и ему, значит, дозволил опять к учителю Бэлшуну сходить.
Я удивился. Поглядел сверху вниз на мурзиков толстый
загривок.
- Что, Мурзик, еще в какую-нибудь жизнь попутешествовать
хочешь? Может, ты в позапрошлом воплощении и вовсе министром
был, а? А то и императором!
Мурзик поднял голову. На лбу у него осталось красное пятно.
- Не, - вымолвил он. - Мне и та жизнь сгодилась, первая...
- Понравилось десятком командовать?
- Не, - снова повторил мой раб, - что там, командовать... Я,
это... Я по сотнику стосковался. Ну так стосковался - мочи нет! -
Для убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы
покрепче. - В груди все горит. Родное же сердце, близкий
человек...
- У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот
твой сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты
можешь по нему скучать?
Мурзик упрямо мотал головой.
- Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у
учителя Бэлшуну, - там-то он живой...
- Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя
прошлая жизнь ему совершенно неинтересна. Для науки
перевоплощений серое бытие какого-то десятника, Мурзик, не
представляет ни малейшей ценности.
- Ну... а если вы ему записку напишете? Вам-то он не
откажет. А я уж за то... ноги вам буду мыть и воду пить, богами
клянусь!
- Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?
Мурзик безмолвно вылупил глаза.
- Ты понимаешь, Мурзик, что я не могу выставлять себя перед
господином Бэлшуну потворщиком твоих рабских капризов?
Мурзик вздохнул, встал и уныло поплелся на кухню.
Оставшись один, я растянулся на диване. Стал думать, глядя в
потолок. На потолке у меня жил паук. Ленивый Мурзик до сих пор
не озаботился его снять, а кошке было все равно.
Я слышал, как Мурзик на кухне сюсюкает с этой хвостатой
потаскухой.
Ладно. Положим, учитель Бэлшуну рассказал Цире о том, что
я путешествовал в прошлое. И о моем позоре рассказал ей,
конечно, тоже. А Цира, ложась под моего раба, поведала обо всем
Мурзику.
А может быть, не обо всем...
С другой стороны, путешествие в позапрошлую жизнь может
быть опасным. Более глубокое погружение во тьму веков, то, сё...
Но не могу же я навсегда остаться бывшим банщиком!
- Мурзик! - рявкнул я.
Мурзик появился в комнате. Он глядел себе под ноги и
вообще всячески показывал свое уныние.
- Ты, наверное, считаешь, Мурзик, что мы, рабовладельцы,
все как один изверги и негодяи, - начал я. - Такое мнение глубоко
ошибочно. Оно основано на твоем преступном прошлом, Мурзик.
Мурзик поднял голову. Он явно ничего не понял из
сказанного.
Я нацарапал на обломке влажной глины записку. Просил
учителя Бэлшуну уделить моему рабу еще толику времени. Мол,
это связано с экспериментом над моими собственными
путешствиями. Позволял, кстати, проводить с Мурзиком более
жесткие опыты, чем со мной. Пусть учитель Бэлшуну не боится
причинить этим мне ущерб, поскольку раб застрахован, да и срок
гарантии на него еще не истек.
- Гляди, пальцами не затри, глина еще свежая, - наставил я
моего раба.- Завтраком меня накормишь, посуду приберешь - и
можешь идти к господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.
Мурзик просиял. Открыл рот - хотел сказать что-то, но
подавился и передумал. Я видел, что он был счастлив.
* * *
Вечером следующего дня ко мне заглянул Ицхак. Просто так
заглянул, посидеть, как он объяснил.
В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые,
по правде сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с
горячей водой. Стоя рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их.
Я шевелил пальцами, чтобы Мурзику было удобнее отмывать.
Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая
за этой патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о
чем-то другом.
- Вот, Изя, - сказал я, - твоя темпоральная лингвистика в
действии.
- А? - Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.
- Знаешь присловье "ноги мыть и воду пить"?
- Знаю...
Ицхаку было совершенно безразлично.
- Да что тебя гложет, Иська?
Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать
разговор при рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все
равно Мурзик в курсе всех наших дел.
- Да девка эта, Луринду, - начал он. - Маме она не нравится.
Да и мне самому... Видишь ли... А тут еще карьера у нее в рост
пошла... Ну нельзя на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя
высосет, в тряпку превратит, ноги вытирать начнет...
- Начнет, - убежденно сказал я. - Да брось ты ее.
- "Брось"! - Он посмотрел на меня страдальчески. - Знаешь,
как она трахаться здорова?
- Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту
доску биться. Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни
императором был... а здесь по какой-то программистке с прыщами
вместо сисек сохнешь...
- Каким еще императором?
Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно
описывал те истории, которые в "Главной книге" прочел.
Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и
облачил в чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с
нечистой жидкостью и начал пить.
Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.
- Он что, всю воду из таза выпьет?
- Не знаю. - Я пожал плечами. - А что? Говорю же тебе,
темпоральная лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.
- Да не выпьет он всю воду. Тут вон сколько. У него живот
лопнет.
- Не лопнет.
Мурзик безмолвно хлебал.
Ицхак вдруг растревожился:
- Слушай, Баян, прекрати это дело. Подохнет раб-то.
- И пусть подохнет, не жалко. Не больно-то и нужен. На него
все равно гарантия еще не кончилась.
Мурзик пил.
- Давай спорить, что выпьет, - предложил я. - Ставлю десять
сиклей на Мурзика.
Ицхак ударом ноги своротил у Мурзика таз, едва не выбив
ему при этом зубы. Таз опрокинулся, вода разлилась.
- Прибери, - сказал я, поднимая ноги в чистых носках, чтобы
не замочились. И когда Мурзик вышел за тряпкой, повернулся к
Ицхаку: - Гуманист хренов! Да этот беглый каторжник спит и
видит, как мы с тобой... и все свободные вавилонские
налогоплательщики...
Мурзик вернулся с тряпкой и принялся гонять воду. Ицхак
еще некоторое время горевал по поводу своих отношений с
Луринду, а потом заинтересовался путешествиями в прошлые
жизни. Спросил меня, был ли я уже в прошлом. Я сказал, что был и
собираюсь еще.
Мурзик на мгновение замер, а потом как бы между прочим
вставил:
- А вот у меня там такой друг остался... сотник...
И пошло-поехало. Остановить Мурзика было невозможно. Он
сидел на корточках с грязной тряпкой в руках и захлебываясь
рассказывал о своем сотнике.
...Как они в составе тысячи вошли в Вавилон. Встречал их
Город цветами и кликами радости. Медленно ехали по лазоревой
дороге к храму Инанны. И проплывали на изразцовых стенах,
чередуясь, воины в долгополых одеяниях, с копьями в руках, с
заплетенными в косички бородами, и тучные черные быки с
отогнутыми назад рогами. И сказал десятнику сотник: "Знавал я тут
одну харчевню за Харранскими воротами - ох, и знатная же это
была харчевня, сынок!" И повернули коней, улучив миг, и поехали в
ту харчевню.
И встретила их пригожая харчевница, телом дородная, ликом
приветливая. Руками всплеснула, на шее у сотника повисла, да и
десятника приветила. И угостила их кашей. Отменная была каша,
домашняя, сытная, из настоящей пшеницы, зернышко к зернышку.
Отведали с наслаждением. Как домой вернулись.
А пригожая харчевница за руку мальца вывела и сотнику на
колени посадила: твой, говорит. Сотник на мальца поглядел - тому
уже седьмой годок пошел - и заплакал...
...А то еще поехали как-то они с сотником в одну деревню.
Там девка жила - петь искусница. Навезли ей подарков разных.
Девка эта при храме числилась, храмовая рабыня, только не из
тех, что для утехи паломников, а простая, для работ. Она в поле
работала, а поле храмовое было, вот как. Ну, откупили они у
надсмотрщиков время девкино, отвели ее на берег канала, какой
для орошения нарочно прокопан был, и дали хлеба с медом, а еще
- две цветные ленты с золотой ниткой, вплетенной узором. И петь
попросили.
Ох, как она пела! Заливалась птахой. И не было такой песни,
какой она не знала. А еще знала множество таких, каких ни
десятник, ни сотник в жизни не слыхивали. Обо всем для них
спела, а после засмущалась и прочь побежала. И ленты за ее
спиной развевались вместе с волосами...
...А то еще раз они с сотником...
Тут я сказал:
- Да заткнись ты со своим сотником! Лучше убери отсюда всю
эту грязь и согрей нам чаю. Не видишь разве, господин Ицхак в
расстройстве. Да руки помой, прежде чем к посуде прикасаться!
Всему тебя учить надо, чушка неумытая...
Мурзик послушался. Ицхак помолчал немного. Видно, грусть в
себе успокаивал.
- Ты ведь всяко ее трахать сможешь, - утешил его я. - Ведь
она же не отказывает. А жениться не обязательно.
- Сегодня не отказывает, а завтра диссер свой защитит - и
откажет. Ух, знаю я таких стервищ! - Он погрозил кулаком
отсутствующей Луринду.
Я уж и не знал, как друга утешить.
- Ну, хочешь - я ее выебу?
Ицхак разволновался.
- Не смей, слышь! Баянка, не вздумай! Как друга прошу...
- Да ладно, - лениво ответил я, - я просто так спросил, для
порядка... Давай Мурзика в ночной магазин сгоняем? Пусть нам
портвейна купит...
- Не хочу портвейна, - сказал Ицхак.
Я понял, что он всерьез прилепился душой к этой бляди.
- Иська, есть только один способ. Ты должен постичь свое
былое величие. И с высоты этого величия плюнуть.
В глазах Ицхака появилась слабая надежда.
- Ты думаешь, поможет?
- Чем джанн не шутит? Вдруг поможет! Вон, Мурзик-то у меня
как расцвел... десятником себя вспомнил...
- А ты кем себя вспомнил? - спросил Ицхак.
- О, мой опыт многообразен и неоднозначен... Скажу тебе,
Изя, что дело это серьезное и на полпути останавливаться я не
намерен. Я желаю выяснить о себе все. Я ношу в своем теле
древнюю душу. Душу славную и богатую подвигами. Думаешь,
почему я стал ведущим специалистом?
- Потому что я тебя пригласил, - брякнул Ицхак.
- А пригласил ты меня потому, что ощутил скрытые во мне
возможности. Думаешь, это все просто так? Нет, Изя, просто так
ничего не бывает. Переселения души, Изя, вещь тонкая, хрупкая
даже и в то же время несокрушимая...
Я долго пересказывал Ицхаку речения учителя Бэлшуну. Но
ходить к учителю пока что запретил. Сказал, что поначалу он
хочет закончить опыты со мной. Поскольку видит во мне
неисчерпаемые переспективы. И только потом я возьму на себя
смелость рекомендовать учителю обратиться к опытам с Ицхаком.
- Но ты будет ему настоятельно рекомендовать? - с надеждой
спросил Ицхак.
- Разумеется! - сказал я.
Мурзик подал нам чай и вставил реплику:
- Уж в таком-то деле, как у господина Ицхака, сложностей
никаких и нет. Сходили бы к той же Алкуине. Уж это-то она умеет:
отворочу, приворочу...
- Приворожу, - поправил я, чувствуя в рассуждениях моего
раба отзвуки его разговоров с Цирой. Ревность шевельнулась в
моей груди. - Что для тебя сгодится, Мурзик, то благородному
господину древних семитских кровей - ровно укус клопиный.
- Я как лучше хотел... - проворчал Мурзик. И забрал чайник,
чтобы мы с Ицхаком не обварились ненароком.
Ицхак выпил чаю и молвил печально:
- Ну, я пойду.
Я встал его проводить.
- Не горюй, Иська, - сказал я. - Это месяц бельтану,
проклятый, тебя ест. Вот выпадет снежок и сразу полегчает.
- Угу, - сказал Ицхак. - А к этому, к учителю, своди меня
