благу других), то не потому, что индивид ставит своей целью или имеет
намерение служить чьим-то конкретным потребностям, а потому, что он соблюдает
абстрактные правила поведения. Наш "альтруизм" в этом новом смысле сильно
отличается от альтруизма инстинктивного. Теперь уже не преследуемые цели; а
соблюдаемые правила превращают действие в хорошее или дурное. Соблюдение этих
правил, заставляя тратить усилия по большей части на зарабатывание средств к
существованию, позволяет нам приносить пользу, выходящую за рамки наших
конкретных знаний (и в то же время это вряд ли помешает нам потратить лишние
заработанные деньги и на утоление нашего инстинктивного желания творить зримое
добро). Все это затемняют социобиологи, систематически злоупотребляющие
термином "альтруистический".
Требование, сводящее действия человека к сознательному преследованию заранее
известных полезных целей, объясняется еще одним обстоятельством. Это
требование связано не только с архаичным и туманным инстинктом, но и с одной
характерной особенностью интеллектуалов, его выдвигающих, -- особенностью,
которая, будучи вполне понятной, тем не менее, оказывается саморазрушительной.
Интеллектуалов особенно заботит, в каких конечных целях будет использовано то,
что сами они называют "детищами своего ума". Они горячо беспокоятся за судьбу
собственных идей и гораздо больше опасаются выпустить из-под контроля свои
идеи, чем работники физического труда производимые ими материальные продукты.
Из-за подобных опасений эти высокообразованные люди зачастую неохотно
включаются в обменные процессы -- процессы, втягивающие их в работу с
недостаточно ясными целями и в такой ситуации, когда единственным
устанавливаемым результатом их усилий (если вообще что-нибудь получится) может
оказаться чужая выгода. Работник физического труда охотно допускает, что знать
(раз уж это кому-то нужно), какие потребности в итоге удовлетворит дело его
рук, -- это, в сущности, забота его нанимателя. Но значение индивидуальной
интеллектуальной работы для продукта, создаваемого многими интеллектуалами,
взаимодействие которых складывается в цепочку услуг или идей, определить не
так просто. Человек более образованный, как правило, сильнее сопротивляется
какому-то, ему не понятному, способу управления -- типа рынка (при всех
разговорах о "рынке идей"). В результате (тоже непредусмотренном) выходит, что
они сопротивляются (пусть неосознанно) именно тому, что увеличило бы их
полезность в глазах коллег.
Подобное сопротивление помогает объяснить и враждебность интеллектуалов к
рыночному порядку, и отчасти их восприимчивость к социалистическим теориям. Не
исключено, что эти враждебность и восприимчивость были бы слабее, если бы эти
люди лучше понимали роль, которую играют во всей нашей жизни абстрактные схемы
спонтанного упорядочения. Несомненно, так и было бы, если бы они лучше
разбирались в вопросах эволюции, биологии и экономики. Однако, натыкаясь на
сведения из этих областей науки, они зачастую не желают ни вдуматься в них, ни
хотя бы предположить, что существуют сложные целостности, о функционировании
которых наш разум может иметь только абстрактное знание. А ведь нам
недостаточно чисто абстрактного знания об общей структуре таких целостностей,
чтобы "выстраивать" их в буквальном смысле слова (т. е. складывать из
известных нам частей) или предсказывать конкретную форму, которую они примут.
В лучшем случае оно помогает выявить общие условия, при которых многие из
таких порядков или систем будут формироваться сами, -- такие условия иногда
способны создавать мы сами. С проблемами подобного рода знаком химик,
занимающийся сходными сложными феноменами, но обычно не знаком такой тип
ученых, которые привыкли объяснять все в терминах простых связей между
ограниченным набором наблюдаемых явлений. В результате, столкнувшись с более
сложными структурами, эти люди поддаются искушению интерпретировать их
анимистически, как воплощение чьего-то проекта, и подозревать о каких-то
тайных и коварных кознях (о чьем-нибудь заговоре, например, господствующего
"класса"), кроющихся за "проектами", авторы которых остаются неуловимыми.
Из-за этого в свою очередь усиливается их изначальное нежелание в условиях
рыночного порядка выпускать из-под контроля продукты своего труда. Вообще,
чувство, что они всего лишь орудия скрытых, пусть даже и безличных, рыночных
сил, кажется интеллектуалам почти личным оскорблением.
Им явно не приходит в голову, что капиталисты (по их подозрениям, заправляющие
всем этим) на деле и сами являются орудиями безличного процесса: что им точно
так же неизвестны предназначение и конечные следствия их действий, что они
просто имеют дело с событиями более высокого уровня (и, соответственно, более
широкого охвата) в рамках целостной структуры. Более того, интеллектуалам
отвратительна сама идея, что достижение их собственных целей должно зависеть
от предприимчивости таких людей -- людей, озабоченных исключительно
подысканием средств.
Упорядочение неизвестного
К сожалению, в английском языке нет одного слова, широко употребляемого в
немецком: а именно Machbarkeit. Я иногда задумываюсь, а не следует ли создать
его английский эквивалент, допустим, "способность-быть-сделанным"
(makeability)? Ибо выражение "способность-поддаваться-обработке"
(manufacturability) имеет несколько иной смысл (а мой собственный термин
конструктивизм" вряд ли можно передать словосочетанием
"способный-быть-сконструированным"). Английский эквивалент помог бы выразить
мнение, с которым мы столкнулись, которое анализировали и оспаривали на
протяжении настоящей главы и к которому вернемся еще раз в конце книги. Вот
оно: созданное эволюцией могло бы быть лучше, если бы создавалось с помощью
человеческой изобретательности.
Этот взгляд несостоятелен. Ведь мы фактически способны осуществлять
упорядочение неизвестного, только вызывая его самоупорядочекие. Имея дело с
окружающей нас материальной средой, мы иногда действительно можем достигать
поставленных: целей, но, не пытаясь осмысленно складывать имеющиеся элементы в
желательный нам порядок, а полагаясь на самоупорядочивающиеся силы природы.
Именно так мы поступаем, когда вызываем, например, процессы образования
кристаллов или новых химических веществ (см. предыдущий подраздел, а также
приложение С). В химии, и тем более в биологии, мы должны использовать
процессы самоуправления во всевозрастающем объеме; мы можем создавать условия,
при которых они происходят, но не от нас зависит, что случится с каждым
конкретным элементом. Большинство синтетических химических соединений не
"способны-быть-сконструированными" в том смысле, что мы не можем создать их,
поставив отдельные составляющие их молекулы на положенные места. Мы можем
только подтолкнуть процесс их образования.
Похожая процедура требуется и для того, чтобы вызвать процесс, обеспечивающий
координацию индивидуальных действий, выходящую за пределы нашего кругозора.
Чтобы подтолкнуть самоформирование определенных абстрактных структур
межличностных отношений, нам нужно сохранять как опору какие-то самые общие
условия, не препятствуя при этом отдельным элементам находить и занимать свое
место в более обширном порядке. Самое большее, что мы можем делать для
содействия данному процессу, -- это вводить только те элементы, которые
подчиняются обязательным правилам. Чем сложнее структура, появления которой мы
добиваемся, тем жестче границы для нашего вмешательства. Это неизбежно.
Индивид, находящийся в какой-либо точке расширенного порядка и ориентирующийся
только в своем ближайшем окружении, может последовать этому совету, применив
его к собственной ситуации. Пожалуй, прежде всего, ему необходимо следить,
чтобы его постоянные попытки преодолеть границы видимого устанавливали и
поддерживали, а не нарушали связи, созидающие и сохраняющие общий порядок. В
самом деле, для поддержания коммуникаций внутри данного порядка рассеянное
знание должно использоваться множеством разных, не знакомых друг с другом
индивидов, таким образом, который позволяет формировать из разнородных знаний
миллионов людей некую эксосоматическую или материальную структуру (pattern).
Каждый индивид становится звеном во множестве цепей передач, и по этим цепям
он получает сигналы, позволяющие ему приспосабливать свои планы к
обстоятельствам, которых он не знает. Общий порядок тогда становится
бесконечно растяжимым, спонтанно поставляя информацию об увеличивающемся
наборе средств и служа при этом достижению не только строго определенных
целей.
Ранее мы рассмотрели некоторые важные аспекты подобных коммуникационных
процессов, включая рынок с его неизбежным и непрекращающимся варьированием
цен. Здесь следует только добавить и подчеркнуть, что, помимо регулирования
текущего производства товаров и услуг, те же традиции и практики обеспечивают
и будущее их производство; результаты действия этих традиций и практик
выражаются в установлении не только межпространственного, но и межвременного
порядка. Действия будут приспосабливаться не только к другим действиям,
отдаленным пространственно, но так же и к событиям, лежащим за пределами
вероятной продолжительности жизни ныне действующих индивидов. Только
убежденный имморалист может всерьез защищать какие-то политические меры на том
основании, что "в долгосрочном периоде все мы покойники". Ибо численно
увеличивались и успешно развивались только те группы, в которых стало обычаем
пытаться обеспечивать жизнь своих детей, да и более отдаленных потомков (хотя
их, быть может, никогда и не приведется увидеть).
Кое-кого так беспокоят некоторые следствия рыночного порядка, что остается
незамеченным, насколько удивительно и даже невероятно сталкиваться с
господством такого порядка в большей части современного мира -- мира, в
котором миллиарды людей работают в постоянно меняющейся обстановке,
обеспечивая средства к существованию другим людям, по большей части им не
знакомым, и в то же время обнаруживая, что их собственные ожидания на
получение товаров и услуг, также производимых не знакомыми им людьми,
оказываются исполненными. Даже в худшие времена ожидания примерно каждых
девяти из десяти человек сбываются.
Подобный порядок, пусть и весьма далекий от совершенства и подчас
неэффективный, может распространяться шире, нежели какой бы то ни было
порядок, который люди могли бы создать, преднамеренно помещая бесчисленные
элементы па отводимые им "подходящие" места. Большинство дефектов и проявлений
неэффективности таких спонтанных порядков происходит из-за попыток вмешаться в
их функционирование, либо прямо препятствуя работе присущих им механизмов,
либо стараясь так или иначе улучшить их результаты. Эти попытки вмешаться в
действие спонтанного порядка редко приводят к результатам, хотя бы отдаленно
отвечающим пожеланиям людей, поскольку функционирование таких порядков
определяется большим количеством конкретных фактов, чем может быть известно
любому органу, осуществляющему вмешательство. Однако преднамеренное
вмешательство, нацеленное, скажем, на сглаживание неравенства и продиктованное
заботой об интересах произвольно выбранного участника такого порядка, связано
с риском нарушить работу целого, тогда как процесс самоупорядочения будет
предоставлять произвольно выбранному члену данной группы лучшие шансы на успех
(причем при более широком наборе возможностей, доступных всем), чем это в
состоянии сделать какая бы то ни было соперничающая система.
О том, как то, что нельзя узнать, нельзя и спланировать
К чему же привели нас наши рассуждения на протяжении двух последних глав?
Скептицизм Руссо по отношению к институту индивидуализированной собственности
лег в основу социализма и продолжает оказывать влияние на некоторые из
величайших умов нашего столетия. Даже такой выдающийся мыслитель, как Бертран
Рассел, определял свободу как "отсутствие препятствий для исполнения наших
желаний" (1940: 251). По крайней мере, пока не стал очевиден экономический
