуясь с местными
условиями, может гораздо лучше, чем это сделал бы вместо него любой
государственный деятель или законодатель, судить о том, к какому именно роду
отечественной промышленности приложить свой капитал и продукт какой
промышленности может обладать наибольшей стоимостью" (1776/1976).
Если обратиться к проблеме использования всех доступных для инвестирования
средств в расширенной экономической системе при едином руководящем органе,
первая трудность будет состоять в том, что никто не может установить
совокупный объем доступного для текущего пользования капитала, хотя он,
конечно, ограничен в том смысле, что инвестирование, превышающее этот объем
или не достигающее его, должно вести к расхождениям в спросе и предложении
различных видов товаров и услуг. Такие расхождения не смогут быть
самокорректирующимися, а выразятся в ряде инструкций руководящего органа,
невыполнимых либо по причине отсутствия каких-либо требуемых товаров, либо по
причине невозможности использовать какую-то часть предоставленных материалов и
оборудования из-за нехватки необходимых комплементарных факторов
(инструментов, материалов, рабочей силы). Ни одна из величин, которые надлежит
принять в расчет, не может быть установлена с помощью учета или измерения
каких-либо "данных" объектов -- все будет зависеть от возможностей, из которых
придется выбирать остальным людям в свете знаний, имеющихся у них на данный
момент. Приблизительное решение этой задачи станет возможным только в ходе
взаимодействия всех, кто могут выяснить особые обстоятельства, на значимость
которых -- ввиду их воздействия на рыночные цены -- указывают условия момента.
"Наличный объем капитала" будет поэтому неодинаков в зависимости от того,
например, превышает или нет доля ресурсов, фактически направляемых на
обеспечение потребностей более отдаленного будущего, ту долю, которую люди
согласны исключить из текущего потребления, чтобы увеличить резерв на будущее,
т. е. превосходит она или нет их готовность делать сбережения.
Постижение роли, которую играет передача информации (или фактических знаний),
открывает путь к пониманию расширенного порядка. Тем не менее, эти вопросы
носят весьма абстрактный характер и особенно трудны для людей, воспитанных на
господствующих в нашей системе образования механицистских, сциентистских,
конструктивистских канонах рациональности, и по этой причине невежественных в
биологии, экономических дисциплинах и эволюционной теории. Надо признать, что
на разработку теории рассеянной информации, из которой следуют мои выводы о
превосходстве спонтанных образований над централизованным управлением, я
потратил чрезвычайно много времени: начиная от первого моего прорыва -- статьи
"Экономика и знание" (1936/48), продолжая осмыслением "Конкуренции как
