он быстро захлопнул ее. На площадке были другие дети.
Физически, судя по записям домашнего доктора в медкарте
Дикки, он был практически здоров, не считая регулярных
насморков и больного горла. Словарь ребенка был весьма
ограничен, речь бедна, и, кроме того, он то и дело позволял
себе переходить на детский лепет, при том, что дефектов
языка или голосовых связок у него не было.
По словам матери, ребенок был постоянно голоден, но ел
только мясо и суп дома и только суп или молоко в школе.
Всегда отказывался от сандвичей, даже с мясом. На вопрос
одитора, любит ли он какую-нибудь еду больше всего, Дикки
ответил: "Нет!"
Некоторые фразы он повторял особенно часто. "Нет"
казалось его любимым словцом, вставляемым в самые
неподходящие моменты разговора. Два других были: "Я не
знаю!", произносимое с неистовой яростью, внешне ничем не
вызванной, и: "До свидания", появляющееся через каждые
несколько фраз. Расспросы (прямая связь) об этих фразах
вызвали немедленную реакцию - ужас, и до сего времени
какую-либо определенную информацию о связанных с ними
реальных событиях так и не удалось получить.
Первые пятнадцать занятий с Дикки продвижение случая
было очень медленным. Он ни в какую не желал сотрудничать с
одитором. Он не плакал, скорее на его лице было выражение
открытого вызова, словно он намеревался скорее принять и
перенести любое наказание, чем выронить хоть слезинку.
Временами он был молчалив и угрюм, временами визжал и
лягался. Если ему предлагали нанизывать бусинки, играть с
конструктором или прилечь и закрыть глаза, он начинал
швырять бусинки и детали конструктора в окно и ложился,
открыв глаза как можно шире.
Наконец, на шестнадцатом занятии, одитор заметил
определенную перемену. Дикки попросили лечь и закрыть глаза,
и он сказал: "Ну ладно. Только не долго". С этих пор
проведено еще шестнадцать часов процессинга, и способность
Дикки к совместной деятельности все усиливается.
Его перцептики, кажется, хорошие. Он может описывать
помещения, людей, в них находившихся, их действия. Часто он
видит в помещении и себя самого. Мальчик этот ему не
нравится. Дикки теперь сотрудничает на занятиях, у него
установились близкие отношения с одитором, и он
воспринимает процессинг, как очень приятную игру между ними.
На вопросы отвечает очень коротко, однако понемногу начинает
кое-что уточнять и по своей инициативе.
В его поведении сейчас произошло значительное
улучшение. Заметно улучшилась речь, детский лепет исчез из
нее практически полностью. Ему стали нравиться другие дети,
особенно один мальчик. Если его просят о чем-нибудь, он
выполняет просьбу радостно и охотно. Деталями конструктора
больше не швыряется, строит дома, крепости и другие
воображаемые об'екты. Нанизывает цветные узоры из бусинок,
соревнуясь в этом искусстве с другими детьми.
В общем, мальчик принимает теперь участие в обычной
детской жизни.
Общее время занятий к настоящему моменту - 56 часов.
C-173. Имя ребенка: Стенли Винил (Стен).
Возраст: 9 лет.
Имя отца: Уоррен.
Имя матери: Кора.
Имя бабушки: Гренни (бабуля).
Сестра: Салли.
Анамнез: на третий день от рождения коллапс
легких; пневмония. Семь недель -
грыжа. С полутора до трех с
половиной лет - все усиливающиеся
судороги. Педиатром прописан
фенобарбитал (1), который он
употребляет до сих пор. В три с
половиной года снова появилась
грыжа; проведена операция грыжи.
Пять лет - вирусная инфекция.
Сильные судороги, госпитализирован.
Кислород и подкожные ин'екции.
Жестокий приступ гастрита (2). Шесть
лет - судороги. Семь лет - открытая
рана на коже головы в результате
падения. Наложено без анестезии
несколько швов. В том же году - удар
бейсбольной битой; разбитые очки и
рубец над правым глазом. Восемь лет
- судороги. Девять лет - сбит
автомобилем; кровоподтеки, контузия,
потрясение.
Стенли живет с матерью, отцом, сестрой, дедушкой,
бабушкой, не дающей другим слова сказать, и дядей. Отец в
возбужденном состоянии заикается; думает, что мать
обращается с сыном слишком мягко. Дедушка часто
разговаривает с бабушкой на своем родном языке.
Мать наказывает Стена - лупит отцовским ремнем или
ремнем для правки бритвы, причем часто и прилежно. Более
мягкие наказания принимают форму запрета смотреть телевизор
или привязывания к ножке стола на продолжительное время.
Отец подкрепляет свои требования послушания тем, что время
от времени бьет сына по рту.
Все взрослые в семье участвуют в частых и выходящих из
всех границ разборках, говоря при этом о детях так, словно
их тут и нет. Иногда скандалы заканчиваются тем, что
раздраженные соседи начинают требовать тишины и покоя, а у
дверей появляется полиция.
Мать невротически обеспокоена физическим здоровьем всей
семьи и постоянно утверждает, что ни Салли, ни Стен не могут
пробыть без нее ни минуты.
Когда Стен появился у одитора первый раз, его речь
было очень трудно понять. Он отчаянно старался заговорить,
но сильно заикался. Перспектива остаться одному или в чисто
детском обществе вызывала у него страх, граничащий с ужасом.
Ему было необходимо, чтобы взрослые все время находились
поблизости. По отношению к другим детям он был чрезвычайно
агрессивен, постоянно дрался, царапаясь, кусаясь и лягаясь.
Вот характерные фразы, обнаруженные у Стена как во
время процессинга, так и во время наблюдений за ним.
Некоторые из фраз принадлежат определенным вэйлансам, и
это соответственно указано, но насчет остальных фраз такой
ясности нет. Данные об их вэйлансе и сами они смешались в
банке памяти Стена в кашу.
"Я хочу с'есть завтрак". (Дядя).
"Прежде чем мы пойдем дальше, я хочу задать
вопрос".
"Не хочешь ли пойти сюда?" (Отец, мать,
пренатальный "зазывала").
"До свидания, я ухожу от тебя".
"Ты уберешься, наконец, отсюда, дикий дурак?"
(Мать).
"Будь хорошим мальчиком". (Все взрослые).
"Будь хорошим мальчиком, а не то дам по шее".
(Дядя).
"В зубы дам". (Отец).
"Я вышибу тебе зубы". (Отец).
"Это ясно?"
"Ты оставишь меня или нет?" (Мать).
"Ну сейчас, сейчас, минуточку". (Мать).
"Постой минуточку". (Мать).
"Я хочу задать только один вопрос".
"Выдерживать все шесть месяцев". (букв.
"Держать все шесть месяцев".)
"Приближается Рождество".
"Начинай сначала!"
"Выдержи все!" (букв. "Держи все")
(До сих пор расчет одитора был таков: "Все"
(буквально: "каждая вещь") означает для
реактивного сознания Стена то же самое, что и
"ничего" (буквально: "никакой вещи"), что
означает "ноль". "Ничего" означает - ни шапки, ни
пальто, ни ботинок, ни носков, ни штанов, ни
одежды, ни еды, ни рыбы, ни лошади, ни конторы -
ничего нет.)
"Куда мы пойдем отсюда?"
"Иди сюда, дурак тупой". (Бабушка).
"Ничего не случилось".
"Ничего хорошего".
Во время процессинга Стен обнаружил прекрасную
способность к возврату в специфические события, однако, как
только он входит в контакт с несколькими перцептиками
события и начинает приближаться к эмоционально или физически
болезненному периоду, возврат к событию превращается у него
в игру в возврат, в возврат "понарошку". С событиями
пренатального периода Стен входит в контакт легко, он,
очевидно, способен добираться и до перцептик, и до соматики
этого периода. Он может и пройти эти соматики, но только
один или два раза, в дальнейшем он начинает избегать их.
В банке реактивного сознания Стена содержится множество
команд, прямым или косвенным образом приказывающих ему
молчать или держать рот закрытым. Сравнительно недавние
происшествия, относящиеся к его речевым затруднениям,
содержат такие фразы, как: "Я вышибу тебе зубы" и: "Я вырву
тебе язык". У мальчика привычка закрывать зубы губами и
удерживать язык глубоко в полости рта, из-за чего он и не
может выговорить ни "l", ни "f".
Поведение Стена убедительно свидетельствует о том, что
он постоянно подвергается пренатальной рестимуляции,
заставляющей его перескакивать от вэйланса к вэйлансу,
всегда принимая роль с высокой агрессивностью. Фразы,
имеющиеся в пренатальной области (около шести месяцев от
зачатия, согласно мгновенному ответу), содержат, как
предполагал одитор, утверждение, что "ничего" - это "все",
и что "ничего" - это "ноль", то есть отсутствие одежды, еды,
конторы (места работы) и просто всяческое отрицание, "нет".
"Ничего" - это еще и какой-то человек, кто именно - пока
неизвестно.
В работе со Стеном применялись некоторые особые приемы.
Один из наиболее успешных состоял в том, что мальчику
сказали, что сейчас его ненадолго оставят одного: одитор
выйдет и сейчас же вернется. Ему об'яснили, что цель этого
действия - помочь ему вспомнить, каково ему было, когда он
оставался один. Мальчик понял, заплакал, причем сказал, что
плачет о всех прошлых разах, когда мать и бабушка оставляли
его одного. Эта рестимуляция (оставление в одиночестве)
всегда заставляла его плакать.
При работе со Стеном были начаты одна за другой
несколько инграммных цепей. По ходу занятий приходилось
осуществлять продолжительные переключения с одной цепи на
другую, чтобы не делать слишком сильного упора на горе и
боль. Это могло бы настроить мальчика против занятий, отбить
у него желание продолжать работу. Одно и то же событие,
содержащее скорбь, брали для работы на четырех разных
сеансах, а в последний раз взяли рестимуляцию, вызванную
уходом одитора. Эта рестимуляция вывела его на
первоначальное событие, которое удалось до некоторой степени
редуцировать, после чего рестимуляцию, вызванную уходом
одитора, прошли как лок.
Если Стену предлагают выбрать событие, к которому он
хочет вернуться, самому, он кратко излагает самое начало
события, а затем следует опирающаяся на это реальное событие
сказка, в которой все-все-все кончается хорошо. Когда к
конкретному событию или к определенному типу событий его
направляют, Стен, по-видимому, не сочиняет, а дает
правдивый отчет.
Иногда работе мешали драматизации ребенка. Одно из
занятий постоянно прерывалось с бешенством произносимой
фразой из недостижимой пренатальной инграммы: "Прежде чем мы
пойдем дальше, я бы хотел задать тебе вопрос". Вопрос
позволили задать (мальчик спросил: "Куда мы пойдем
теперь?"), и занятие продолжалось.
Видимыми результатами работы являются громадные
положительные сдвиги, произошедшие в речи ребенка, в его
сотрудничестве с одитором и в его играх с другими детьми.
Общее время занятий на данный момент - 25 часов, работа
