Ицхак лично проводил меня, следя за тем, чтобы я не попал с
недосыпу под машину. И хоть я понимал, о чем на самом деле
ицхакова забота, а все равно был растроган.
Мой шеф и одноклассник сдал меня с рук на руки Мурзику.
Молвил строго, глядя на Мурзика поверх своего вихляющего
длинного носа:
- Нерадивое говорящее орудие, внимай.
Говорящее орудие подняло глаза - сонные, без малейшего
проблеска мысли.
Ицхак вручил ему меня.
- Вот твой господин, - торжественно изрек Ицхак.
Мурзик перевел тупой взор на меня. Я ответил ему столь же
тупым взором. Передо моими глазами всё медленно плыло, я хотел
спать.
- Твой господин, - медленно, раздельно произносил Ицхак,
будто разговаривал с иностранцем или умалишенным, - не спал всю
ночь. Сидел на стуле и мял жопу.
- Не жопу мял, а утруждал свой ум, - возразил я, но слабо.
Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не
обратил никакого внимания на слабый протест. Вместо того
продолжал речь, обращенную к моему рабу:
- Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх!
Не забудь накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.
- Комфортно... - прошептал сраженный Мурзик.
Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра
сопровождает у него мыслительные процессы.
- Жопе должно быть тепло, - пояснил он Мурзику. - К вечеру
вызови для господина девку из храма.
- А храмовую-то зачем? - спросил Мурзик. - К нему любая с
охотой пойдет... и свободная, и какая хочешь...
- Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно
сделать массаж, - пояснил Ицхак. - Квалифицированный массаж.
Фирма платит. Иначе в день Мардука твой господин может
ошибиться. Мы повысили точность на восемь процентов и не имеем
права снижать показатели.
Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы
пробудить мою совесть.
Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба,
Ицхак удалился.
Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с
меня ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом - у меня
не было сил протестовать и требовать атласное одеяло - и
удалился.
И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.
- Господин! - кричал у меня над ухом Мурзик. - Господин!..
Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в
одной руке мой магнитофон, а в другой стакан с мутной
желтоватой жидкостью.
- Что тебе, говорящее орудие? - вопросил я, недовольный.
- Ох... господин! - вскричал Мурзик плачуще. - Ох! Вы
очнулись!
Я пошевелился. Руки у меня онемели.
- Я спал, - сказал я. - Зачем ты меня разбудил, смердящий
раб?
- Вы говорили во сне, господин, - сказал Мурзик. - Выпейте.
И протянул мне стакан.
Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась
сливовым вином. Я выхлебал вино, громко глотая.
Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.
Я потер лицо ладонями.
- Сколько времени?
- Шестая стража.
- Ну я и выспался... - сказал я. - Ничего не помню. Как
провалился куда-то.
- Знать бы, куда, - многозначительно проговорил Мурзик.
И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из
колонки донеслось бурчание. Потом визгливый, противный голос
заговорил на непонятном языке. Несколько раз речь прерывалась
стонами, вздохами и шорохом, как будто кто-то ворочался на
кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то
отвратительное и в то же время знакомое.
Наконец я понял. Это был мой голос.
- Я... говорил во сне? - спросил я Мурзика.
- Да... - Он опять начал бояться. - Вы... это... Вас господин
Ицхак привел. Велел уложить. А вы совсем мутные были, сонные
или что... Может, опоил вас кто? - предположил Мурзик испуганно.
- Я работал, - сказал я, рассердившись. - Обрабатывал
данные.
- Ох, не знаю... - закручинился Мурзик совершенно по-бабьи.
И головой покрутил. - В общем, он привел вас и велел уложить
жопой кверху.
Для стороннего наблюдателя наш разговор, возможно,
выглядел бы совершеннейшей дикостью. Какие-то толки в
сообществе рехнувшихся гомосеков.
- Я послушался господина Ицхака, господин, - продолжало
присмиревшее говорящее орудие. - Я уложил вас на диван жопой
кверху и накрыл одеялом. И вы заснули. Сперва вы спокойно стали,
потом заворочались. Я подумал, что надо бы девку из храма
вызвать, как господин Ицхак велел. И тут вы вроде как заговорили.
Я услыхал, как вы с дивана что-то говорите, и говорю: "А?" А вы
что-то непонятное сказали. Я опять говорю: "А?" А вы... Тут я
подумал: ведь не понимаю ничего, а вдруг распоряжение какое
важное... Ну и ткнул в эту штуку, в магнитофон ваш, чтобы
записать, а потом, чтобы вы послушали и растолковали, о чем
приказ был. Чтобы не ослушаться по непониманию...
- Что, Мурзик, - сказал я злорадно, - очень назад на биржу не
хочешь?
- Так... - Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями.
- Так мне с биржи один путь - на какие-нибудь копи, либо галеры,
а кому туда охота...
- Никому не охота, - согласился я. - Дай-ка я еще раз
прослушаю.
Он перемотал пленку и снова включил. Отрешившись от того,
что голос такой противный, я вник. И ничего не понял. Язык, на
котором я что-то с жаром толмил и даже как будто сердился, был
совершенно мне незнаком.
Тут уже и я растерялся.
- Мурзик, а что это было?
Он затряс головой. Он не знал. Самое глупое, что я тоже не
знал.
- Может, это вы по-семитски? - предположил Мурзик. - Надо
бы дать господину Ицхаку послушать.
- Господин Ицхак такой же семит, как я - плоскорожий
ордынец. Одна только спесь, - проворчал я. - У них в семье
семитский язык уж три поколения как забыли...
Я стал думать. Это не семитский язык. И не ашшурский. И не
мицраимский. Это вообще не язык. То есть... то есть, ни слова
знакомого. Даже не ухватить, где там глагол, а где какая-нибудь
восклицательная частица...
Я велел подать мне телефон и набрал номер Ицхака,
бессердечно оторвав того от ужина.
- Очнулся, академик? - невежливо сказал Ицхак. И сразу
озаботился: - Ну, как наша дорогая? Не помял?
- Слушай, Ицхак, - сказал я. - Тут такое дело... Приезжай
немедленно.
И положил трубку.
Я здорово его напугал. Он примчался на рикше. Клепсидра-
пятидесятиминутка еще свое не отбулькала, а Ицхак уже
вываливался из неуклюжей тележки, сплетенной из упругого
ивового прута. Рикша, весь потный, заломил полуторную цену. Я
слышал, как они с Ицхаком шумно торгуются у меня под окнами.
Наконец Мурзик открыл Ицхаку дверь. Мой шеф-одноклассник
ввалился, отирая пот со лба - будто он вез на себе рикшу, а не
наоборот - и устремил на нас с Мурзиком дикий взор светлых глаз.
- Ну?! - закричал он с порога. - Что случилось?!.
- Проходи, - молвил я, наслаждаясь. - Садись. Мурзик,
приготовь нам зеленого чаю.
Мурзик с каким-то вихляющим холуйским поклоном увильнул
на кухню. Загремел оттуда чайником.
Ицхак сказал мне, свирепея:
- Ты!.. Бесплатное приложение к заднице!.. Учти, мои предки
были кочевниками и приносили кровавые жертвы!..
- Мои до сих пор приносят, - попытался я защитить
вавилонскую честь, но по ухмылке Ицхака понял, что опять
сморозил невпопад.
Он уже почти успокоился. Развалился на моем диване, как у
себя дома, раскинул руки.
- Что случилось-то? - осведомился он. - Чего названиваешь на
ночь глядя?
- Сейчас узнаешь. - Я хлопнул в ладоши и гаркнул: - Мурзик!
Мурзик, дребезжа чашками и сахарницей, вкатил столик на
колесиках.
Мы с Ицхаком взяли по чашке. Медленно, значительно
отхлебнули. Я встретился глазами с выжидающим Мурзиком и
кивнул ему. Мурзик торжественно подал магнитофон.
- Жми, - распорядился я.
Толстый мурзиков палец вдавил холеную черную кнопку.
Стереосистема выдала: "агх... ирр-кка! Энк л'хма!" - и так далее,
все в таком же духе, с жаром, выразительно, с визгливым, каким-то
дергающимся интонационным рисунком.
Поначалу Ицхак слушал с интересом. Сделал голову набок,
как удивленная собака. Даже про чай забыл. А магнитофон все
изрыгал и изрыгал малопонятные звуки. Ицхак соскучился. Отпил
чаю, взял сахар, принялся шумно сосать.
Потом вдруг его осенило. Я понял это потому, что изменилось
выражение его лица. На место фальшивой сосредоточенности
пришла осмысленность.
- Это что... это твой голос, что ли? - спросил он меня.
- А! Наконец дошло, - сказал я, очень довольный. - Для
начальника ты неплохо соображаешь. Анька бы сразу догадалсь.
Он отмахнулся.
- Лучше скажи, на каком это языке ты так разоряешься.
- Это я у тебя хотел спросить.
Повисло молчание. Я смотрел на Ицхака, а Ицхак смотрел на
меня. Потом он аккуратно поставил свою чашку на столик и
голосом полевого командира отрывисто велел моему рабу:
- Мурзик! Выйди!
Мурзик послушно слинял на кухню.
Ицхак повернулся в мою сторону. Пошевелил губами и носом.
Мне показалось, что сейчас он начнет жевать свой нос.
Но Ицхак только проговорил - очень тихо:
- Баян... Ты хоть понимаешь, что произошло?
- Нет, - честно сказал я. - Я поэтому тебе и позвонил. Мурзик
в штаны едва не наложил от страха, а я растерялся. Ты ведь у нас
в классе был самый умный...
- Умный, да... - как-то стариковски уронил Ицхак. И замолчал
надолго.
Мне надоело ждать, пока его семитские мозги разродятся
какой-нибудь приемлемой гипотезой. И снова включил магнитофон.
Ицхак послушал-послушал.
- Это не древнесемитский? - спросил я.
- Нет, - уверенно сказал Ицхак.
- Откуда ты знаешь?
На этот раз он не стал рассказывать о своих предках-
скотоводах. Просто пожал плечами. И я сразу поверил ему.
- И не древнемицраимский?
- Нет. Я тебе как лингвист говорю. Разве ты сам не слышишь?
А что там было слышать? "Аргх... Крр-а! А! А-гха-гх'л!"
Мы сидели до глубокой ночи, вслушиваясь в эти полузвериные
звуки. Мурзик так и заснул на кухне, свернувшись на полу перед
газовой плитой. Потом Ицхак взял с меня слово, что буду молчать,
и ушел. Он был очень встревожен.
* * *
На следующий день нам стало не до лингвистических изысков.
На нас подали в суд.
Ицхак собрал всю фирму - всех троих сотрудников - в офисе.
Мы чинно утонули в черном кожаном диване, сложив руки на
коленях. Рядом со мной сидела Аннини. Я видел ее румяную
толстую щеку с завитком черных волос, вдыхал резкий запах
туалетной воды "Дыня Сарона", модной в этом сезоне. Аннини была
очень взволнована. На нее никогда еще не подавали в суд.
Ицхак небрежно сидел боком на холеном офисном столе,
сдвинув в сторону клавиатуру компьютера. По темно-лазурному
экрану медленно ползли, чередуясь, быки и воины. Ицхак считал,
что это патриотично.
Болтая тощей ногой в ослепительно лакированном ботинке,
Ицхак прочел нам иск, выдвинутый против фирмы "Энкиду
прорицейшн" общественностью микрорайона во главе с детским
дошкольным учреждением, располагающимся как раз напротив
нашего офиса.
"...подрастающее поколение, юные вавилоняне, вынуждены
еженедельно наблюдать, как на крыше так называемой
обсерватории так называемой прогностической фирмы, взявшей
себе гордое имя легендарного героя Энкиду, появляется - как они
сами не стыдятся называть - ЖОПА, утыканная проводками. Это
зрелище, само по себе отвратительное, усугубляется
длительностью пребывания "жопы" на свободном обозрении всех
налогоплательщиков микрорайона. Согласитесь, что вид
обнаженной задницы и сопутствующих ей гениталий размером с
козье вымя оскорбляет..." и так далее.
Дочитав до "козьего вымени", Ицхак устремил на меня
пристальный взор. Я приготовился достойно ответить. Но Ицхак
только круто взвел одну бровь и продолжил чтение иска. Это
взбесило меня куда больше.
Закончив читать, он аккуратно убрал иск в глянцевую папочку
