стать. Лучше я отрублю больную руку от здорового тела, чем
увижу, как все вы погубите себя.
И пригрозил отлучением любому, кто к фритигерновой шайке
примкнет. Так грозно пригрозил, что поверили сразу. Лишиться
общения с епископом Ульфилой для многих было бы настоящей
бедой. И скорая расправа с Меркурином устрашила многих.
Объяснять Ульфила ничего не объяснял. Только одного и
добились от него: "Если я ваш епископ, то сделаете, как я велю". К
Силене пытались подобраться, но тот Ульфилу во всем
поддерживал. И отступились "меньшие готы".
Меркурина только через две недели простить изволил. И то
еще долго с ним сквозь зубы разговаривал.
Между тем вези в их разбойничьих наскоках то приближались
к тем местам в горах Гема, где ульфилина деревня стояла, то
снова отходили. В деревне их пока не видели. Только слухи
доходили. То пастухи огни заметят. То беглецы мимо пройдут. У
многих брови, ресницы, волосы на голове опалены. От пережитого
страха много не рассказывали. Принимали милостыню и дальше
шли, в деревне не оставались, ибо боялись готской речи. Кое-кто
потом осел в Македоновке, но и те первое время от "меньших готов"
шарахались и в церковь поэтому не ходили - такого ужаса нагнал
на них Фритигерн.
И вот одним ясным осенним утром - гром копыт, молодецкие
выкрики: десяток всадников ворвались в деревню, и с ними сам
князь Фритигерн. С коня соскочил, поводья дружиннику бросил,
шлем с волосы белокурых снял, по сторонам огляделся. Странно
как-то: людей не видать.
- Попрятались, что ли? - недоуменно сказал дружинник. - Они
вези, как и мы; чего им нас бояться?
Фритигерн подумал немного, прикинул так и эдак.
- С Ульфилы станется. Если врагами нас сочтет, то и военную
силу против нас выставит, - сказал другой дружинник. - Еще и
засаду припасет.
- Да нет, в церкви они, небось, - сказал Фритигерн. Усердным
слушателем ульфилиных объяснений в свое время был. И потому
быстрее других сообразил: воскресенье нынче, вот и вся загадка.
И в церковь вошел посреди службы.
Стоял, с любопытством озирался. Церковка такой и оказалась,
как Ульфила ему описывал в долгих беседах, еще там, на левом
берегу Дуная. Понравилось здесь Фритигерну с первого же взгляда.
Как будто домой вернулся после долгой отлучки.
Стоит князь у входа, за его спиной белый день в разгаре.
Дымом костров от князя пахнет, волосы у князя от грязи серые, на
поясе длинный меч в ножнах. Кожа на ножнах потертая, старая, а
пластинами украшена золотыми. Князь Фритигерн, убийца. Кто бы
ни сказал, увидев его: вот человек, который по-настоящему
счастлив.
А на него никто и не смотрел. Даже досадно как-то. Но
Фритигерн быстро освоился. Перестал вертеться и охорашиваться,
себя показывая: вот я каков. Общему настроению покорился.
Слушают все Ульфилу - хорошо, послушаю и я Ульфилу.
И снова голос ульфилин его слуха достиг. Понял вдруг
Фритигерн, что не хватало ему этого спокойного, глуховатого
голоса. Даже и скучал, пожалуй, по Ульфиле. Но не было теперь в
речах готского епископа прежнего озорства. Одна только
усталость.
Постепенно стала князя досада разбирать. Чему может
научить этот старик? Столько воинов его слушают, пропитываются
стариковской его тоской.
И утвердился князь в своих мыслях. Благое дело замыслил,
когда явился сюда забрать у Ульфилы людей, увести их в поход
против предательского ромейского племени. Пусть узнали бы
настоящую жизнь. Не то прокиснут здесь, так и не попробовав
вкуса победы.
А Ульфила, хоть и болен душой был в эти дни, говорил, как
прежде, сильно. И снова услышал Фритигерн про то, что щеку
левую надлежит подставить после того, как по правой тебе
врезали.
И тогда не понимал, и сейчас душа наизнанку выворачивается.
Слушал Фритигерн, но не так, как в первые дни их знакомства
с епископом. Не отстраненно, будто лично его, князя, все это не
касается; будто для него, князя, исключение будет сделано. Нет,
сегодня всем сердцем слушал Фритигерн, ибо к нему проповедь
была обращена. Против него, князя, вся эта проповедь и
говорилась. Сухой, ломкий голос пытался сокрушить живую и
жадную плоть, сталью препоясанную.
Возмущалось сердце князя.
А Ульфила только под конец высокого гостя заметить
соизволил. Скучным тоном велел покинуть храм. Руки за пояс
заложил (служил Ульфила в той же одежде, в какой работал).
Ждал, пока уйдет князь.
И сказал ему Фритигерн при всех - громко, на всю церковь:
- Слышали мы уже слова твои. Еще на левом берегу Дуная.
Втолковывал ты нам, что врагов своих любить мы должны.
И шаг вперед сделал, к алтарю.
Ульфила ему навстречу пошел.
Люди расступались, дорогу давали. И сошлись посреди церкви
рослый воин и щуплый старик епископ.
- Помню и я, как учил вас, - сказал ему Ульфила. - Моя вина.
Плохо я научил вас, Фритигерн.
И засмеялся Фритигерн прямо в лицо Ульфиле.
- Разве ты забыл, Ульфила, как до последнего держали мы
слово, которое дали Валенту? Не своими ли глазами видел, как
издевались над нами ромеи? Разве не морили они нас голодом? Не
брали в рабство наших детей?
- Видел, - сказал Ульфила. - Их грех, им и отвечать перед
Богом. Не бери на себя лишнего, Фритигерн.
- И кто вырвал у тебя глаз, вырви у того два, - насмешливо
сказал Фритигерн. И голову набок склонил: как, что скажешь на
это, Ульфила?
- Мне жаль тебя и тех людей, которых ты погубил, - сказал
Ульфила.
- Да кто ты таков, чтобы судить меня и мои поступки? -
вскипел князь.
- Я не сужу, - возразил Ульфила. - Сам грешен. Я сожалею.
Пристально посмотрел Фритигерн на собеседника своего.
Всего взором обласкал, с головы до ног. А после поднял руку и с
размаху по лицу Ульфилу ударил - только звон прокатился.
От удара покачнулся Ульфила. Упал бы, если бы не
подхватили его. В глазах потемнело, в ушах звон. Тяжелая рука у
князя.
А Фритигерн - вот он, стоит напротив и улыбается.
Тряхнул головой Ульфила, щеку потер. На бледной коже
пятерня отпечаталась.
Тихо в церкви. И ожидание сгустилось, как сметана.
Ульфила сказал прихожанам своим (знал, что многие и в
церковь с оружием ходят):
- Пастырского слова слушайте и заветы выполняйте, но
помните: сам пастырь не всегда есть достойный образец для
подражания.
А после что было силы влепил Фритигерну между глаз.
У того аж искры посыпались.
За лоб схватился.
И захохотал. От души захохотал. Даже слезы потекли.
- Прав ты, князь, - сказал ему Ульфила. - Не мне судить тебя.
Фритигерн обнимать его кинулся, но Ульфила отстранился.
К вечеру деревня уже на все лады толковала эту историю.
Говорили, будто святейший Ульфила князя-убийцу прямо в церкви
до полусмерти избил. Будто бы Фритигерн на жизнь его покушался.
И вот уже нашлись такие, кто видел, как Ульфила получил
чудесную силу прямо от архангела Михаила, чтобы супостата
сокрушить.
- И правильно сделал, - прочувствованно говорил Авдей у себя
в Македоновке. - Тот изверг - он епископа-то нашего до смерти
извести хотел. Шутка сказать: руку поднял на такого человека.
Теперь у него рука-то отсохнет, у Фритигерна. Точно говорю.
Многие возражали: князь заставил Ульфилу собственные
заповеди прилюдно нарушить, что верно, то верно. Но убивать
епископа - того и в мыслях не держал.
Как бы то ни было, а не нашлось из всего прихода ни одного
человека, кто не считал бы поступок Ульфилы совершенно
правильным. Ибо чрезвычайно практический народ были эти готы.
Заповеди всепрощения для воскресного разговора были весьма
хороши и уместны; с удовольствием внимали им в церкви и всякий
раз душой умилялись. Однако жизнь чаще поворачивала так, что
пригоднее для нее оказывалось совсем иное.
Фритигерн все-таки сманил с собой несколько человек из
"меньших готов"; но их было значительно меньше, чем он надеялся.
* * *
Второй раз Фритигерн наведался к Ульфиле в начале августа
378 года. Ульфила встретил князя неприветливо. Но на то и был
хитрым лисом Фритигерн, чтобы к любой твердыне правильные пути
отыскать.
- Зачем явился? - спросил епископ, видя, что князь один, без
дружины (а раз один, значит, точно - хитрость какую-то затевает).
- Повидать тебя, - не обращая внимания на хмурый вид
Ульфилы, приветливо ответил Фритигерн. - Передать, что все твои,
что с нами ушли, живы и здоровы. Только Эохари ранен, но скоро
и он будет здоровехонек. - С любопытством, почти детским, на
епископа поглядел. - А ты что, действительно их всех отлучил, как
грозился?
Хорошо же знал Фритигерн епископа своего, если с первых
слов сумел этот лед растопить.
Ульфила проворчал:
- Не хватало еще, чтобы они умерли нераскаявшимися
грешниками. Вот вернутся, тогда покажу им.
Вошли в дом, где Ульфила жил. Жилье было тесным и бедным,
и князь сразу поежился: в ловушке себя почувствовал. Нарочитая
эта бедность была вызовом, и Фритигерн, на лету ловивший любые
намеки, понял и этот.
Без спроса Силена заглянул - посмотреть, как там ведет себя
Фритигерн. Мало ли что. В последний раз не друзьями расстались.
Ульфила Силене кивнул: все в порядке. И скрылся Силена.
Фритигерн улыбнулся.
- Любят тебя здесь, - заметил он Ульфиле. - А ведь не за что
любить тебя, Ульфила. Скучный ты человек. Только и делаешь, что
бранишь людей и туда не пускаешь, где интересно и весело.
- Что я делаю и за что любят меня - не твоя забота, князь, -
отрезал Ульфила. Сидел, настороженный, точно в одной клетке с
опасным зверем оказался.
Фритигерн без приглашения на лавку против Ульфилы уселся.
Надоело стоять, пригнув голову под низкой крышей.
- Хочу понять тебя, - сказал князь. - Договорить
недоговоренное. - И вперед подался, в тесной комнатке на
епископа надвинулся. - Скажи мне, почему за мир так держишься?
Почему народ свой воевать не пускаешь? Живете в бедности, а
могли бы жить в роскоши. Да и мы не такие уж разбойники,
епископ. Не чужое отобрать хотели, своего добивались, того, что
наше по праву. Зачем тебе дружба с ромеями? Неужто дороже
тебе имперцы родичей твоих?
И спохватился Фритигерн: Ульфила-гот не готом был вовсе.
Но Ульфила про то и не вспомнил.
- Мне ромеи чернила присылают хорошие, - сказал он. И
пояснил, с удовольствием заметив, что князь смутился: - Я ведь
Книгу перевожу. Для такой работы мир нужен. Когда кругом война,
трудно другими делами заниматься.
И непонятно было, серьезно ли говорит, ибо угрюм был и ни
тени улыбки на лице.
Фритигерн, чтобы недоумение свое скрыть, за новую тему
ухватился.
- Любо было нам слушать твою книгу, - сказал он.
И попросил показать, из какой глины перевод этот
вылепливается.
Ульфила вытащил из холщового мешка восковую дощечку -
черновик. Фритигерн взял, повертел в руках, твердым ногтем по
воску провел, оставив полоску. Буквы, как жуки, по всей
поверхности, а что за ними спрятано? Ничего не понял.
А Ульфила и не собирался ничего объяснять. Насмотрелся?
Это тебе не мечом махать, здесь иное умение потребно, тебе
недоступное. И забрал Ульфила дощечку, обратно в мешок
спрятал.
Молча на князя уставился: ну, что тебе еще нужно?
Растерялся князь; а растерявшись, многословен стал.
- Валент из Антиохии прибыл, - сказал он наконец. - Армию
привел большую. Наши конники уже ходили мимо, считали их
орлов.
- И много насчитали? - спросил Ульфила.
- Достаточно, - честно ответил Фритигерн. Поморщился. -
Если по значкам судить, набрал Валент себе воинство с бору по
сосенке. Думаю, лучшие резервы выгреб, чтобы только нас извести.
- Вполне понимаю, - холодно сказал Ульфила.
Фритигерн пропустил это замечание мимо ушей.
- Ульфила, помоги мне. Ты встречался с Валентом, говорил с
ним. Где он уязвим более всего? Как легче взять его?
- Валент мой государь, - сказал Ульфила. - Я не помогу тебе
