керосиновую лампу.
- Кто здесь был?
Анна-Стина слегка усмехнулась.
- Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных
чудака. Нагрубили, натоптали на ковре...
Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса,
потом тяжело сел на скрипнувший стул.
- Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать.
- Ничего нет. Немного сахара осталось.
- Черт, - сказал Ингольв и замолчал.
Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще
влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не
двигался. Анна-Стина ждала. Тогда брат посмотрел в ее усталое лицо и
попросил неласково:
- Хоть кипятка дай.
Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на
скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной
ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У
одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под
кипятком.
Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:
- Он просто чародей.
Ингольв фыркнул.
- Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.
- Тебе и так пришлось бы это делать.
- Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок.
Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в
сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими
синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной
тревогой.
Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и
хрипло спросил:
- Кто... чародей?
Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали
из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол
возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.
Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету
тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе.
Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.
- Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул
от себя бессильную синякину руку.
В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал
приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских
филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных
или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались городские приюты,
находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и остроумным
предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем
начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги.
Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по
крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что
смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему его так
испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него не все в порядке,
решила Анна-Стина.
- Как он вообще попал в армию? - спросила она брата.
Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:
- Сволочь.
Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и
провел пальцем по ее щеке.
- Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он
пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества.
Мерзавец... - Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно,
полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не
только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.
Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте
притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял,
что все время думает только об этом.
Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она
склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.
- Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут?
Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:
- Умнее было бы сдать его без боя.
- Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?
Он улыбнулся.
- Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.
2
Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно
забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле
Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только
лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг
поражения.
Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно
оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице,
выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака
стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые
сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от
старого форта.
Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без
боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане - члены городского
магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники;
уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные
в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах,
подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию
присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки.
Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса
разбивали мостовую.
По всему городу звонили ахенские колокола. Они начали звонить сами
собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части
разрушены, и звон получался слабый, жалобный.
По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного
кучей добра сидели те, кто не мог идти.
Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам.
Казалось, все в городе пришло в движение.
Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного
Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К
тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем
близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной.
Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное - бросил
на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где
еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держала воду.
- Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят?
Ингольв пожал плечами.
- Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на себя
воду и замолчал, заметно разозлившись.
Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
- А соседи, похоже, съехали.
Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
- Анна, что у нас на завтрак?
Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может
спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел.
Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры,
капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
- Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя
ненароком подстрелили.
Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый
свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и
несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с
аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина
заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами.
Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и
закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в
чашке и улыбнулся.
- Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
- Почему звонят?
- Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано
или поздно это случится?
- Знала... но почему так скоро?
Он пожал плечами.
- Какая разница? Перед смертью не надышишься.
Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза
сестры. Потом улыбнулся.
- Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с
тобой остаемся в Ахене, правда?
Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
- А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
- Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв. - Кстати, где
Синяка?
Синяка прятался развалинах богатого купеческого дома неподалеку от
площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером
камне коршунами. Он хотел видеть все.
От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным
потоком двигались солдаты - пехотинцы в высоких медных шлемах и белых
мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли,
пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса
- все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет
тянуться вечно.
Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в
юго-восточные ворота.
Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска
волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного
звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро
ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был очень хорошо слышен
плеск волн о борта оставленных яхт.
Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали
сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели
деревянные колеса - вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли
Завоеватели.
Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из
дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только
что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног
забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно
добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после
трудной, но хорошо сделанной работы. Вверх по развороченной мостовой они
втаскивали два станковых арбалета и единорог, черный, с ярким медным
пятном там, где была сбита ручка. Двое или трое все время кашляли. Один из
них устало споткнулся на крутом подъеме, но даже не выругался.
По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими
оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую
великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые
клинки и старые длинноствольные ружья см ели с пути всю ту армаду
сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой
Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины,
брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки
шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены
обломками и брошенными в спешке вещами.
Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь,
посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной
стены, к тому времени уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед
площадью уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то
лишнего.
Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился
и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем
близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и
что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно
вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей
