внятный каждому смысл.
Сейчас же Ульфила неожиданно предстал непостижимым.
Меркурин угадывал боль, которая рвала его сердце на части, но не
мог назвать ее по имени.
- Всю жизнь ты провел среди воинов, - осторожно заговорил
Меркурин. - Что так задело тебя сегодня? Разве внове тебе видеть
их поступки?
Внезапно Ульфила упал на колени. Меркурин отшатнулся,
прижал ладонь ко рту, чтобы не ахнуть.
- Прости меня, - сказал Ульфила глухо, как из-под воды. -
Кроме тебя, нет здесь христиан, и некому выслушать меня.
Меркурин, не стыдясь, разревелся.
Как будто и не видел Ульфила этих слез. Заговорил через
силу, будто в гору поднимался с тяжелой ношей:
- Возгордился я выше всякой меры, когда позволил себе
считать, будто обратил в истинную веру целое большое племя. Вот
стою во прахе среди трупов, и спешу уйти, пока они не распухнут
от жары. Мои дети сделали это. Как же глуп, как самонадеян я
был, думая, что они послушают моих слов.
Заливаясь слезами и шумно всхлипывая, Меркурин схватил его
за плечи и потащил, стараясь поставить на ноги, но не смог.
Повалился головой Ульфиле на колени. Несколько минут Ульфила
смотрел на содрогающуюся от рыданий спину своего ученика,
после вздохнул и положил на нее ладонь.
- Ох, - вымолвил он совсем тихо. - Видать, на то и поставлен
епископом, чтобы не на кого было перекладывать с души тяжесть.
Ведь ты не можешь простить меня, Меркурин?
- Не за что тебя прощать, - пробубнил Меркурин, убитый
горем.
Еще раз вздохнул Ульфила, встал, помог подняться парню.
Привычно высморкал ему нос, как делал еще в те дни, когда тот
был ребенком. Теперь епископ был строг и печален, непонятная его
ярость исчезла.
- Напрасно я говорил с тобой так, - сказал он. - Эту боль я
должен был нести один.
- Какую боль? - выкрикнул Меркурин. - Ромеи заслужили
своей участи! - Он ударил ногой по иссеченному римскому щиту,
валявшемуся под ногами. - Ромеи - они лживы, они воры, они
смеялись над нашими бедами. Разве ты не видел, что они делали с
людьми Фритигерна? И то чудо, что вези столько терпели их
издевательства. Разве не водил я тебя к собачьей яме?
- Фритигерн убийца, - ровным голосом сказал Ульфила. -
Алавив убийца. Они будут убивать, пока кровь не проступит сквозь
поры этой земли и не отравит колодцы. До конца жизни я запятнан
тем, что они сделали и сделают.
Меркурин, который Фритигерном восхищался, - а кто из вези
не восхищался героем? - побледнел.
Ульфила повернулся и зашагал прочь своим легким бродяжным
шагом, как ходил по земле всю жизнь. И Меркурин побежал
следом.
В то утро Фритигерн и Алавив не спали. Радовались победе и
богатой добыче, все перебирали снятые с убитых украшения и
оружие.
- Больно долго разводили мы сопли с этими предателями, -
сказал Алавив. - Раньше нужно было их за горло брать, еще на
берегу.
- Мы хранили верность договору, - возразил Фритигерн. Но
видно было, что и он доволен тем, как обернулось дело. - Теперь
императору не в чем упрекнуть нас.
Алавив только рукой махнул, кольцами сверкнул.
- Император - такое же дерьмо, как его комиты.
Фритигерн плечами пожал. Был он человек осторожный.
- Среди его комитов могут найтись один-два толковых.
Алавив расхохотался и очень похоже изобразил тявканье
рассерженной лисицы. На ноги вскочил, потому что веселье
рвалось из его груди. Хотелось бегать, кричать, драться. Вдруг
прищурил глаза, вытянул шею, приглядываясь.
- От нас уходит кто-то.
Фритигерн тоже встал.
- Где?
- Вон, у холмов. Сейчас уйдут. Два человека.
Фритигерн пригляделся, светлые брови, на загорелом лице
заметные, сдвинул.
- Мародеры? - жадно спросил Алавив.
Но Фритигерн головой покачал.
- Это Ульфила со своим певцом.
Алавив метнул на родича быстрый взгляд.
- Я остановлю их.
Фритигерн разом омрачился.
- Если Ульфила решил уйти, тебе его не остановить.
Алавив фыркнул. И без слов ясно было, что означает это
фырканье: молодому воину в расцвете силы не составит никакого
труда справиться со стариком, каким бы крепким и жилистым тот
ни был.
- Ульфилу можно только убить, - сказал Фритигерн задумчиво.
- Остановить нельзя.
Алавив обиженно дрогнул ноздрями.
- Раз он такой гордый, что ушел, даже не простившись, -
хочешь, я убью его для тебя?
Ульфила и его спутник уже скрылись за холмом. Фритигерн
все смотрел туда, где они исчезли.
- Не хочу, - сказал он наконец. - Пусть епископ Ульфила
поступает так, как сочтет нужным.
Так ушел от Фритигерна Ульфила.
* * *
Вези двигались на юг, во Фракию обещанную и желанную. В
небе горело круглое солнце, по хорошей дороге гремели колеса
телег и копыта конские. Вперед, за несколько верст, высылались
передовые дозоры, дабы избежать неприятных неожиданностей в
местности незнакомой.
Вот возвращается один из дозорных, издали видать -
улыбается, зубы на загорелом лице сверкают. С князем поравнялся,
коня остановил.
Князь подбородком кивнул: ну, что там?
Деревня там, впереди.
Обрадовался князь известию. Рукой махнул, чтобы ромея
пленного к нему позвали.
Имя ромея того было Фирмий; захвачен в самом начале
готской напасти и в живых оставлен для той причины, что указывал
дорогу и сообщал важные сведения о встречаемых поселениях:
стоят ли там солдаты, есть ли ходы потайные или засады. За это не
убивали его вези, кормили и охраняли. Фирмий сперва за жизнь
свою трясся, но очень быстро в новых условиях освоился и даже
тучен стал в готской неволе.
И вот князь призывает. Подбежал Фирмий к Фритигерну, пот с
лысинки отер - спешил на зов, вот и запыхался. Сейчас отдышусь и
отвечу на все вопросы твои, светлейший. Деревня впереди? Не
иначе, как Квинтионис. Стало быть, город уже близко.
Адрианополь.
Стоит ли внимания деревня сия? И весьма, светлейший!
Богатый там люд сидит, хозяйства зажиточные, погреба от тяжести
припасов ломятся, едва в аид не проваливаются. Солдат же там
нет. Солдаты за тобой, князь, по пятам гонятся.
Улыбнулся Фритигерн. И перебежчик, голову пригнув, робко
улыбнулся в ответ - а в животе аж похолодело: не зарубил бы
варвар за дерзость-то такую. Но Фритигерн Фирмия молодому вези
поручил: приглядывай, ибо от предателя всего ожидать возможно. И
увел молодой вези Фирмия.
А Фритигерн уже кричал, приказывая семьям готским на
телегах оставаться; воинов же собрал, и двинулись на деревню.
Вылетели из-за поворота дороги - стая всадников, кто в
доспехе римском, на солнце как жар горит, кто в лорике кожаной,
кто кольчугой разжился. Кони - по полям, сминая зеленые всходы,
только комья черной земли летят. Точно огненное дыхание
разгневанного божества опалило вдруг деревню. Кричали на скаку
вези, гнусаво пели их роги.
К домам выскочили и с налету посекли мечами бегущих
ромеев; кто сумел убежать от слепой расправы, за теми гнаться не
стали. Спешились. С конями десяток воинов оставили и по домам
шарить принялись.
Всего набрали: полотен для одежды, украшений золотых и
серебряных, посуды красивой, зеркал медных для женщин своих,
зерна для сева, сметаны и молока детям. Забрали свиней и коз,
чтобы мясом угоститься. Какие ромеи мешать им в том пытались,
тех сразу убивали. Насчет прочих думали. Правда, недолго.
Ворвался Алавив в дом, как зверь, по сторонам огляделся и
первым делом хозяину голову снес; после старика заметил и
зарубил - не нужен старик. Остановился с мечом в руке, на
женщину молодую посмотрел в раздумьи. Та и ахнуть не успела,
как переступил варвар длинными ногами через труп ее отца,
схватил за руку, потащил прочь из дома. Побежала за ним,
спотыкаясь; заплакать же времени пока что не было. Вывел ее
Алавив на деревенскую улицу, дернув, остановил и ловко руки ей
скрутил за спиной; после же сказал, обернув к себе белое ее
лицо:
- Спросят - "чья?", говори: "Алавива".
И подтолкнул туда, куда коз, свиней и лошадей, для верховой
езды пригодных, уже согнали.
Но в ту пору рабов они захватывали еще мало. За рабами
пригляд хороший нужен; кроме того, лишние рты в походе - помеха;
пользы же от рабов, пока на землю не сели, немного. Наложниц,
однако, брали охотно, ибо женщин, как всегда, не хватало.
При помощи услужливого Фирмия Фритигерн отыскал квестора
деревенского. Вытащил его из дома, за горло взял.
Квестор оказался крепким стариком. Прежде в легионах
служил. Богатую землю в Квинтионис по выходе в отставку получил
от самого императора.
Обида глодала квестора, когда перед варваром стоял, точно
должник, и тот жилистое его горло пальцами тискал. Столько
биться с алеманнами, столько крови пролить из ран ради земли
этой - и все, получается, для того, чтобы в дом к нему вошел этот
грязный варвар с сальными белыми волосьями, из-под шлема
висящими.
- Руки-то убери, - сдавленно сказал квестор.
Фритигерн освободил его. На Фирмия косой взгляд бросил. С
квестора глаз спускать не стоит - хоть и немолод, а воевать еще ох
как горазд. Пока убить такого успеешь, немало дров наломать
может.
- Точно ли в этой деревне он главный?
Фирмий закивал.
Квестор от гнева багровой краской залился.
- Что ты с предателем разговариваешь, - сказал он на сносном
готском. - Мог бы и меня спросить.
Если Фритигерн удивился, то виду не подал.
- Кого хочу, того и спрашиваю. Ты мне вот что ответь,
квестор: есть ли в деревне рабы нашего языка?
Квестор указал несколько домов, где такие были. Добавил:
куда больше их на руднике.
И с насмешкой спросил Фритигерн у старого солдата:
- Зачем ты мне это говоришь, квестор?
- Хочу, чтобы дом мой ты не тронул, - прямо сказал старик.
И Фритигерн обещал ему.
Дом квестора действительно жечь не стали. Старого же
солдата вместе с многими другими зарубили, чтобы в тылу у себя
не оставлять.
С рудника народ сам валом повалил, едва только слух
пронесся, что вези по Империи безобразничают. Не одни только
вези, от нужды в рабство проданные за глоток скверного вина или
меру тухлой муки; пришли и прочие рабы и рабочие. И даже
десяток солдат ромейских из охраны рудника дезертировали.
Все сильнее становился Фритигерн, все богаче.
Когда встали перед ним стены фракийского города
Адрианополя, что на реке Тонеж, запретил предусмотрительный
Фритигерн своим вези на эту добычу замахиваться - а те уж в
азарте хотели на город броситься. "С крепкими стенами у меня
крепкий мир", - сказал им князь.
И увел южнее - продолжать победоносную войну с хижинами.
* * *
Дела говорят громче слов о поступках человеческих.
Страшные следы оставлял за собой Фритигерн весной и летом 377
года и на пути своем не раз Ульфила шел по этим следам.
Старик-бродяга и с ним парень - не то сын, не то слуга.
Выглядели они ромеями, уроженцами Дунайских провинций. Взять с
них было нечего; потому шли, не встречая помехи. Когда приходили
к человеческому жилью, находились для них ночлег и хлеб. Никто
не спрашивал, откуда они идут и куда направляются. Тем летом
много таких скиталось по ромейским дорогам и фракийскому
бездорожью - бездомных, обеспамятевших от горя.
Меркурин только об одном мечтал: поскорее домой вернуться.
Но Ульфила, как нарочно, кружил по разоренной готским
нашествием Фракии, все смотрел и смотрел, точно хотел вбить в
свою больную память все содеянное Фритигерном, за которого
поручился перед Богом. И Меркурин не решался оставить его, хоть
и страху натерпелся и нужды хлебнул.
Раз чуть не столкнулись с Фритигерном нос к носу. Ночевали
в лесу, набросав на сырой мох и папоротники веток, чтобы не
промокнуть.
На рассвете разбужены были запахом дыма. Ульфила
поднялся, умылся водой из ручья, обтер лицо рукавом. Меркурин
