(там записи хранил), добыл кусок хлеба и Силене отдал.
Силена спросил:
- А ты?
- Я не хочу.
Он действительно не чувствовал голода. Только тревогу. Не
шли из мыслей люди, готовые назвать его вождем, если примет эту
честь, либо трусом, если отвергнет.
Да, он привел всех этих людей к Богу. Вызвался быть их
проводником в мире духовном. Но никак не ожидал, что Бог
взгромоздит ему на плечи заботы об их пропитании и вообще об их
жизни.
Разве о земном хлебе для паствы должна болеть голова у
епископа?
Получалось, что так. А с какой стати?
Ульфила готов был кричать в ласковое голубое небо:
обманули, неправда, почему не предупредили!..
И сказал Ульфила, больше самому себе, чем Силене:
- С бабами да ребятишками против Атанариха нам не выстоять.
Силена поперхнулся. Сполз к реке, долго пил дунайскую воду.
После вернулся на прежнее место, вежливо поблагодарил Ульфилу
за угощение, из библии попросил почитать - нравилось ему очень.
Но епископ как не слышал. Все думал о своем Атанарихе.
- Не вождь я, - сказал Ульфила, будто оправдываясь и в то же
время сердясь. - Не умею воевать.
- А кто тебя заставляет воевать-то? - удивился Силена.
- А о чем я тут, по-твоему, думаю? - Ульфила поглядел на него
своими желтоватыми глазами, ровно съесть прицеливался.
Силена пожал плечами.
- Я-то решил, что ты намечаешь место для переправы.
Тут уже Ульфила удивился.
- Для переправы?
- Всем известно, что Атанарих никогда не ступит на
ромейскую землю. Он сам первый кричал об этом. Его клятва
охранит тебя и всех нас лучше любого вала...
Переправиться на тот берег? К ромеям? С такой-то прорвой
народа? Ульфиле подобное даже в голову не приходило.
- Нас ромеи в порошок сотрут, - сказал он и хмуро поглядел
на Новы.
- А ты поговори с тамошним епископом, - предложил Силена.
И ушел.
Ульфила поглядел ему в широкую спину. Прост Силена, как
три обола.
* * *
Епископом города Новы был некто Урзакий, человек,
знаменитый своей грубостью. Вести с ним переговоры Ульфила
отправил Силену. Готский клирик был богатырь и производил
впечатление внушительное. По недостатку хитроумия никогда не
искал Силена сложностей там, где довольно было простых, хотя и
не слишком изысканных слов.
На римской таможне, как увидели лодку и в ней троих
варваров (Силена спутников выбрал под стать себе), решили было,
что те торговать едут. Обрадовались, руки потирать начали:
предвкушалась знатная пожива. Ибо крали на таможнях ромейских
изрядно.
Однако Силена был гол как сокол и спутники его не лучше.
Вошли, куда им показали, сразу загромоздили помещение.
Зашумели. Один с размаху на хлипкий конторский табурет
пристроился и безнадежно испортил мебель. После долго извинялся
на своем родном языке и замучил этим ромеев.
Таможенники так торопились от варваров отделаться, что
даже денег за табурет требовать не стали, чего бы не упустили в
ином случае. По опыту знали уже: если варвару нечем заплатить,
то лучше о том и не намекать. В бедности своей все равно не
признается, а причину не выкладывать денежки такую отыщет, что
давай только Бог ноги.
Силена спросил, где бы им епископа найти. Таможенники
указали.
Втроем пошли готы по городу, привычно отмечая ворота,
казармы, высоту и крепость стен. Солдат в Новах было немного,
легион стоит сейчас в Эске, выше по течению Дуная. А Новы -
город сонный, живет рыбой, которую ловят в Дунае под
пристальным оком таможни - за каждый хвост налог дерут.
Резиденция Урзакия - небольшой дом в двух шагах от каменной
базилики в западной части города. Господин епископ долго не
хотел пускать господ посетителей; слышно было, как орет на слугу
из глубины дома:
- Скажи ты этим болванам, что епископ почивает!
Слуга так и сказал: почивает-де епископ. Силена слугу от
двери оттер, в дом вломился. Навстречу Урзакий выскочил в одной
рубахе, от гнева красный. Столкнулись, точно два боевых слона.
Казалось, так и убил бы один другого; но вот мгновение минуло - и
оба хохочут.
Через полчаса Урзакий уже угощал гостей своих. Варвары
лопали, как псы, давясь, - наголодались на том берегу Дуная, ибо
охота, пока лагерем вокруг Ульфилы стояли, кормила их
недостаточно.
Силена в простых и ясных словах описал Урзакию
происходящее в Готии (ибо так ромеи с некоторых пор именовали
Дакию).
Урзакий хмурился. Ай да Силена. С хрупких плеч своего
возлюбленного епископа Ульфилы на его, Урзакия, римскую бычью
шею хочет ярмо переложить.
И поди отшей его, этого Силену, когда он кругом прав. Не
помочь единоверцам в страшной беде - это последней сволочью
нужно быть.
Сознался тут Урзакий: спал так поздно, потому что всю ночь
письма разбирал. Никейцы, кажется, целью такой задались: веру
Христову в глазах язычников в посмешище обратить. Попутно завел
разговор о том, как сам-то Силена верует и каково учение
ульфилино. Но Силена честно сказал, что в догматах не силен, а
споры считает большим грехом и преступлением.
Урзакий рукой махнул. Пусть Ульфила с народом своим
переправляется на римский берег, пока Атанарих этот и вправду
весь род христианский в Готии под корень не извел. После
разберемся, пока что нужно ноги уносить. Взялся Урзакий
поговорить о том с городскими властями и помочь отрядить
посольство к императору Констанцию.
- К императору особый подход нужен, - так сказал Урзакий
честнейшему Силене, который в "особых подходах" был откровенно
не сведущ. - Так что я вам своего человека для того дам.
Раньше против Нов был большой мост через Дунай. При
Адриане его снесли, ибо варвары начали злоупотреблять удобством
переправы и до костей обгрызли римские владения на много миль
вокруг моста.
Поэтому переправу устроили на лодках; помог и военный
корабль дунайского Флавиева флота - шел вверх по реке,
патрулировал, ну и для богоугодного дела спасения христиан от
погибели сгодился.
Ульфила в числе последних переправлялся. Урзакий весь
извелся в ожидании: каков он из себя, этот пастырь, этот Волчонок,
который столько дикого народу в кроткую веру Христову обратил?
И какого он нрава? Неистов он или смирен? Или неистов в
смирении своем?..
Наконец, пристала и последняя лодка. Невысокий седеющий
человек вышел на берег. Под плащом котомку прятал, от чего
сперва показался Урзакию горбатым. Не успел опомниться, как
сгреб его грубый Урзакий в объятия и пророкотал:
- Добро пожаловать в Империю.
* * *
Император Констанций принял беглецов чрезвычайно ласково.
Еще бы. Все случившееся - неважно, хотел того Ульфила или не
хотел - было весьма на руку ромеям. Часть везеготского племени
откололась от народа своего. Воинственный Атанарих ярится в
бессилии. А чем слабее вези, тем лучше, тем спокойнее дунайским
провинциям империи - тут государственного ума не нужно, чтобы
это понять.
Землю поселенцам христианским отвели не самую лучшую
(незачем варваров баловать и римских граждан дразнить) - в горах
Гема, между Новами и Августой Траяна.
Так в тридцать семь лет сделался Ульфила патриархом -
главой большой христианской общины.
Эти ульфилины готы были не такие, как все прочие готы, - и
остры, "блестящие", и вези, "мудрые", - потому называли их Gothi
Minor, "меньшими готами".
Много лет сидели на своей скудноватой земле, возделывая ее
неустанно; скот разводили. Вина своего не имели; зато в изобилии
пили молоко. Небогато жили, но в довольстве - не бедствовали. И
войны в их села нечасто заглядывали, ибо взять у "меньших готов"
было нечего.
Главным же своим богатством - верой - делиться были готовы с
любым, да только мало кто тогда по Империи рыскал за такой
добычей.
Глава четвертая
ЕВНОМИЙ ИЗ КИЗИКА
360 год
В то время наставником готов был некто Ульфила, коему готы
верили настолько, что всякое слово его считали для себя
непреложным законом. Склонив Ульфилу на свою сторону, сколько
уговорами, столько и деньгам, ненавистный Евдоксий устроил так,
что варвары действительно вошли в общение с императором
(Констанцием). Убеждая готского учителя, Евдоксий настаивал, что
вражда среди христиан возгорелась из-за честолюбия, а в догматах
нет никакого различия. Посему готы, говоря, что Отец больше
Сына, не соглашаются однако называть Сына "тварью", хотя и не
разрывают общения с теми, кто называет Его так.
Вслед за Евдоксием указывал варварам и сам Ульфила, что в
верованиях разъединившихся христиан существенной разницы нет,
что причина несогласий - честолюбие.
бл. Феодорит
Христианскую религию, которую отличает цельность и
простота, он (Констанций) сочетал с бабьим суеверием. Погружаясь
в толкования вместо простого принятия ее, он возбудил множество
споров, а при дальнейшем расширении этих последних
поддерживал их словопрениями. Целые ватаги епископов
разъезжали туда и сюда, пользуясь государственной почтой, на так
называемые синоды, стремясь наладить весь культ по своим
решениям. Государственной почте он причинил этим страшный
ущерб.
Аммиан Марцеллин. Римская история
В Селевкии, метрополии провинции Исаврия, стояли крик и
хлопанье дверей. Пререкались о том, како веровать надлежит.
Люди подобрались сплошь яростные, снедаемые такими пламенными
страстями, что скамьи под ними дымились и камни вокруг
плавились.
А император Констанций, хоть и не был еще окрещен (как и
Константин Великий, принял крещение только на смертном одре),
богословские разборки обожал, вечно влезал в церковные споры, а
чуть что не по нему - бух кулаком: "Что я велю, то вам и канон".
Представители гражданской и военной администрации в
Селевкии, Леон и Лаврикий, поначалу растерялись. Констанций,
страшно сожалея, что не может прибыть и лично поучаствовать,
поручил им пригляд за святыми отцами. И чтоб не очень там
бушевали.
Собрались в базилике, засели. Леон с Лаврикием, как и было
велено, там же угнездились - наблюдать.
Будучи человеком военным, Лаврикий решительно не понимал,
почему после незамысловатого утверждения "Отец не мог иметь
Сына, ибо у Него нет жены" такой крик поднялся. Когда же в ответ
на другое, столь же простое заявление целая толпа служителей
Божьих поднялась со своих мест и с оскорбленным видом
прошествовала к выходу, напоследок шваркнув тяжелой, обитой
медными пластинами дверью, Лаврикий сообразил, наконец, что у
отцов не все дома.
На другой день (Ульфила в это время у себя в деревне вместе
с остальными снопы вязал - торопились, пока дожди не зарядили)
часть епископов заперлась в церкви и дотемна шушукалась; двери
держали закрытыми, и о чем шушуканье шло, допытаться было
невозможно. Про себя Лаврикий так решил: ежели они заговор
стряпают, он их в барку посадит и ко дну всем скопом пустит. А
Господь на небе сам разберется, кто там праведен был, а кто нет.
К вечеру прискакали присланные от императора Констанция.
Комит Леон обрадовался им, как родным. У них с Лаврикием уж
головы трещали. Посланца звали Флавиан. Солдат, что Флавиана
сопровождали, в казармы отправили - спать, а самого Флавиана,
едва позволив тому умыться и надеть свежее, погонять принялись,
чтобы шел и вразумил спорщиков.
Флавиан пошел. Для того от императора и послан был. В
запертую дверь рукоятью меча постучали, велели отворить и волю
императорскую впустить.
Подчинились.
В базилике душно было, как в бане. Господа епископы все
красные, распаренные. Осипшими голосами осведомились, какова
же воля государева.
- Завтра вам воля будет, - сказал им на то Флавиан. Все-таки
патриций он был римский, а нос задирать - тому при дворе хорошо
обучают. - Сейчас спать идите.
Назавтра двери оставили широко раскрытыми. Собрали всех.
Епископы уже приготовились крик поднять, уже и огненные взоры
метали, прожигая друг друга насквозь...
