откроется. Ицхак, забежавший проведать меня в обеденный
перерыв, сказал, что логичнее было бы предположить наличие
третьего глаза у меня в жопе.
Мурзик подал гренки в кефире. Я с отвращением съел.
Мурзик обтер мой подбородок, залитый кефиром, переодел
рубашку, которую я тоже запачкал, пока кушал, и ушел на кухню -
мыть посуду.
Я откинулся на диване. Позвал Мурзика. Приказал включить
телевизор. По телевизору шла всякая муть. Несколько минут
Мурзик переключал с программы на программу. У нашего
телевизора есть и дистанционное управление, но Мурзик ему не
доверял. Боялся, что телевизор от этого взорвется. Ему кто-то на
строительстве железной дороги рассказывал, что был такой
случай.
Потом я велел выключить телевизор и убираться. Мурзик ушел.
...Может, бабу? Или нет, не надо бабу. Какая баба, себя бы в
рамках туловища удержать, наружу не вывернуться...
...Так все-таки что со мной случилось? Гад ли космическую
энергию мне перекрыл, астральные ли паскуды тело мое
искромсали? Может, это все от плохого питания?..
Тут в дверь позвонили. Мурзик не слышал. У него в кухне вода
шумела.
- Мурзик! - крикнул я. - Мур-зик!
Он прибежал - руки мокрые, в мыле.
- В дверь звонят.
Мурзик открыл. Кто-то, не переступая порога, заговорил.
Мурзик вполголоса ответил. Там поговорили еще. Мурзик ответил
громче:
- Да не надо мне! Ну вас, в самом деле...
И захлопнул дверь.
- Мурзик! - капризничая, прокричал я с дивана. Когда он
вошел и встал в дверях, спросил: - Кто приходил? Опять дворник?
Ты что, снова мусор в окно вытряхивал? А? До помойки дойти
лень? Смотри у меня...
- Да нет, - нехотя ответил Мурзик. И отвел глаза. Он был
заметно смущен. - Это эти... из профсоюза.
- Из какого еще профсоюза?
- Ну, из профсоюза "Спартак", - пояснил Мурзик. - Это
профсоюз такой рабский есть. Каждый месяц вноси в ихнюю кассу
одну лепту. На выкуп, то есть. Когда подходит твой черед, тебя
выкупают на профсоюзные деньги. Свободным, то есть, делают.
- Никогда не слышал.
- А зачем вам о таком слышать, господин? - удивился Мурзик.
- Вы - человек благородный и знатный. Вам рабский профсоюз как,
извините, не пришей кобыле хвост...
- Ну, - зловеще поинтересовался я, - и почему ты им сказал,
что тебе не надо? Ты что, Мурзик, никак, на волю не хочешь?
- Так... а что мне на воле делать? На ту же шпалоукладку
наниматься? В гробу я эту шпалоукладку видел... Лучше я за вами
ходить буду. Всё в тепле да в ласке... Да и про этих,
профсоюзных-то, про спартаковцев, на руднике знаете, что
рассказывали?
Я улегся поудобнее. Мне было муторно и скучно. Так скучно,
что даже мурзиковы каторжные россказни сгодятся.
Мурзик сбегал на кухню, выключил воду. Принес мне кофе.
Хоть это делать научился - кофе варить. Впрочем, что тут уметь -
ткни пальцем в кофеварку, а потом догадайся выключить ее, вот и
вся наука.
Я взял кофе и начал пить. Как всегда, мой раб навалил
полчашки сахару. Никак не может отделаться от привычки
мгновенно пожирать без остатка сразу все, до чего только руки
дотянулись.
- Ну вот, - начал Мурзик. - Был у нас такой забойщик во
второй смене. Звали его Зверь-Силим. Прозвание у него такое
было. Зверь. Этот Силим и рассказывал, как связался на свою
голову со спартаковцами. Ну, как сегодня: явились и предлагают -
вноси, мил-человек, по лепте в месяц. Кассу соберем. Через два
года настанет твой черед, всем миром из рабства выкупим.
Вызволим, значит. Чем профсоюз, мол, хорош? Все взносы
одинаковые. А цены-то на рабов разные. Если на кого не хватает -
из кассы добавят. И эта... юридическая поддержка... Ну, платит
Селим, платит... Честно по лепте в месяц отдает...
- А где он деньги брал, твой Силим? - перебил я.
- А где придется, - пояснил мой раб. - Когда заработает по
мелочи, а когда и сопрет... Ну вот. Проходит два года -
профсоюзных ни слуху ни духу. Силим ждет-пождет, а их и не
видать. Что такое? Стал искать. А их и нету. Сбежали. Утекли и
кассу с собой унесли. Вот ведь... Силима вскоре после этого на
воровстве поймали и продали. На наш рудник и продали. Вот
дробит Силим камень, дробит, а сам мечтает, как спартаковцев
этих повстречает и что он с ними сделает. А у него уж чахотка
начиналась. Кровью харкать стал. Кровью харкает, бывало, всю
породу заплюет, а сам ярится. И вот...
- Свари еще кофе, - перебил я.
Мурзик резво сбегал на кухню и вскоре вернулся с новой
чашкой кофе. Я отпил два глотка.
- Забери. Не хочу больше.
Мурзик забрал у меня чашку. Глядел куда-то невидящими
глазами. Вспоминал. Машинально отпил мой кофе.
- Ну вот, значит, а тут пригоняют как раз новый этап, человек
десять, все свеженькие, толстенькие, кругленькие... В шахте оно
как? Помашешь, значит, кайлом с полгодика - либо подыхаешь
насовсем, либо жилистый такой делаешься. А эти еще гладкие
были. Их кнутом ударишь - кровь пойдет. А у нас уж шкуры такие
дубленые, что и кровь не проступает, бей не бей... Силим-Зверь
лежит на отвалах, кашлем давится. И вдруг - аж глаза у него
засветились. Узнал! А тот, профсоюзный-то, Силима не признал.
Беспечально рядом плюхнулся. Поротую задницу потирает. Силим
ему и говорит грозно так: "Помнишь меня?" Тот: "Чаво?" Силим
поднялся. "А вот чаво!" И все припомнил. И про одну лепту в месяц,
и про то, что через два года никто выкупать его не явился...
- И убил? - спросил я.
- А как же! - радостно подтвердил Мурзик. - В тот же день. В
штольне. Взял за волосы и об стену голову ему разбил. Тот сперва
орал, потом мычал, а после и мычать перестал. Обоссался и
кровью изошел...
- А Силим?
- Зверь-то? Недолго после того прожил. Помер у меня на
руках. Хороший был человек, - с чувством проговорил Мурзик. -
Перед смертью всё улыбался. Не зря, говорил, жизнь прошла, не
зря...
* * *
Когда наутро я пришел на работу, в офисе висела большая
стенгазета "РУПОР ЭНКИДУ-ПРО". Иська, небось, часа два пыхтел
над этим убожеством. И не лень же было...
На самом видном месте стенгазеты красовалась моя
фотография. Под фотографией было написано черным маркером:
"ПОЗОР ПЬЯНИЦЕ И ПРОГУЛЬЩИКУ ДАЯНУ! Может ли
алкоголик и рабовладелец быть прорицателем? Вот вопрос,
который волнует вавилонскую общественность! Ибо
налогоплательщику вовсе не безразлично, чья именно жопа
овевается ветрами перемен. И если это жопа человека слабых
моральных устоев, то..."
Я не успел дочитать. Вошел Ицхак. На локте у него сонно
висла костлявая девица из Парапсихологического Института.
- А! - торжествующе возопил Ицхак. - Читаешь?
- Слушай, Изя... - начал я угрожающе. - Если ты думаешь,
что...
Тут во мне проснулся астральный воин. Я налился бешенством
и заморгал.
- Арргх! - сказал Ицхак. - Лгхама!
- Не лгхама, а л'гхама, деревня! - поправил я.
Девица подняла голову и слепо поглядела на меня сквозь очки.
- Ладно, не обижайся. - Ицхак освободился от девицы и
подошел ко мне. - Хочешь, я сниму? Я просто так повесил, ради
шутки.
- Сними, - проворчал я, чувствуя, что не могу долго на него
злиться. Есть в Ицхаке что-то такое - способное растопить любой
лед. То ли искренность, то ли ушлость...
Он залез на диван в ботинках и снял.
- Забери. Можешь сжечь.
- Уж конечно сожгу, - обещал я.
- Кстати... - начал Ицхак, спрыгивая на пол и отдавая мне
ватманский лист. На лоснящемся черном диване остались отпечатки
подошв.
Я забрал "стенгазету" и свернул ее в тугую трубку. Ицхак тем
временем шарил у себя по карманам и наконец извлек очень мятую
газетку. Она имела устрашающее сходство с той, что присватала
мне матушка.
- Прочти, - сказал Ицхак.
Я развернул листок, расправил его и послушно забубнил
вслух.
- "Прямой обман масс, который принято именовать научным
словом "прогнозирование", предназначенным сбивать с толку
малообразованный класс трудящихся, из которого кровопийцы-
эксплоататоры-рабовладельцы высосали всю кровь до последней
капли крови..."
- Ты что вслух читаешь, как малограмотный? - удивился Ицхак.
Я покраснел. Очкастая девица пристально посмотрела на
меня, но на ее костлявом лице не дрогнул ни один мускул. Как у
нурита-ассасина пред лицом палачей.
"Ниппурская правда" долго поливала нас грязью. Причем,
совершенно бездоказательно. И не по делу.
Я вернул Изе газетенку.
- Ну и что?
Он хихикнул.
- А то, что теперь мы официально считаемся еще одной
организацией, которой угрожают комми.
Я все еще не понимал, что в этом хорошего. Ицхак глядел на
меня с жалостью.
- Очень просто. Под эту песенку я вытряс из страховой
компании несколько льгот. Нас перевели в группу риска категории
"Са". А были - "Ра". Понял, троечник?
- Ну уж... троечник... - пробормотал я. - Не при дамах же!..
По лицу очкастой особы скользнуло подобие усмешки.
Ицхак, конечно, гений. Из любого дерьма сумеет выдавить
несколько капелек нектара. И выгодно всучить их клиенту. И
клиент будет счастлив.
В этот момент зазвонил телефон. Не зазвонил - буквально
взревел. Будто чуял, болван пластмассовый, что несет в себе
громовые вести.
Ицхак коршуном пал на трубку и закричал:
- Ицхак-иддин слушает!..
И приник. Лицо моего шефа и одноклассника исполняло
странный танец. Нос шевелился, губы жевали, глаза бегали, брови
то ползли вверх, то сходились в непримиримом единоборстве. Даже
уши - и те не оставались в стороне.
Наконец Ицхак нервно облизал кончик носа длинным языком и
промолвил, окатив невидимого собеседника тайным жаром:
- Жду!
И швырнул трубку.
Костлявая Луринду непринужденно развалилась на диване,
уставившись в пустоту. Закинула ногу на ногу, выставив колени.
Покачала туфелькой.
Ицхак не обращал на нее никакого внимания. По правде
сказать, и на меня тоже. Он медленно, будто боясь расплескать в
себе что-то, крался по офису. Он был похож на хищника. На
древнего воина-скотовода в окровавленных козьих шкурах.
Наконец девица равнодушно вторглась в священное молчание:
- Что стряслось-то?
Я думал, что Ицхак не удостоит нахалку ответом. Но он
выдохнул, будто пламенем опалил:
- Увидите.
Через полчаса в офис ворвался Буллит. Ицхак налетел на
него так, что мне показалось, будто они сейчас подерутся. Буллит,
смеясь, отстранил его.
- Уймись, Иська.
И заметил Луринду. Лицо Буллита мгновенно приняло
холодное, замкнутое выражение.
- Все, что происходит здесь, строго конфиденциально... Так
что посторонним лучше...
Ицхак мельком оглянулся на девицу.
- А... Ягодка, ты не могла бы подождать меня в другом месте?
Девица, качнувшись негнущимся корпусом, встала и
прошестововала к выходу. Она не глядела ни на одного из нас.
Ицхак закрыл за ней дверь и повернулся к Буллиту.
- Давай.
Буллит уселся на диван - точнехонько в то место, где осталась
после девицы ямка - и раскрыл портфель. Хрустнула бумага,
звякнули таблички.
- Они отказались от иска.
Ицхак выхватил у него бумаги и впился в них глазами.
Я не выдержал:
- Вы расскажете, наконец, что случилось?
Ицхак сунул мне бумажку в пятьдесят сиклей.
- Баян, - молвил он задушевно, - не в службу, а в дружбу...
Сбегай за портвейном...
Я онемел. Потом обрел дар речи. Завопил:
- Я - потомок древнего... В конце концов, я ведущий
специалист... И моя честь как вавилонского...
Ицхак обнял меня за плечи и мягко подтолкнул к выходу.
- Баян, - повторил он. - Будь другом. Принеси. Я тебе потом
все объясню... Вот вернешься - и объясню... Сразу... Честное
слово...
И выпроводил меня на улицу. Я мрачно купил две бутылки
дешевой гильгамешевки и вернулся в офис. Ицхак стоял на диване -
опять в ботинках - повернувшись спиной к выходу. Что-то лепил на
