спящим притворялся; только разве проведешь епископа такой
нехитрой хитростью? Ульфила даже и разговаривать не стал.
Толкнул ногой и сунул кусок хлеба из тех небогатых запасов, что
при себе носил рядом с книгой.
Наскоро перекусили, чтобы не такими слабыми быть, и к
деревне вышли.
Грабители уже собирались уходить, пожитки грузили.
Наваливали на телеги добро, зачерпывая, как песок, с земли, где
оно было сгружено в беспорядке, - видать, из домов повытаскивали
да так и набросали в кучу.
Проворно и ловко сгоняли захваченных в рабство людей, точно
скотину. Горело несколько домов.
Рослый парень в куртке мехом наружу подхватил горящую
головню и бросил в раскрытую дверь одного из ближайших домов.
Почти мгновенно запылала соломенная крыша.
Ульфила стоял на краю деревни.
Смотрел.
Всадник, прекрасный, как архангел Михаил, разметав по
плечам длинные волосы, шагом ехал по деревенской улице. Справа
рассвет озарял его золотом; слева пожар красил лицо багрянцем.
Будто из огня он появился.
- Фритигерн, - еле слышно прошептал Меркурин. Глядел
влюбленно.
Ульфила губу прикусил.
Всадник сказал что-то своим, улыбнулся. И тотчас обоз
тронулся по дороге в сторону леса, откуда Ульфила с Меркурином
вышли.
Путники едва успели спрятаться в овраге за кустами. Гордые
вези по сторонам не глядели и по кустам взором не шарили.
Прошли их кони, унося воинов. Первым Фритигерн ехал.
Телеги прогремели. Следом полон потащился.
Ульфила больно стиснул руку Меркурина.
- Смотри, - сказал он шепотом. - Видишь этих людей,
пленных? Так и родичей моих пригнали вези из Садаголтины
Каппадокийской, с веревкой на шее, со связанными руками. Два
поколения сменилось, пока рана эта болеть перестала.
- Но если бы не случилось этого, не было бы и тебя в готской
земле, - осторожно возразил Меркурин. - Кто бы тогда читал готам
Священное Писание?
- Не нам судить Промысел Божий, - согласился Ульфила. - Он
благ и не постижим для человеков. Но мы - просто люди и, по
неразумию своему, страдаем.
Они выбрались из укрытия и пошли по деревне в поисках
живых.
Только к вечеру все уцелевшие собрались на пепелище. Кто-
то припасы спасенные вынес для общей трапезы.
Меркурин на Ульфилу косой взгляд бросил: неужели епископ
хотя бы молитву не прочитает? Так и подзуживало сказать
погорельцам, кто с ними делит трапезу.
Но Ульфила молчал и Меркурину дал понять: раскроет рот
лишний раз - один останется.
Выискался доброволец колодец очистить, ибо кто-то видел, как
вези бросили туда нескольких - кого убитыми, кого еще живыми.
Долго лазил тот человек, пока его держали, привязанного за
подмышки прочной веревкой.
Наконец, подергал, чтобы поднимали. Потянули, пыхтя, - и сам
не из легоньких, да еще труп держит. И вот над краем ямы
показалась бледная женщина с синими губами, мокрые волосы к
лицу липнут - утопленница.
Пока глазели, доброволец терпение терять начал. Пошевелил
трупом и крикнул снизу глухим голосом:
- Да берите же ее скорее, держать скользко.
Опомнились, подхватили тело.
- Там еще есть, - сказал тот же замогильный голос. -
Опускайте меня снова.
Вытащил еще троих. Выбрался сам, дрожа от холода. Чьи-то
руки набросили ему на плечи теплый сухой плащ.
- Вроде бы, всех поднял, - сказал тот человек. - Дайте выпить.
Неужели вина не сберегли?
На месте сгоревшего дома расчистили пепел, на горячую еще
землю постелили ветки. От листьев поднимался парок. Ночевали,
тесно прижавшись друг к другу, - десяток человек, слишком
уставших, чтобы горевать.
Утром выкопали большую яму, собрали по деревне тела
убитых. Но трупов отыскали мало, ибо почти все погибшие сгорели
в домах.
Ульфила не стал дожидаться конца похорон. Поблагодарил за
еду и ночлег и прочь пошел.
Когда они с Меркурином были уже в нескольких верстах от
деревни, тот решился наконец спросить:
- Почему ты не сказал им ни слова в утешение?
Не оборачиваясь, ответил Ульфила:
- Мне нечего им сказать.
* * *
Валент все на свете проклял, слушая эти вести. Льстецов, что
присоветовали внять просьбам Фритигерна с Алавивом, давно уже
казнил; но легче не становилось. Спешно послал вместо себя в
Персию магистра конницы Виктора, чтобы тот переговоры вел (хоть
от персов бы на время избавиться!). Сам же вынужденно обратился
вниманием на запад, к этим вези.
Пока император из Антиохии выступить собирался, пока двор
императорский от подушек тяжелую задницу отрывал, выслал
вперед себя войска, поручив командование господам Профутуру и
Траяну.
Оба эти господина в мыслях заносились весьма высоко и мнили
себя выдающимися, но вряд ли того довольно было, чтобы
бешенство вези обуздать.
Легионы, выведенные из Сирии, браво протопали весь путь от
Константинополя до гор Гема. Наскочили на вези и без труда
прогнали дикие полчища за горы (со стороны Фракии эти горы
обрываются почти отвесно, так что и захочешь, не проскочишь).
Сами заняли узкие проходы, как бы замуровав супостатов в
теснине.
И вот, весьма довольные собою, сидят Профутур с Траяном (и
сирийские легионы при них), точно коты у мышиной норы. Ждут,
пока варвары перемрут, ибо из этой западни не вырваться.
А из Паннонии к ромеям уже помощь спешит. Владыка
Западной Римской Империи Грациан оторвал от забот своих
паннонские и трансальпинские когорты.
Между рейнскими и дунайскими легионами особой приязни не
было. Скорее, наоборот. Неприязнь между ними была. Рейнские
считали дунайских за второсортную армию; дунайские же ярились
и все доказывали, что вовсе не так это.
По причине ли старой неприязни или же и вправду слабая
человеческая природа взяла верх над доблестью, но полководца,
что из Паннонии подкрепление вел, хватила подагра.
Пока подагру лечили, пока подошли, пока взаимопонимание
воздвигли между собой полководцы - время прошло. От Гема снова
к северу передвинулись и стали недалеко от торгового города
Томы, что в устье Дуная.
Вези тотчас же из ловушки выскочили и ромеям на пятки
наступать стали. По пути обрастали шайками разбойников, беглыми
рабами, дезертирами и местными крестьянами, которых так
задушили налогами, что впору хозяйство бросать и идти грабить.
Полей перепортили тьму, домов пожгли и того больше.
И ведь не один только Фритигерн разорял Фракию и Нижнюю
Мезию той весной 377 года. То сходясь с везеготами, то действуя
самостоятельно, ходили по этим землям остроготы и аланы с
вождями их Алатеем и Сафраком.
Под городом Томы так сложилось. Ромейские военачальники
все поладить между собой не могли. Пока что хоронились за
стенами. Легионеры и паннонские солдаты горожанам на шею
тяжким камнем сели. Скрипели те шеи, но люди старались не
жаловаться: не кто-нибудь уселся - защитники.
Вези невдалеке от Том лагерь разбили. Телеги по кругу
поставили, воздвигли как бы свою стену. "Табором" потом такую
защиту назовут; готы же называли ее по-своему - "каррайо"
("обоз"). Была эта стена достаточно крепка и надежна, чтобы
ромеи сочли нужным жить с нею в мире. А готам только того и
надобно, чтобы их не трогали; жгли свои костры, жарили мясо - и
не собачье, а свинину да баранину, наисвежайшее, с кровью. Пили
вино и пиво. Женщины были сытые и ласковые и многие носили
детей.
Что плохо в таборе, так это теснота. И чем больше народу
прибывало, тем теснее становилось, так что вот-вот должна была
взорваться эта сила - от избытка и от ярости ее.
Римляне поначалу выжидали. Все надеялись: вот надоест
варварам за телегами сидеть, снимутся с места, и тогда можно
будет в мягкое брюхо им ударить, пока не защищено, перебить как
можно больше варваров, отнять добычу.
Но сколько выжидать можно? Пока измором варваров взять
пытались, те только мощью наливались.
И вот настала ночь, когда жажда боя и скука взяли верх над
осторожностью. Все громче кричали за своими телегами вези, и
Фритигерн кричал вместе со всеми. Был ли еще так счастлив, как в
ту ночь? Полна голосов была темнота. Костры готского лагеря
ревели, устремляясь в небо. И знал Фритигерн, что побьет завтра
ромеев без счета - и не беззащитных поселян, каких убивать-то
неинтересно, а легионеров и солдат вспомогательных паннонских
когорт.
И дрожали за городскими стенами ромеи, слушая клики своих
врагов и следя за красным отсветом их костров.
Всю ночь ели и пили вези, песни горланили и вострили мечи.
Едва рассвета дождались, чтобы в бой кинуться, так не терпелось
им.
Римляне, сами не спавшие от тревоги, лишь только солнце
встало, затрубили к бою. На что надеялись? Варваров чуть ли не в
два раза больше было.
Выстроились у стен томских. И сперва тихо, потом все громче
нарастал их боевой клич, нестерпимый, как морской прибой у
скал. Варвары в ответ свое вопили на разные голоса, кто в лес кто
по дрова; после же в атаку бросились.
Жуткое дело - в сомкнутом строю стоять, пусть даже за
тяжелым щитом, "черепахой", и смотреть, как конница на тебя
несется.
(Будто бы готы того не знали! Сами испытали подобное, как с
гуннами столкнулись; теперь же страх тот избывали, ромеев
всласть пугая.)
Фритигерн еще до начала боя сказал, что главное - строй
ромейский прорвать. Сильны легионеры, пока плечом к плечу
стоят; чуть упадет один, нажать нужно, чтобы брешь расширить. И
вот уже с боков можно грызть и терзать ромейских солдат, покуда
не побегут; как побегут, так добивать в спину, чтобы не встали
больше.
И летели в легионеров дротики и палицы из обожженного
дерева, камни из пращей и ножи. Навалились на левое крыло во
главе с Алавивом; себя не помнит в бою Алавив, от радости кричит
- тосковало тело его по битве, а душа по смертельной опасности;
теперь же на волю из заточения вырвались.
Ромеям та радость неизвестна. Скучный народ. Сражаются
как на службу ходят. Хоть побить их бывает непросто, дисциплиной
берут.
Едва смял Алавив их левый фланг, как резервный отряд
подоспел, заполнил бреши вместо погибших. Лучники под
прикрытием тяжелых римских щитов пытались стрелами ошеломить
варваров, и отчасти удалось им это. Но вези волна за волной
накатывались на римский строй и в конце концов сломали его. А
сломав, устроили грандиозную свалку.
Кто победил, трудно сказать. Настала ночь, только она и
развела бойцов. В беспорядке разошлись противники. Никто никого
не преследовал. Вези ушли в свой табор; ромеи в свой лагерь.
Среди легионеров ядовитым цветком расцвело уныние, ибо
ничего хорошего для себя они впереди не видели. Наутро
подобрали на поле боя тела нескольких своих офицеров и
похоронили на скорую руку; прочие трупы бросили на милость
стервятников и мародеров. Много лет спустя можно еще было
видеть на тех полях белые кости, начисто обглоданные зверьми,
насекомыми и ветром.
Готы семь дней не показывались из табора. Раны залечивали,
отсыпались.
Римляне спешно свезли все имевшееся в округе
продовольствие за городские стены и сами там засели, ибо варвары
не занимались в ту пору таким долгим и скучным делом, как осада.
Осторожно, медленно отошли ромеи от горных склонов. У их
военачальников хватило ума понять, что все их засады, посты и
пикеты будут сметены варварами, как это случилось недавно с
одним передовым отрядом, о котором не переставали скорбеть
сердца римские.
Испытанные в боях, закаленные ветераны были захвачены
врасплох, когда разбивали лагерь. По свежей насыпи пронеслись
кони - откуда только выскочили? - снесли палатки. Варвары
набросились на солдат, уставших после дневного перехода.
Легионеры, привыкшие к неожиданностям (не первый поход!)
оправились от потрясения быстро и бросились навстречу врагу с
оружием в руках. Легкая кавалерия прикрывала тяжелых
пехотинцев, как в правильном бою. Впрочем, особой тяжести в
пехотинцах нынче не наблюдалось, поскольку толком снарядиться
