И вот сапоги солдатские у входа загремели, мозаичную
надпись SALVE на пороге припечатали - грох! Легат даже подскочил
от неожиданности. А солдат - гав-гав! - что-то уже докладывает.
Это Гаробавд, франк. Ну и выговор у него. С трудом отвлекся
Эквиций от тягостных дум, в доклад Гаробавда вник.
И побелел.
- Готы, ваше превосходительство! - браво доложил франк.
Так.
Жалованье легионерам выплачено только наполовину, солдаты
- через одного германцы, а вспомогательные когорты - те
сплошняком варварские. И вот, извольте радоваться: гот у ворот.
- Готы? Сколько их? - хрипло спросил Эквиций. И выпрямиться
себя заставил. И чтоб голос не вздрагивал. Все-таки римлянин.
- Двое, ваше превосходительство!
Эквиций сперва не понял. Потом понял. На франка разорался
- что не по форме одет и вроде как винищем от него разит. Совсем
распустились, паршивцы, как я погляжу, уже в карауле пить
начали. Франк был идеально трезв и потому страшно обиделся.
Эквиций велел передать тем готам, чтобы подождали немного,
пока легат их принять соизволит. Нотария с писульками пакостными
выгнал, рабов призвал, велел свое превосходительство умыть и
переодеть во все чистое. А то все-таки очень уж бледный вид имел.
Готов действительно было двое, один главный, другой при нем
тенью. Тот, главный, свое имя назвал - Алавив.
Эквиций, сама любезность, благоухая свежестью, пригласил
гостей сесть. Алавив уселся, длинные ноги вытянул, потянулся с
хрустом. И безошибочно метнул взгляд именно туда, где Эквиций
(как сам легат считал, незаметно и очень удачно) лучника спрятал
- на всякий случай. Усмехнулся Алавив, но ничего не сказал. А
Эквиций почувствовал, что краснеет, и проклял свою бледную
кожу. Был легат рыжеват и лицо имел нежное, чуть что - заливался
предательским девичьим румянцем.
Алавиву, посланцу готскому, еще и тридцати не было. Лет
двадцати семи Алавив, самое большее. Одет богато, но куда богаче
вооружен. Рослый, белобрысый, скулы торчат, нос крючком, серые
глаза любую мелочь цепляют, по сторонам так и зыркают.
Легат Эквиций изящную позу принял, слушать приготовился -
что ему варвар поведает. Говорили оба на жуткой смеси языков,
как обычно изъяснялись между собою в гарнизонах и на
пограничных заставах природные римляне и выходцы из различных
варварских племен. Сейчас в легионах служило столько варваров,
что и сам Эквиций начал уже забывать прекрасный звучный язык
Цицерона.
Новости были, противу всех ожиданий, хорошими. И даже
очень хорошими.
Не только великая империя страдала от усобиц. Постигло сие
бедствие и дикое готское племя. Давний враг ромеев, Атанарих,
слишком вознесся в гордыне своей, слишком много мозолей отдавил
в своем высокомерии - и вот теперь пожинает скорбные плоды.
Впрочем, как скоро убедился Эквиций, плоды эти были для
Атанариха не такими уж скорбными.
Друг и родич этого Алавива, по имени Фритигерн, рожденный
быть великим вождем, во всеуслышание заявил о своих правах, и
многие вези, утомленные непомерным властолюбием старого князя
Атанариха, стали на сторону Фритигерна. Увидев в том угрозу
своему единоначалию, загорелся гневом Атанарих и замыслил
Фритигерна извести, начав междоусобную войну.
Паче смерти страшился всегда Атанарих раскола племени.
Любого, в ком видел угрозу для единства вези, почитал за злейшего
врага своего. Потому собрал он силы и встретился с Фритигерном в
открытом бою.
Тут вошел солдат, вина собеседникам принес. Рожа мрачная,
сам неуклюжий. Эквиций вскипел: неужто раба не могли прислать?
Где это он шляется, мерзавец? И легионеру махнул немилостиво:
давай, иди отсюда.
Затем к Алавиву обернулся:
- Так нужно понимать, что родич твой, этот Фритигерн, с
заклятым врагом нашим Атанарихом насмерть враждует?
- Совершенно верно, - спокойно подтвердил Алавив.
Лицо у вези невозмутимое, взгляд холодный - Эквиций даже
поежился. Вот бы ему такую выдержку. Яснее ясного дал ему
понять Алавив: хоть и враг Атанариху родич его Фритигерн, но
Ромейской империи тоже не друг.
И заговорил о битве с Атанарихом, которая уже прошла.
Из рассказа молодого посланца готского выходило, что
Атанарих-то перевес в силе имел и Фритигерна потеснил, так что
вынужден был отступить Фритигерн. И теперь старый князь опять
торжествует.
Очень осторожно осведомился тогда Эквиций, в чем горечь, о
которой только что говорил уважаемый собеседник?
- В том, что я - здесь и прошу у империи помощи для родича
моего Фритигерна в его борьбе против Атанариха.
Ромеям в везеготскую усобицу вмешаться?
А Алавив вдруг на Эквиция надвинулся, окатил резким запахом
выделанных кож и пота - едва не закашлялся легат.
- Вспомни, легат Эквиций, как поддержал Атанарих мятеж
Прокопия.
Надо же, даже имя узурпатора помнит - а ведь сопляком,
небось, в те годы был. У Алавива же впервые за весь разговор
какое-то чувство в глазах мелькнуло.
- Наши вези через легкомыслие атанарихово до сих пор
рабами по всей империи маются. Легко ли их из головы выбросить?
Вот и настало время поквитаться, ромей, - сказал легату Алавив,
забывшись.
Но легат фамильярности даже не заметил. Да, настало время
разделаться с Атанарихом, этой ходячей угрозой безопасности
римских границ. И теперь это можно сделать руками тех же вези,
а уж кто лучше, чем сами вези, знает, как взять за яйца грозного
князя? Скорее бы оповестить Валента, какая удача привалила. В
уме уже прикидывал, сколько дней пути до Антиохии, где ныне
Валент со своим двором обитал.
А Алавив напротив сидит, глазами легата сверлит. Головой
покачал и сказал, отбросив вежливость и приличия:
- Решайся, ромей.
И ромей решился.
- Ну... Хорошо, Алавив, будь по-твоему. Я посланца к Валенту
отправлю, ибо как без императорского соизволе...
Перебив собеседника посреди слова, Алавив расхохотался.
Эквиций побагровел от смущения и гнева, кулаком по столу
стукнул.
- Ну, довольно! Римляне - не варвары. Нами правит
дисциплина. Император для того надо мной поставлен, чтобы
никакого самоуправства в армии не было.
Алавив хохотать перестал, насмешку в глазах спрятал.
- Я тебя спрашиваю, не Валента. У тебя - легион. Вот молодые
вези, которым надоел старый князь, Атанарих, враг твой и мой. -
Алавив рукой широкий жест сделал, будто показать хотел, вот они,
молодые вези. - Ты даешь нам солдат?
(...И тогда грабеж, который все равно начнется через неделю,
можно будет списать на бесчинства вези... Что с варваров взять?..)
Эквиций вздохнул, еще вина себе налил.
- Ты знаешь мой ответ, Алавив, - сказал он.
И велел принести карты, чтобы обсудить с этим вези, где
лучше им совместными силами Атанариха прижать.
* * *
И прижали Атанариха. Крепко прижали. Меньше всего ожидал
от Фритигерна, что тот к ромеям за помощью побежит. Даже когда
о том донесли, не сразу поверил. Однако же - вот он,
никопольский легион, из Фракии пришел и у Нов через Дунай
переправился. За ним запоздалое благословение Валента из
Антиохии прискакало: разрешаю, мол, по Атанариху ударить.
Спасибо, ваше величество, уже ударили.
И бежал к северу Атанарих с верными людьми от Фритигерна,
объединившегося с ромеями в ненависти своей к нему. А земли
атанариховы за Истром люди Фритигерна заняли и предводителя
своего назвали вождем и князем.
* * *
Для Римской империи вражда внутри везеготского племени
предстала поначалу сплошной удачей. Ибо Фритигерн, в отличие от
непримиримого Атанариха, потомственной враждой к империи не
болел и охотно шел на соглашение с ромеями.
Отличные воины вези. И лучше с ними в мире жить, тем более,
что от персов забот по горло, не разорваться. Потому Валент с
облегчением вздохнул, узнав, что вместо Атанариха стал
Фритигерн.
Ему было бы еще легче, если бы Атанарих каким-нибудь
случайным образом в ходе всех этих усобиц умер. Однако ж ушел
старый волк к Днестру, и никто остановить его не смог.
Надумал тогда Валент, чтобы совсем уж ему спокойно было,
Фритигерна приручить. Пусть бы принял готский властитель ту же
веру, какой ромеи держатся. И глаз выжидательно прищурил: ну,
что на это Фритигерн скажет?
Фритигерн сказал "да". Только попросил проповедников
прислать толковых и таких, чтобы на готском языке говорили.
* * *
Когда Ульфила от Валента приехал, Фритигерн на охоте был,
так что посланцев новой веры без князя встречали.
Сильно разочарованы были вези.
Ждали роскошного патриарха при всех регалиях, а вместо
того явился сухой, костлявый старик в простой одежде. А что спина
прямая - так какой вези с прямой спиной не ходит?
Усталым выглядел. От мяса отказался, хотя видно было, что
голоден. Сжевал кусок хлеба, вином запил. Юношу, который
сопровождал его повсюду, как сын, отпустил, и тот убежал к
княжеским дружинникам из лука по мишени бить. Сам ушел в
холмы, никого с собой не взял, сказал, что побыть в одиночестве
желает.
Фритигерн перед самым закатом с охоты вернулся. Ворвался
на двор веселый, рот в крови - взяли оленя и печень сырую съели.
"Что, епископ-то приехал?"
Мгновенно заметил среди дружинников чужака, глазами с ним
встретился, головой коротко кивнул, чтоб подошел.
Меркурин подошел, лицо поднял. Фритигерн на коне сидит как
влитой, плащ на Фритигерне белый с оторочкой из серебристых
шкурок - у сарматов плащ этот взял. Солнце золотом его умывает.
Взор у Фритигерна ласковый, сонный, как у змеи.
- Кто таков? - спросил князь.
Меркурин назвался. И сразу об Ульфиле заговорил - все
равно же про него Фритигерн спросит. Так мол и так, епископ в
холмы ушел.
Фритигерн без худого слова коня повернул и со двора поехал.
- Как ты его в холмах-то отыщешь? - спросили князя.
Фритигерн даже головы не повернул. Только сказал:
- В этих холмах я любого найду.
И нашел.
Смотрел Ульфила, как со стороны заката всадник на него
несется, любовался - красив был. А тот коня осадил, как с
Ульфилой поравнялся.
- Ты, что ли, служитель новой веры?
Ульфиле вдруг Евсевий вспомнился. Видать, не всем дано
величие источать, как тому старцу. И потому просто ответил:
- Я.
Фритигерн спешился, коня за узду взял. И пошли на восход
луны.
Сперва молчали, только снег под ногами хрустел. Потом вдруг
спросил князь:
- Почему от людей ушел? Обидели тебя мои мерзавцы?
Ульфила удивился.
- Вовсе нет.
- Смотри, - предупредил Фритигерн, - если что, мне скажи. Я
их за ноги подвешу.
Удивлялся епископ, пока князь не прибавил:
- Мне мир с Валентом дороже.
И опять замолчали. Поглядывал Ульфила на молодого князя
искоса - так вот он каков.
Молчание Фритигерн прервал. Заговорил отрывисто, деловито:
приглядел место для храма новой веры, хочет завтра Ульфиле
показать. Расспрашивал, как храм тот строить, как алтарь должен
выглядеть, какие святыни для храма того потребны. Не выдержал -
кольнул: есть тут, мол, старые каменные алтари, еще от даков, на
них человеческие жертвы приносились. Камень больно хорош,
мрамор - привозной. И резьба красивая. А что пятна кровавые, то
их и стесать можно.
И усмехается втайне, ждет. Как, взбеленится епископ?
Ульфила не взбеленился. Это на христиан, ежели
противоречили, наскакивал яростно; с язычниками же, их обратить
желая, многотерпелив был. Только и сказал кратко:
- Нет, такие не подойдут.
- А мне говорили, будто христиане приносят кровавые жертвы,
- сказал Фритигерн, на этот раз без всякой насмешки, от души
любопытствуя. - Император ромейский будто бы таковые у себя в
Городе запретил. Через то и единоверцы твои сильно пострадали.
Это верно?
- Нет, - сказал Ульфила.
Фритигерн не отступался, и не понять было, дразнит он
