' Епитимья -- церковное наказание (поклоны, пост. длительные
молитвы и т.п.. .-).
Эмлин сказала ему, в чем он должен поклясться. Это
была действительно великая и ужасная клятва. Принеся
ее, он должен был стать рабом Эмлин, объединиться
с ней в борьбе против монахов Блосхолма и в особенности
против аббата Клемента Мэлдона, в отплату за
все обиды, нанесенные им обоим; в отплату за убийство
сэра Джона Фотрела и сэра Кристофера Харфлита;
за то, что он обокрал и держит в тюрьме Сайсели
Харфлит, дочь первого и жену второго. Связав себя
клятвой, он должен был делать все, что она ему прикажет.
Он должен был поклясться, что ни во время исповеди,
если бы до этого дошло дело, ни на ложе пыток
или на эшафоте он не скажет ни слова об их тайном
сговоре. Он должен был просить у бога, чтобы, в случае,
если он изменит этой клятве, душа его обречена была
бы на вечные муки; и он должен был призвать небо в
свидетели всех данных им обещаний.
-- Теперь, -- сказала Эмлин, произнеся все слова
этой ужасной клятвы, -- будешь ли ты мужчиной, поклянешься
ли и тем самым отомстишь за мертвых и
спасешь невинных от смерти? Или ты, знающий мою
тайну, будешь по-прежнему пресмыкаться перед настоятелем
и, вернувшись в Блосхолмское аббатство, предашь
меня?
С минуту он подумал, почесывая свою рыжую голову,
ибо клятва страшила его, что, впрочем, было понятно.
В его душе, где он все это взвешивал, чашки весов
стояли вровень, и Эмлин не знала, какая из них перетянет.
И тут она употребила всю свою женскую силу: положив
руку на его плечо, она наклонилась вперед и прошептала
ему на ухо:
-- Ты помнишь, Томас, как в первый раз мы признались
друг другу в нашей юной любви? Это было в
весенний день в рощице у ручья, когда у наших ног двели душистые нарциссы -- нарциссы и дикие лилии. Помнишь,
как мы поклялись друг другу всей жизнью, да,
настоящей и будущей жизнью, и для нас обоих земля "
превратилась в рай? А потом, ты помнишь, как мимо нас
прошел монах -- это был Клемент Мэлдон, -- и он оледенил
нас взглядом своих жестоких глаз и сказал: "Что ты
делаешь с дочерью ведьмы? Она тебе не пара". И тогда...
О Томас, я больше не могу. -- И она разрыдалась, а
потом добавила: -- Не клянись ни в чем, уходи и предай
меня, если хочешь. Я не буду питать к тебе злобы, даже
если ты предашь меня на смерть, ибо как можно было
надеяться, что ты после двадцати лет монашества останешься
мужчиной? Уходи, скорее уходи, пока нас не застали
вместе и твоя добрая слава ничем не опорочена.
Уходи, не медли и предоставь меня и мою леди и ее еще
не родившегося ребенка той участи, которую нам готовит
Мэлдон. Забудь рощицу у реки! Забудь увядшие лилии!
Томас слушал; большие синие жилы выступали
у него на лбу, его широкая грудь вздымалась, слова
застряли в горле. Затем они полились обильным потоком.
-- Я не уйду, дорогая; я поклянусь в чем хочешь,
твоими глазами и твоими губами, цветами, по которым
мы шли, всеми прошедшими годами жгучих страданий,
горя и позора, богом, восседающим на небесном престоле,
и дьяволом в адском огне. Пойдем, пойдем! -- он
побежал к алтарю и схватил стоявшее там распятие. --
Произнеси снова эти слова или любые другие, и я
повторю их и дам клятву, и пусть огненные черви заживо
грызут меня во вехи веков, если я нарушу хоть
одно ее слово. -- В темных глазах Эмлин вспыхнул
огонек торжества, она наклонилась над коленопреклоненным
мужчиной и в сгустившемся мраке зашептала-
зашептала, а он шепотом же повторял ее слова и в подтверждение
целовал распятие.
Когда все было кончено, они отошли от алтаря обратно
к раскрашенной статуе.
-- Значит, ты все же мужчина, -- сказала она с громким
смехом. -- Теперь слушай, мужчина -- мой мужчина:
если мы переживем все это к ты тогда пожелаешь,
я стану твоей женой, да, твоей женой -- это будет моей
платой тебе и моей гордостью; слушай же мои
приказания. Видишь, я Моисей, а там в аббатстве сидит
фараон с очерствевшим сердцем, а ты ангел, ангел разрушения,
держащий меч чумы египетской. Вечером в
аббатстве будет пожар -- такой же пожар, какой был
в Крануэл Таурсе. Нет, нет, я знаю: церковь не сгорит и
каменные строения тоже. Но дортуары, и кладовые,
и стога сена, и коровьи хлева -- они здорово запылают
после такой засухи, а если телеги превратятся в золу, то
на чем они привезут свой урожай? Сделаешь ли ты это,
мой мужчина?
-- Конечно. Разве я не поклялся?
-- Тогда за работу, а потом -- завтра или на следующий
день -- возвращайся с докладом. Теперь меня часто
будут привлекать одиночество и молитва; поэтому жди,
пока опять не увидишь меня здесь одну, стоящую на
коленях у алтаря. Стой! Оденься в саван, чтобы тебя
сочли за призрак, если увидят, -- они ведь считают, что
в часовне появляются призраки. Не сомневайся, к тому
времени я найду тебе немало работы. Ты меня понял?
Он кивнул головой.
-- Все, все понял, особенно твое обещание. 01 Теперь-то
я не умру; я буду жить для того, чтобы потребовать
его исполнения.
-- Хорошо. Получай в счет будущего. -- И она снова
поцеловала его. -- Иди.
Он шатался, опьяненный радостью; потом сказал:
-- Еще одно слово: у меня кружится голова, я забыл
тебе сказать. Сэр Кристофер жив или же был жив...
-- Что ты хочешь сказать? -- произнесла она свистящим
шепотом. -- Именем Христа, торопись: я слышу снаружи
голоса!
-- Вместо Кристофера они похоронили другого человека.
Я разрезал полотно и посмотрел. Кристофера
отправили за границу, тяжело раненного, на корабле-черт
возьми, я забыл его название, -- на том же корабле,
на котором уехал Джефри Стоукс.
-- Благослови тебя господь за эти вестим -- воскликнула
Эмлин странным, тихим голосом. -- Уходи, кто-то
::подходит к двери!
Деревянная фигура со скрипом захлопнулась и теперь
смотрела на нее так же спокойно, как смотрела
уже в течение ряда поколений. С минуту Эмлин стояла
неподвижно, держась рукой за сердце. Потом она быстро
пошла через часовню, отк:рыла дверь и на крыльце
встретила входящую мать Матильду, другую монахиню
и старуху Бриджет, шептавшихся между собой.
-- 0! Это вы, миссис Стоуэр, -- сказала мать Матильда
с явным облегчением. -- Сестра Бриджет клялась,
что слышала в часовне мужской голос, когда приходила
на закате солнца закрывать ставни.
-- Неужели? -- равнодушно ответила Эмлин. -- Тогда
ей повезло больше, чем мне: я ведь стосковалась по
звукам мужского голоса в доме, где болтают одни женщины.
Не возмущайтесь, матушка, я не монахиня, и
господь сотворил для этого мира не одних только женщин,
иначе нас с вами здесь бы не было. Но раз уж
вы заговорили об этом, значит, в часовне и вправду
происходит что-то странное. Не всякий решился бы
оставаться здесь в одиночестве: дважды во время молитвы
я слышала странные звуки, а однажды, когда не
было солнца, на меня упала какая-то холодная тень.
Наверно, призрак того мертвеца, о котором столько
врали. Ну, я-то никогда не боялась привидений. А теперь
мне надо идти и взять ужин для моей леди -- сегодня
вечером она будет ужинать в своей комнате.
Когда она ушла, настоятельница покачала головой
и, как обычно, ласково сказала:
-- Странная женщина и резкая, но, сестры мои, мы
но должны ее строго судить, ведь она из чуждого нам
мира и, боюсь, перешила много горя, от которого мы
защищены нашими священными обетами.
-- Да, -- ответила сестра, -- но я думаю, что она видела
призрак, появляющийся в этой часовне, многие
утверждают, что он являлся им, и я сама видела его
однажды, еще когда была послушницей. Настоятельница
Матильда, я имею в виду четвертую, ту, что якшалась
с монахом Эдуардом Хромым и внезапно умерла
после...
-- Тише, сестра; не будем злословить о покойнице,
покинувшей землю около двухсот лет назад. Даже если
ее неспокойный дух все еще приходит сюда, как говорят
многие, я не понимаю, почему бы он стал говорить
мужским голосом.
-- Возможно, то был голос монаха Эдуарда, -- ответила
сестра. -- Видно, он все еще не оставляет ее в покое,
как и при жизни, если легенда говорит правду. Миссис
Эмлин сказала, что ей призраки нипочем, и я вполне
этому верю, она ведь дочь ведьмы, и взгляд у нее какой-
то странный. Вы видели у кого-нибудь такие смелые
глаза, матушка? Как бы то ни было, я терпеть не могу
привидении и лучше месяц проведу на хлебе и на воде,
чем останусь одна в этой часовне, на закате или после
заката солнца. У меня мурашки бегут по спине, когда я
думаю об этом; говорят, что некрещеное дитя тоже тут
бродит и что-то невнятно лепечет около купели, надеясь
получить святое крещение -- ух! -- И она содрогнулась.
-- Довольно, сестра, довольно нечестивых речей! --
сказала опять мать Матильда. -- Будем думать о святых
вещах, чтобы враг рода человеческого не мог к нам
подойти.
Но в ту же ночь, около часу, враг этот очень близко
подошел к Блосхолму, явившись к облике пожара. Внезапно
монахини были подняты с постелей отчаянным набатом.
Подбежав к окнам, они увидели огромные языки
пламени, плясавшие на крышах аббатства. Они раскрыли
оконные створки и в ужасе смотрели на пожар. Сестру
Бриджет даже послали разбудить глухого садовника
и его жену, живших около ворот, чтобы они пошли и
узнали, в чем дело, почему слышатся крики и не напало
ли на Блосхолм какое-нибудь войско.
Прошло много времени, прежде чем Бриджет вернулась;
путаный рассказ слабоумной, переданный со слов
глухого садовника, понять было нелегко. Крики доносились
по-прежнему, и пожар в аббатстве разгорался все
яростнее. Монахини уже думали, что наступил их последний
час; они опустились на колени у открытых окон и
принялись молиться.
Как раз в эту минуту среди них появились Сайсели
и Эмлин и стали смотреть на великое пожарище.
Вдруг Сайсели повернулась и, устремив большие
голубые глаза на Эмлин, сказала громко, так что услышали
все.
-- Аббатство горит. Ой, няня, мне рассказывали,
будто там, среди развалин Крануэла Тауэрса, ты говорила,
что это так будет! Ты, конечно, пророчица.
-- Огонь призывает огонь, -- ответила Эмлин угрюмо,
а стоявшие тут же монахини подозрительно посмотрели
на нее.
Пожар был ужасен; он, казалось, начался в дортуарах,
даже на расстоянии были видны полуодетые монахи,
спасавшиеся через окна: некоторые -- с помощью связанных
постельных принадлежностей, некоторые -- выпрыгивая
из окон, несмотря на высоту.
Вскоре крыша здания провалилась и град горящих
углей посыпался на соломенные крыши хлевов и сараев.
на сметанные стога, на постройки гумна; так пламя перекинулось
и на них, и еще до рассвета все сгорело.
Одна за другой монахини, наблюдавшие пожар из
монастыря, устав от горестного зрелища и в страхе
бормоча молитвы, отправились спать. Но Эмлин продолжала
сидеть у открытого окна, пока край чудесного
сентябрьского солнца не показался над холмами. Так
сидела она, подпирая голову рукой, и ее строгое лицо было
неподвижно, как у статуи. Только в темных глазах,
отражавших языки пламени, казалось, мелькала жестокая
радость.
-- Томас хорошее орущие, -- наконец пробормотала
она про себя, -- славно нанес первый удар И это еще
цветочки. Подожди, Клемент Мальдонадо, ты запросишь
пощады у Эмлин.
ГЛАВА IX
Блосхолмское колдовство
В тот же день в полдень аббат снова явился в монастырь
и послал за Сайсели и Эмлин. Они застали его
одного в приемной; лицо у него было встревоженное,
и он шагал взад и вперед по комнате.
-- Сайсели Фотрел. -- сказал он без всякого приветствия,
-- когда мы в последний раз виделись, ты отказалась
подписать принесенный мною документ. Это ничего
не значит, потому что тот покупатель уехал по своему
делу.
-- Сказав, что его не удовлетворяют доказательства
ваших прав? -- спросила Сайсели.
-- Да! Но кто научил тебя рассуждать о правах и о
тонкостях закона? Впрочем, зачем спрашивать?.. -- И он
бросил сверкающий взор в сторону Эмлин. -- Ладно, бог
с ним сейчас... У меня с собой документ, который ты
должна подписать. Прочти его, если хочешь. Он тебе
ущерба не причинит -- это всего лишь предписание аренчина моей крови никогда еще не покорялись страху и
