кофеварку. Она зашипела, исходя паром.
- Можете, господин, - с надеждой сказал Мурзик.
- Но я не стану этого делать, - продолжил я.
- Спасибо, господин.
Мурзик снова запустил палец в тарелку. Макароны уже
остыли.
- Сними рубашку, - велел я.
- Что?
- Рубашку сними! - заорал я.
Люстра опять дрогнула. Кофеварка зашипела и начала
плеваться в хрустальный бокал в виде отрубленной головы
сарацина. Сарацин постепенно чернел.
Мурзик встал. Медленно расстегнул верхнюю пуговицу.
Посмотрел на меня. Я ждал. У меня было каменное лицо. Мурзик
расстегнул вторую пуговицу. Третью. Снял рубашку. Под рубашкой
оказалась голубенькая застиранная майка, из-под которой во все
стороны торчали буйные кудри темных волос.
- Майку... тоже? - шепнул Мурзик.
- Не надо, - позволил я. Меня тошнило от его волосатости.
Все левое плечо Мурзика было в синих клеймах. И на правом
тоже обнаружилось две штуки. Мурзик представлял собою живой
монумент государственному строительству в нашем
богамиспасаемом отечестве. Чего только не отпечаталось на его
шкуре! Гербы строек эпохи Восстановления, нефтяных вышек
Андаррана, портового комплекса на границе с Ашшуром, медных
рудников, хуррумских угольных шахт и даже железной дороги
"Ниневия-Евфрат, Трансмеждуречье".
Под всем этим великолепием моргала подслеповатым глазом
полустершаяся русалка похабного вида, а на правом предплечье
имелось изображение скованных наручниками кайла и лопаты с
надписью "Не забуду восьмой забой!"
- Все, - сказал я. - Можешь одеваться.
Трясущимися лапами Мурзик натянул на себя рубаху. Забыв
заправить ее в штаны, сел. Машинально доел макароны. Вид у него
был убитый.
- Мурзик, - сказал я. - Сукин ты сын. Где тебя добыла моя
матушка, а?
- На бирже, - сказал Мурзик и рыгнул. - Простите.
Я растерялся. То есть, я по-настоящему растерялся. Матушка
всегда покупала товары с гарантией. Даже из комиссионных
магазинов неизменно выцеживала какую-нибудь филькину грамоту,
по которой потом имела право на бесплатный или льготный ремонт.
По части филькиных грамот моя матушка - великая искусница. Как
же ее угораздило вместо добропорядочной и квалифицированной
домашней прислуги приобрести беглого каторжника?..
У Мурзика подрагивали толстые губы.
- Ну, ну, - сказал я наконец. - Рассказывай уж все, без
утайки. Как ты надул их?
- Не надувал я никого, - пробубнил скисший Мурзик. - Знаете
такую лавочку - "Набу энд Син работорговая компани лимитед"?
Слыхали?
- Ну, - буркнул я. Я не знал такой компании. Я противник
рабства.
- Они скупили у нас, на железке - ну, "Трансмеждуречье",
шпалоукладка - большую партию отбракованных рабов, -
продолжал Мурзик.
- Так ты еще и отбракованный?
Мурзик кивнул.
- Так вышло, - пояснил он. - Да я-то уж точно ничего не делал,
ну - ничего такого... Он случайно упал.
- Кто?
- Прораб. Он в котел упал. - Добавил тише: - Ну, со смолой -
котел, то есть. А спичку уронил вообще не я... Ну, нас и
отбраковали. Всю смену...
Я налил себе кофе в чашку из широко раздутых ноздрей
хрустального сарацина. Сел с чашкой.
Мой раб уныло и многословно бубнил, что не ронял он спички
и что прораб упал в котел случайно, а всю смену отбраковали и
хотели общественно-показательно повесить, но тут как раз кстати
нагрянули ушлые ребята из этой "энд Син работорговой" и вошли в
сложные переговоры с руководством строительной компании.
Вернее, с подрядчиком. Вернее, с одним мудаком, который всей
этой богадельней заведовал.
Вследствие чего всю отбракованную смену "энд Син
работорговая" скупила по баснословной дешевке. А на биржу
сдала, понятное дело, уже втридорога, снабдив каждого
сертификатом квалифицированной домашней прислуги и липовой
справкой об отличном состоянии здоровья.
- У нас двое чахоточных были, - сообщил Мурзик. - Я с ними
еще с рудника. Один так вообще кровью харкал...
- Как же ему справку?.. - спросил я и тут же осознал свою
наивность и слабую подготовленность к жизни. У работорговой
компании этих справок как грязи.
Желая сделать мне подарок на день рождения, матушка
направила на биржу запрос. Оттуда прислали личное дело моего
Мурзика - с фотографией располагающего к себе киноактера, с
липовыми данными, с липовой квалификацией, с липовой
характеристикой с места последнего служения - вообще, сплошную
липу. И стоила эта липа очень-очень дорого. И уж конечно на липу
полагалась гарантия. Естественно, настоящая.
Пока я все это соображал, Мурзик в тоске глядел в стену и
ждал.
...А что я должен теперь со всем этим дерьмом делать?
Отослать Мурзика обратно на биржу? Чтобы его благополучно
перепродали какому-нибудь другому честному налогоплательщику?
Разбить сердце матушки, которая до сих пор свято верит справкам,
личным делам - вообще всему, что выбито на глиняных таблицах?
- Ну, - уронил я наконец, - так что делать будем?
Он повернулся ко мне и разом просветлел лицом. Я еще
ничего не решил, а он уж почуял, подлец, что обратно на биржу
его не отправлю. Пробормотал что-то вроде "до последней капли
крови" и "ноги мыть и воду пить".
Я сдался. Я дал ему восемь сиклей. Я велел принести пиццу
фирмы "Истарджонни" или как там. Я допил кофе.
Съел пиццу - холодной, ибо разогреть ее в духовке мой раб не
догадался. Сварил себе еще кофе. На душе у меня было погано.
Ну вот, теперь вы всё знаете о том, как я живу, какие у меня
родители и какой у меня замечательный раб Мурзик.
* * *
Нашу фирму основал мой одноклассник и сосед по двору
Ицхак-иддин. Он наполовину семит. Ицхак является полноценным
избирателем и налогоплательщиком и вообще ничем не отличается
от таких, как я - представителей древних родов. Ничем, кроме ума.
Ума у него больше. Так он говорит. Я с ним не спорю. Он
организовал фирму и регулярно выплачивает мне зарплату - самую
большую, после своей, конечно.
Фирма наша называется "Энкиду прорицейшн корпорэйтед.
Долгосрочные и кратковременные прогнозы: бизнес, политика,
тенденции мирового развития".
Вы скажете, что в повседневном быту потребителя мало
интересуют тенденции мирового развития. Что рядовой потребитель
и слов-то таких не знает, а если знает, то выговаривает
спотыкаясь, через два клина на третий.
Во-первых, при помощи хорошо поставленной рекламной
кампании мы научили потребителя произносить эти слова. И
внушили ему, что прогнозы необходимы.
А во-вторых, они и в самом деле необходимы...
Кое в чем наша небольшая лавочка успешно конкурирует даже
с Государственным Оракулом. Оракул слишком полагается на
искусственный интеллект, считает Ицхак. Пренебрегает мудростью
предков и на том периодически горит. Предки - они ведь тоже не
пальцем были деланные. А компьютеров у предков не было. Предки
совершали предсказания иначе. И память об этом сохранилась в
нашем богатом, выразительном языке.
Ицхак заканчивал кафедру темпоральной лингвистики
Гелиопольского университета - за границей учился, подлец, в
Египте. Гордясь семитскими корнями, Ицхак неизменно именовал
Египет "страной изгнания" и "державой Миср". Наш бухгалтер не
любит, когда Ицхак называет Египет "Мисром". Говорит, что это
неприлично.
Бухгалтер у нас женщина, Истар-аннини. Аннини училась с
нами в одном классе. Была отличницей. Даже, кажется, золотой
медалисткой.
Изучая темпоральную лингвистику, Ицхак набрел на простую,
дешевую и практически безошибочную методику прогнозирования.
Запатентовался, взял лицензию и начал собирать сотрудников.
Ицхак позвонил мне грустным летним днем. Я лежал на диване
и плевал в потолок. Потолки у нас в доме высокие, поэтому я
ухитрился заплевать и стены, и самого себя, и диванную подушку,
набитую скрипучими опилками.
- Баян? - произнес в телефоне мужской голос.
- Это кто? - мрачно спросил я.
В трубке хихикнули.
- Угадай!
Я уже хотел швырнуть трубку, но на том конце провода
вовремя сообразили:
- Это я, Ицхак.
- Сукин сын, - сказал я.
Ицхак обиделся. Сказал, что по семитской традиции голубизна
крови передается по материнской линии. И чтобы я поэтому не
смел ничего говорить плохого о его происхождении.
- Я знаю, что ты по матери голубой, - сказал я.
Ицхак подумал-подумал и решил больше не обижаться. У него
было хорошее настроение. Такое хорошее, что из телефона аж
задувало.
- Баян, дело такое... Нет, по телефону нельзя. Я приду.
- Не вздумай, - сказал я.
Но он уже повесил трубку и через час с небольшим
нарисовался у меня в квартире.
Мурзик проводил его в мою маленькую комнату. Я сел на
диване, отодвинул ногой пыльные пивные бутылки и мутно уставился
на Ицхака.
Ицхак был отвратителен. Его длинный, перебитый в двух
местах нос - будто вихляющий - свисал почти до губы. Губы
оттопыривались, причем верхняя нависала над нижней. Глаза сияли.
Они всегда были у него лучистые, странно светлые. Ицхак называл
их "золотистыми", а мы, его одноклассники, - "цвета детской
неожиданности".
На нем были черные идеально отутюженные брюки со
стрелочками, которые все равно мешковато болтались на его тощей
заднице. Пиджак малинового цвета с искрой источал запах
парикмахерской. Редеющие темные волосы были гладко зализаны и
чем-то смазаны.
Он сел на принесенный Мурзиком из кухни табурет,
предварительно проверив, не подкосятся ли ножки. Достал из
кармана огромные часы, щелкнул крышкой. Часы фальшиво
исполнили Национальный Вавилонский Гимн.
- Это еще зачем? - спросил я злобясь. На мне были черные
трусы до колен и майка.
- Чтобы ты встал, - добродушно ответствовал Ицхак. - Гимн
полагается слушать стоя.
Я действительно встал. Мурзик подал мне халат, полосатый, с
дыркой под мышкой. Я всунулся в халат и обернулся теплыми
полами. Мурзик сказал шепотом:
- Я чаю поставлю.
- Иди, - раздраженно велел я. - Поставь.
Мурзик вышел. Он боялся меня гневать. Пока гарантийный
срок не выйдет, будет как шелковый. А потом, небось, осмелеет,
хамить начнет. Сдать раба обратно на биржу по гарантийке -
плевое дело, но когда срок заканчивается, никто за мерзавца
больше ответственности не несет. Кроме хозяина, конечно. И
продавать его снова - занятие откровенно убыточное. Особенно
Мурзика. На нем и так клейма негде ставить.
Ицхак смотрел на меня и улыбался. В детстве у него были
желтые кривые зубы. Теперь же они дивным образом побелели и
выпрямились и скалились на меня, как лейб-гвардейцы на параде:
ровные и прямые. Металлокерамику себе поставил, подлец.
- Ну, - сказал я после долгого молчания.
Ицхак заговорил:
- Слышь, Баян... Дело такое. Я открываю свою фирму.
- Профиль? - спросил я.
- Прогнозы.
- Слушай, Ицхак, ты хоть и семит, а полный болван.
Прогоришь. Здесь же все схвачено. Прогнозами сейчас только
ленивый не занимается... Эти лавочки горят только так.
- Моя не прогорит, - сказал Ицхак уверенно. И я понял, что он
что-то знает. На жилу какую-то золотую набрел.
Он и в детстве таким был. Однажды в третьем классе мы
нашли запрятанную кем-то из старшеклассников картинку
"Пляжная девочка". Мы подрались и случайно порвали ее. Даже
тогда мне досталась тупая морда этой бабы, а Ицхаку - все
интересное.
Ицхак уперся кулаками в табурет и подался вперед. От него
так разило одеколоном, что я закашлялся.
- Прогноз, Баян, - дело тонкое. Знаешь, на чем горят другие?
- На вранье.
- На неправильной технологии. Только Оракул держится. Но
Оракул, во-первых, находится на государственной дотации и
обслуживает интересы государства... Там кое-какие грязные
делишки, не хочу сейчас вдаваться. - Он дал мне понять, что ему
ведомо очень и очень многое.
Со своей стороны, я очень удачно выказал полное безразличие
