призыву: "Вперед, на врага!" Мол, сокрушим супостата железной
поступью, размечем кости готские, да послужат удобрением полям
нашим.
И двинулись легионы во главе с Себастьяном во Фракию -
врага крушить. Император же следом ехал. По дороге еще
несколько раз застревал. Все дела у него находились в разных
городах.
* * *
Тем временем вези толклись в окрестностях Адрианополя.
Долина реки Тонеж ломилась и трещала по швам, не в силах
вместить такое количество добычи, какое обременяло варварские
обозы. Теперь хватало готам еды - и сами кормились, и рабов
своих кормили, и наложниц. Год минул, считай, с той поры, как под
стенами заносчивого Маркианополя сидели и с отчаяния дохлятину
ели.
За этот год Фритигерн раздался в плечах, заматерел, замашки
богатырские обрел. И при том оставался все тем же хитроумным
Фритигерном, который умел ловко создавать видимость "и вашим и
нашим", а на самом деле - ни вашим ни нашим, а только себе,
князю Фритигерну, да так искусно, что все вокруг оставались
довольны.
Засел на пологих склонах Гема, что обращены к Иллирику,
жил не тужил. И веру христианскую, между прочим, хранил. В том
смысли, что вспоминал иногда, как Ульфила его молиться учил.
Особенно в трудных ситуациях.
* * *
Со стен Адрианополя смотрели, как по полям движется
значительная армия. Кирасы и щиты, вроде бы, римские. Но сейчас
такое время, ни за что ручаться нельзя. Эти звери, вези эти, они
же, как известно, забирают у убитых доспехи. Нравится им, смотри
ты. А ихний Фритигерн, Фридерикс или как там его - такой уж он
пройдошливый лис. Что только не надумает, чтобы только своего
добиться.
Можно подумать, уроки брал у самого... как его у вас зовут-
то, Бальхобавд?
Бальхобавд, крупный пожилой человек, вместо шлема
носивший широкую кожаную ленту на седых (а некогда рыжих)
волосах, ответил: отца хитрости Локи зовут. А Фридерикс, похоже,
с этим Локи и вправду знается. С него, Фридерикса, станется -
вырядить свое воинство в римские доспехи, чтобы только
заморочить бедную доверчивую гарнизонную службу Адрианополя.
Между тем подозрительное воинство приблизилось и стало.
Головы к стене задрали, ждут. Дождетесь, пожалуй что, смолы
кипящей, ублюдки. Только не сегодня. Завтра. Потому как ночь на
пороге, и мы тут ко сну отходим.
Вышел вперед глашатай того воинства, с ним рядом командир.
Плащ на командире красный, на груди золотой лев сияет, закатное
солнце на нем играет, за горизонт заходить не хочет.
Прокричал глашатай:
- Вот комит Себастьян, соратник славного Юлиана в
персидских походах, храбро сражавшийся за Рейном в Германии,
отличившийся в Паннонии!
Стоявший рядом немолодой человек не мигая смотрел на
городские стены. У него было открытое лицо, широко
расставленные спокойные глаза, прямой рот. Ждал.
Внезапно над стеной показалась голова одного из солдат
гарнизона. Седая, с кожаной лентой на лбу. Рявкнула в ответ
голова:
- Почем нам знать, кто вы такие?
- Я Себастьян, - сказал командир в красном плаще.
- Что ты Себастьян, сомнений нет, - ответствовала голова. - Но
может быть, они тебя в плен захватили? Может, вынудили тебя тут
стоять и делать вид, будто ты их командир? А сами дурное
замыслили. Им бы только за твоей спиной в город прорваться...
Явно довольная своей проницательностью, голова скрылась.
- Проклятье на вас! Говорят вам, комит Себастьян войска
привел из Антиохии!
- Да кто сомневается, что это комит Себастьян! - Солдат,
говоривший от имени всего гарнизона, не сдавался. - Но доверия
вам нет. Предательство любые ворота открывает.
Так, остерегаясь ловушки, до глубокой ночи препирались
солдаты гарнизона с Себастьяном. Ночью то ли озарение на них
снизошло, то ли нашелся в гарнизоне командир, готовый взять на
себя ответственность, только ворота в конце концов были открыты и
отряд допущен.
Ни словом не попрекнул Себастьян гарнизонную службу, но и
благодарности не выказал. Попросил дать на всех зерна и мяса и
предоставить удобный ночлег, ибо на рассвете хотел выйти
навстречу варварам. И съели из солдатского котла все, что там
еще оставалось; после повалились вновь прибывшие по постелям и
мертвым сном заснули, ибо устали и сытно поели.
Утром комит Себастьян действительно из города ушел.
Двигался быстро и незаметно, как ходили римские легионеры еще
во времена Гая Мария. Сейчас поискать таких.
Что до Себастьяна, то не был он отмечен ни удачливостью, ни
печатью гения - один только большой опыт да трезвомыслие были
ему подмогой. Спокоен был и рассудителен; страстям же вход в
сердце свое преградил. Потому одерживал частые победы и среди
солдат пользовался любовью.
К вечеру того дня, как оставил Адрианополь, вышел со своим
отрядом в долину небольшой речки, к лету обмелевшей. Следы
тяжело груженых телег обнаружили, вокруг кони топтались -
недавно прошли здесь вези.
Себастьян задачу свою видел просто: истребить как можно
больше разбойников. Холмистая местность была весьма подходящей
для того, чтобы устроить засаду. Так и поступили. Рассыпались и
засели по кустам, однако же так, чтобы не терять друг с другом
связи.
Врага увидели вскоре после того, как схоронились.
По другому берегу речки лениво шли вези. Расслабленно
переговаривались, только на пленных покрикивали иногда. И телеги
их неспешно катились по высокой траве, приминая ее тяжелыми
деревянными колесами с железными ободами. По всему видно,
хозяевами в этой земле себя чувствовали. Вот один рукой махнул,
за холмы показывая, туда, где город Адрианополь. И несколько их
засмеялись.
Себастьян выжидал - терпеливый, как те варвары, с которыми
всю жизнь воевал. Вот и закат догорел и луна взошла над долиной.
Костры готские запылали на берегу. Доносились голоса женщин,
когда за водой пошли. Из ночного мрака то высокое тележное
колесо выскочит, то оружие блеснет в свете костра.
Дождавшись, пока луна из огромной и багровой станет
далекой и холодной, комит поднял руку с мечом, чтобы все
сидевшие в засаде видеть могли. По этому сигналу бесшумно
выбрались на берег, перешли поток по перекату, где шум воды
заглушал шаги, сняли пост и неожиданно обрушились на лагерь.
Разгромили все. Погибли почти все вези, захваченные полусонными,
и многие пленники, зарубленные в горячке боя по недоразумению -
у римлян в темноте не было времени разбирать, на кого руку
поднимают.
Себастьян резню не останавливал. Позволил своим убивать,
покуда не пресытятся. Бежали всего несколько вези - сгинули в
темноте. Их искать не стали. Съели римские солдаты, сколько
могли, из того, что вези для своей трапезы приготовили.
Воспользовались женщинами, какие в живых остались. Безразлично
им было, готские ли жены или пленницы-ромейки насилие
претерпевали. Добычу же из захваченного обоза поделили между
собой.
Те из вези, кто спасся, бежали к Фритигерну с недоброй
вестью. Перед самым рассветом князя подняли, в самый сладкий
сон ворвались: беда, князь! Были беглецы в крови, по колено
грязью забрызганы, из глаз близкая смерть глядит.
Задумался над их рассказом Фритигерн. Слишком долго,
видать, везло его вези. Посылали навстречу готским отрядам
военачальников сплошь трусливых да глупых; ныне образумились
ромеи (либо по случайности так вышло), поставили толкового
человека. Не ожидал Фритигерн от имперцев такой прыти.
Если не Фритигерн изобрел поговорку "против лома нет
приема", то, во всяком случае, был усердным ее почитателем. И
потому со свойственной ему осмотрительностью повсюду разослал
гонцов к мелким готским и аланским отрядам, которые орудовали
по всей Фракии: объединяемся и отходим, ибо у ромеев завелся
некто, у кого на плечах голова, а не ночная ваза.
И даже взгрустнулось ему о Лупицине.
Не любил Фритигерн трудных путей. Ужасно не любил.
Терпеть не мог.
* * *
"Меньшие готы" жили замкнуто. Беспорядков, повсеместно
чинимых неистовыми вези, сторонились. То есть, не сами, конечно,
сторонились - их Ульфила железной рукой держал.
Как вернулся в деревню от Фритигерна, Ульфила поначалу не
хотел даже из дома выходить. Силене наказал гнать всех, кто
сунется. Совались же многие, ибо Ульфилу любили и радовались
его возвращению. А тут еще слух, что болен. Как не навестить?
Силена объяснял, что нешутейно болен епископ. На ромейском
наречии сия хворь "скорбь мировая" именуется. Что это означает,
толковать не брался, ибо передавал лишь слышанное от самого
Ульфилы, а тот в объяснения вдаваться не соизволил. Добавлял от
себя, что от учености, видимо, бывает, поскольку необразованным
людям такая болезнь неизвестна.
Вези Ульфилу жалели и уходили, головой покачивая. И
македоновские - те тоже жалели.
Авдеев сын, Меркурин, от отца возвратился через день после
встречи и при Ульфиле опять осел. Новостей из родительского
дома принес немного. Авдей пил больше прежнего. Старший брат,
Валентин, кормил всю семью и до сей поры не нашел времени
жениться, хотя уже давно было пора.
Пока Ульфила в доме таился и молчал, Меркурин по обеим
деревням взахлеб рассказывал обо всем, что перевидал. О горячем
Алавиве, о хитроумном и отважном Фритигерне. О подлом
предательстве начальников ромейских и о том, как были наказаны
ромеи. И об ульфилином подвиге: окрестил целое племя с обоими
вождями его.
Хоть и молод Меркурин, а слушали его, точно почтенного
человека. И многие уже заразились восхищением меркуриновым и к
Фритигерну идти хотели, если выпадет случай.
Тогда Силена, прознав про то, решил епископа своего от
странной его болезни пробудить. Как-то раз поутру, когда поесть
принес, взял и бухнул в сердцах:
- Пока ты тут валяешься и света белого не видишь, чтец твой,
Меркурин-то Авдеев, народ мутит.
Ульфила словам своего бывшего дьякона внял и в воскресный
день в церкви показался. Встретили его криками и радостным
смехом: исцелился Ульфила!
Поглядел пастырь на стадо свое прежним звериным взглядом.
Выждал, пока притихнет. После спросил негромко:
- Что кричите?
- Тебе рады, - за всех ответил один.
Ульфила углом рта дернул: сейчас я вас обрадую.
Заговорил совсем не о том, чего ждали. Полчаса мучил
разговором об обязанностях жены и об обязанностях мужа. Терпели
"меньшие готы", ибо чуяли: припас для них Ульфила что-то, а
сейчас испытывает.
И точно. Проповедь оборвал, как отрубил, разве что вслух не
произнес: "Ну, будет с вас; надоело". И Меркурина выкликнул.
Тот побледнел.
- Я здесь, - сказал он.
Ульфила с ним взглядом встретился. Съежился Меркурин: как
на чужого смотрел на него епископ.
- Выйди отсюда, - велел ему Ульфила.
Глазами людей обвел: не смеет ли кто возмущаться?
Меркурин закричал:
- За что?
Не повышая голоса, повторил Ульфила:
- Выйди.
И тут отцовские чувства в Авдее пробудились. Ухватил
отпрыска своего за плечи и заревел:
- Не позволю с сыном моим так поступать!..
Ульфила и бровью не повел.
- Сына своего ты мне отдал, Авдей. А что я его при себе
оставил - на то моя добрая воля.
Авдей покраснел так густо, что казалось, еще немного, и
светлая борода его расплавится от жара. А Ульфила в третий раз
и все так же спокойно проговорил:
- Авдей, сегодня он уйдет отсюда.
Тут уж другие заволновались. И хотя объяснений требовать не
смели, видно было: решение ульфилино никому не по душе.
Силена Ульфилу за рукав потянул.
- Ты хоть скажи им, за что так с парнем...
Не Силене, а всему приходу ответил на это епископ Ульфила:
- Если не поняли вы еще, значит, и в самом деле оглохли и
ослепли сердца ваши. Хвалил убийц Меркурин, превозносил их
преступления, будто это какие-то подвиги. А вы его слушали. И
многие из вас уже мечтают к Фритигерну податься и убийцами
